Андрей Ерпылев - Выход силой Страница 33

— Бывало и лучше. — Не поднимаясь, Князев с гримасой помассировал бицепсы сквозь одежду. — Но жить буду…

— Как этот? — насмешливо спросил Меченый.

Наемник кивнул в сторону нахохлившегося как больная птица Пинскера. Он сидел в позе лотоса, молча раскачиваясь взад и вперед. «Вождя» била крупная дрожь. Но за все долгое время подъема он не срывался ни разу. Князев подумал, что, даже повиснув у комиссара на ногах, он все равно не смог бы оторвать его от лестницы — так цепко коммунист держался за жизнь.

— Жить захочешь, по голой стене взберешься, не то что по лестнице, — заметил Меченый в рифму князевским мыслям.

— Хорошо вам говорить! — плачуще вскричал Пинскер. — А я в первый раз так… Я кабинетный работник…

— А чего же перевороты полез устраивать, кабинетный работник? — гаркнул Меченый. — Сидел бы в своем кабинете…

— Надо уходить, — сказал Князев. — Нельзя рассиживаться. Там птички…

Все невольно задрали головы на силуэты двух хищных чудищ, лениво нарезавших круги на огромной высоте. Может казаться, что они пока не приметили троих людишек снизу, но зрение у летучих бестий отменное. Они просто выжидают, выбирают момент, чтобы обрушиться людям на голову…

— Куда дальше? — спросил Меченый, когда они короткими перебежками, прикрывая друг друга и болтающегося между ними бесполезным балластом «вождя», добрались доближайших домов.

— Черкизовская — вон, — подал голос Пинскер, суетливо вытирая пот со лба.

— Туда нельзя, — сказал Игорь. — Выходы замурованы. Надо к Преображенской площади идти. Сам я, правда, тут не бывал никогда…

— Ерунда. — Меченый оглядел окрестности из-под ладони: крупная растительность тут почему-то не приживалась, высохшие деревья черными призраками стояли по краям проспекта, а стены мертвых домов, ржавые остовы автомобилей и асфальт только кое-где были покрыты серыми широкими листьями вьюна. — Я здесь все помню. Со старых времен еще. До Преображенки отсюда рукой подать.

«Птички» все так же кружили в вышине, но пока они не обращали на путников внимания, идти решили по самой середине проспекта: черная мертвая чаша скверов пугала всех троих куда больше. Особенно неприветливо выглядело черное неподвижное зеркало пруда справа. Слышал Князев истории про такие вот пруды…

— Всего-то ничего осталось, отрывисто бросил командир, когда справа потянулась бесконечная стена многоэтажного дома, зиявшая темными провалами окоп. — Отдохнем чуток, а? А то мотор что-то прихватывает.

— Нет проблем. А где?

— Да вон, броневик инкассаторский стоит. — кивнул Меченый на желто-зеленый низкий фургон, приткнувшийся у тротуара в ряду других автомобилей. — Вдруг открыт? Втроем как-нибудь втиснемся, а там нам сам черт не брат. Не родилась еще такая тварь, чтобы броню вскрыла.

Авто тут стояли «нераздетыми» — выглядели точно так же, как и в тот момент, когда их оставили хозяева. Наверное, казалось, что оставляют они своих ненаглядных «коней» на несколько часов, пока не прозвучит отбой воздушной тревоги.

Дверь поддалась, поехала в сторону — тяжело, и на растрескавшийся асфальт вывалилась ссохшаяся мумия охранника. Не успел, видно, добежать до метро, а может, не знал, куда бежать.

Пинскер пискнул, Меченый оттащил несчастного в сторону, пролез внутрь…

— А это еще что?..

Внутри, лежали несколько брезентовых мешков, герметично запаянных.

Старый наемник взрезал ножом плотную ткань…

Доллары. Доллары. Доллары.

Второй мешок…

Доллары. Доллары. Доллары.

Третий. Евро.

Деньги старого мира. Бумажки, которые были готовы принимать на всей поверхности земного шара. Банкноты тех времен, когда люди верили в ценность резаной и раскрашенной целлюлозы. Не богатство, а обещание богатства в будущем. Из тех времен, когда у человечества еще было будущее.

Теперь, когда твердая валюта в мире одна — патрон, весь этот бумажный ворох не стоит ничего. Ни один сталкер не позарился бы на эти мешки… Но есть одно место в метро, где люди еще помнят эти бумажки, еще верят в них.

Черкизон!

— Да мы миллионеры! — заорал Меченый! — Мы все миллионеры! Даже Пинскер!

Поджидающие на каждом шагу опасности и невзгоды были забыты: трое взрослых людей радовались, как дети, роясь в завалах цветных бумажек, которыми был набит кузов броневика.

— Полный кузов — это ж надо! — возбужденно сверкая стеклами противогаза, воскликнул товарищ Пинскер. — Наверное, выручку в банк везли…

— Вряд ли… — Меченый отобрал несколько пачек новеньких хрустящих стодолларовых купюр и деловито распихал по многочисленным карманам комбинезона. — Где такая дневная выручка могла быть? Похоже, из мелких банков в хранилище наличность свозили, чтобы не грабанули в суматохе. Я ведь те дни хорошо помню — все бешеные были какие-то. Но не довезли. На наше счастье.

Игорь, в отличие от старших товарищей, отнесся к находке куда более спокойно. Он, выросший на станции, где и денег-то толком не было, просто не представлял себе, как можно потратить такую уйму. Да и потратить все эти деньги можно было, лишь снова оказавшись на Черкизоне. В Новом Вавилоне, против которого Игорь восстал. В городе, где соглядатаи Ланисты скрутили бы его в считанные секунды.

Странное это было богатство… Как во сне, бывает, увидишь, что набрел на склад с патронами, и понимаешь, что это сон, но все думаешь перехитрить сам себя и так аккуратно проснуться, чтобы все это сокровище за собой из сна в настоящий мир вытащить. Так и сейчас: вот, вроде бы, Игорь богат — а состояние это никак использовать не получится.

И сейчас он с любопытством, как ребенок фантики, просто раскладывал разноцветные купюры по номиналам, искал в этих пасьянсах недостающие, менял старые и потертые бумажки на новенькие…

Но Меченый и Пинскер мечтали вовсю. Вслух.

— К черту и Красную линию, и товарища Москвина! — На бледных скулах старого цвели нездоровые красные пятна, руки тряслись. — В Ганзу, только в Ганзу! Только там можно найти достойное применение этой наличности! Надо только на патроны обменять, нагрузить ими караван, и… Как в Черкизон-то попасть?

— С таким-то баблом? — рассмеялся наемник. — Нас с таким баблом на Черкизоне с распростертыми объятиями примут! Славный город — Черкизон. Одна идеология — деньги! Вернемся, выйду на хозяев, забашляем чуть-чуть — и живи себе до следующего конца света! Деньжищ еще останется… А потом наменяем себе патронов — и куда хочешь можно! Целый мир, все метро в твоем распоряжении, Гладиатор! — тряс он за плечо Князева. — Набивай карманы, не жди!

Но чем больше они веселились, чуть ли не пускаясь в пляс вокруг полного сокровищ броневика, тем хуже становилось Игорю. У него давно уже болела голова, и с каждой минутой боль все усиливалась. В виски и глубже вонзались острые длинные иглы, рябило в глазах, сохло во рту. Мучительная боль напоминала о чем-то знакомом, испытанном совсем недавно, но воспоминание порхало на грани восприятия и ускользало, стоило только приблизиться. И очень мешал галдеж веселящихся спутников…

— Яхту куплю! — нес уже откровенную околесицу Меченый. — На Багамы! На Канары! Дачу на Рублевке! В Монте-Карло!

— В Баден-Баден, — вторил ему Пинскер. — В Лас-Вегас! — Поедем в казино, Гладиатор? — Наемник тормошил вялого Игоря за плечи, совал ему в лицо пачки банкнот. — Рулетка. виски, девочки полуголые!..

— Какое казино, — слабо сопротивлялся тот. — Нет давно никаких казино. Очнись, Меченый!

— Как нет? Ты ослеп, что ли? Вон оно! Видишь, как лампочки мигают?

Рука в рваной перчатке указывала на стену дома, туда, где рядом с полускрытым плющом провалом давным-давно разбитой витрины на одной петле висел скелет некогда стеклянной двери.

«Где он лампочки-то увидел?..»

— Идем, Гладиатор! Завьем горе веревочкой! Сто тыщ на красное! — возбужденно орал наемник. — Двести на черное!

А Пинскер, прижав к животу охапку купюр, уже семенил на полусогнутых нотах к «пещере», бормоча под нос что-то невразумительное.

«Что они — с ума посходили? — Боль под черепом стала невыносимой, перед глазами вспыхивали и гасли цветные круги, голова казалась наполненным кипятком резиновым шариком. — Чокнутые!..»

Он грубо вырвался из рук Меченого, и тот оскалившись в своей страшной улыбке, махнул на него рукой, в два прыжка догнав «вождя». Витрина перед ними напоминала непроглядно черный вход в туннель. Темнота, сконцентрировавшаяся в нем, казалась плотной и материальной. Живой и зловещей. Казалось, еще чуть-чуть — и она перельется через границу оконного проема и польется на загаженный асфальт, расплываясь уродливой шевелящейся кляксой, жадно тянущей щупальца к покорно приближающейся к ней жертве…

Эта мысль будто повернула какой-то выключатель в одурманенном болью мозгу Игоря. Колодец. Решетчатый настил. Поднимающаяся из глубины чернильная клубящаяся поверхность… И острые иглы боли в мозгу.