Александр Марков - Отражение Улле Страница 32

— А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.

— Почему же из-за меня?

— Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, — Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.

Орми повернулся к Эйле:

— Спишь?

— Нет. Я слушала.

— Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.

— После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.

— Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?

— А было что-нибудь такое… важное, какое-нибудь событие с тобой и с Энки в это время?

— Постой-ка… Точно! Примерно через тридцать дней после нашего бегства мы увидели Имира или солнце сквозь мглу на вершине горы. Тогда нам открылись знаки. Вот что случилось! А с тобой, Эйле, что было тогда?

— Когда? Я не знаю, когда вы сбежали из своего селения.

— Ну, смотри: тридцать дней мы шли до вершины и столько же еще — до встречи с вами. Выходит, дней шестьдесят всего.

— Ясно. В это время примерно я проникла в мозг Шуллы и навязала ему свою волю. Орми помолчал немного и сказал:

— Все сходится. И ой как плохо дело детей Имира под небом, если каждая их победа отражается, словно в воде, и обращается тысячекратным торжеством Улле.

— Если это не случайность.

— Раз уж мы решили, что ничего не бывает зря, то и случайностей быть не может.

— Я поняла, — сказала Эйле. — Все в мире должно быть уравновешено. Где слишком много белого, обязательно появится что-нибудь черное. И наоборот. Но это значит, что и зло, когда его много… слишком много… должно порождать хоть капельку добра. Иначе все развалится. Понимаешь?

— В жизни не слыхал подобной чепухи. Нет, Эйле, менхур из тебя не получится, это точно.

— Сам дурак! — шепнула Эйле обиженно, — Я все правильно говорю. Я это чувствую. Из зла может выйти добро, только зла должно быть очень-очень много.

— Значит, по-твоему, и в долине Иггир, у самого сердца Улле, мы можем встретить друзей?

— Да, да! Ведь там сила зла огромна, беспредельна… И его лучи высекают тени детей Имира из мертвых камней.

Последние слова Эйле произнесла как-то судорожно, словно задыхаясь. Орми удивленно покосился на нее — он уже собирался высказать все, что думает об ее умственных способностях. Но Эйле была бледна как смерть, глаза у нее закатились, зубы чуть слышно стучали.

«Опять припадок, — подумал Орми. — А я-то с ней как с нормальной разговариваю».

Впрочем, очень скоро Эйле пришла в себя и взглянула на Орми вполне осмысленно.

— Послушай! Ты не мог бы как-нибудь разорвать или перетереть эти ремни?

Орми горько усмехнулся.

— А ты не могла бы позвать Элгара или мамонта?

— Зачем ты так? — Эйле всхлипнула. — Ты же знаешь…

— Ну ладно. А Элгар по-прежнему молчит?

— Молчит.

— Все-таки обидно, имея таких могучих друзей, погибать от рук каких-то замученных, обожравшихся людоедов. Особенно после победы над марбианином. Нелепо. О Имир над небом! Неужели мы ничего не сумеем придумать?

Эйле закрыла глаза. Долго она молчала, только губы беззвучно шевелились. Орми следил за ней в свете почти догоревшего костра и тщетно пытался разобрать, что она шепчет во сне или в бреду. Наконец она очнулась, бросила беглый взгляд на Орми и прошептала:

— Я знаю, что делать. — Затем глубоко вздохнула и заговорила уже в голос, нараспев: — Баю-баю, баю-бай, спи, мой светик, засыпай!

Она повторила заклинание несколько раз, потом шепнула Орми:

— Я знаю еще один заговор… Я услышала его давно, в один из тех припадков, когда я слышу голоса мира. Я не знаю точно, что это значит. Но это, скорее всего, заклинание. Оно должно подействовать. — И громко: — Уту в небесах диадемой лазурной себя венчал, с поднятой главой по небу пошел! И снова шепотом: — Это солнце, Орми! Так встает солнце над миром! Так оно поднимается над краем земли, и выходит, гордое и ослепительное, на синее небо, и шествует по нему весь день до заката!

— Что такое диадема?

— Не знаю! Ведь это, наверное, еще не высказанные слова. Это — слова из грядущей жизни, из той жизни, которую мы завоюем… может быть. Их скажут и их поймут через много-много лет… тысячу, десять тысяч. Нет, больше. Через двадцать пять тысяч лет. Вот как не скоро.

И она снова принялась повторять оба заклинания громче и громче. И Орми удивлялся, почему ядозубы не просыпаются, ведь они всегда спят так чутко. Потом он понял: они, должно быть, не слышат этих слов, слов Имира, подобно тому как Светлые не видели зла. Но вот кто-то зашевелился, и поднял голову, и встретился взглядом с Эйле. Это был Кулу. Он смотрел на нее и молчал, а она продолжала твердить заклинания, чуть извиваясь связанным телом в такт таинственному ритму колдовских слов. Потом, точно так же молча, поднял лицо Барг. И он тоже смотрел, не шевелился и слушал. А третьей была Хреса, и больше никто не проснулся.

Потом Эйле замолчала, и ядозубы, все трое, опустили головы и спали дальше до утра. Заснул и Орми.

Его разбудил хриплый голос Кулу:

— Ну, вставайте, братья ядозубы. Утро. Подумаем-ка, что нам сделать с этими грязными выродками.

Глава 10

В ЗЕМЛЕ

— А теперь что они делают? — спросил Энки. Этот вопрос он задал по меньшей мере в сотый раз с тех пор, как ушли Орми и Эйле. Элгар сидел у колонны в главном зале своего подземного дворца; Бату, Энки и Аги сидели вокруг и понуро глядели на Светлого. Элгар не двигался; лицо его выражало тоску и усталость. Он отвечал односложно и нехотя:

— Идут на север.

— Все спокойно? Элгар промолчал.

— Как ты думаешь, — обратился Бату к Энки, — у них есть шанс?

Энки ответил таким мрачным взглядом, что Бату потерял всякое желание продолжать разговор. Время ползло еле-еле, как в мучительном сне. Потом Элгар сказал:

— Бесполезно. И ни к чему все, что я делал. В мире нет места для таких, как мы. Я проиграл эту битву.

— Я не совсем понимаю тебя, Элгар, — сказал Бату. Но Элгар молчал, и тогда заговорил Аги:

— Чего тут непонятного? Слишком сильно все изменилось с тех пор, как Элгар укрылся в подземелье. То, что ему дорого, не нужно уже никому, даже выродкам. Другие законы, другие желания, понимаешь? Орми и Эйле предпочли умереть во внешнем мире, где властвует зло, потому что они… привыкли к нему и он для них важнее, чем все подземные радости Убежища. И Элгар, и этот его мирок — для них не более чем наваждение, один из бесчисленных призраков, которыми наполнена Земля.

— Но мы-то остались, — сказал Бату. Аги усмехнулся.

— Не уверен, что этим стоит гордиться. Вряд ли наши друзья покинули нас из-за того, что в них недостаточно проявилось Слово Имира. Скорее, наоборот. Представь себе гутанян или людоедов на нашем месте. Им предлагают спокойную сытую жизнь, ни малейшей опасности быть убитым, съеденным или замученным. Дрыхни, жри и слушай истории. Не жизнь — мечта. Никто бы не ушел. Руками, ногами и зубами держались бы за это место. Я прямо слышу, как они стонут: «Такая жизнь не хуже благой смерти!»

— Все верно! — воскликнул Элгар, вставая. — И то, что случилось, знак для меня: Элгар, ты старый дурак. Ты проспал все на свете, ты сгнил заживо в своей благоустроенной норе. Ты забыл, как пахнет воздух. Ну что ж, если так, я отрекаюсь. От всего, что говорил вам.