Руслан Мельников - Пески Палестины Страница 35

Тридцать шагов прямо…

Сзади слышался топот, чьи‑то возгласы. Бежали, натыкаясь друг на друга, подпольщики, дружинники.

Десять направо… Узкий проход. Проем без двери. Небольшое помещение… Старик не входил — стоял, замерев, на пороге. Светил факелом. И в пляшущих отблесках Бурцев увидел…

Большие глиняные горшки. Закрытые, выставленные вдоль стен. Тоже какой‑нибудь алхимический эликсир?

Маленькие масляные лампадки в глубоких стенных нишах. Их огоньки чуть тлели на кончиках фитильков и света почти не давали.

Сваленное на полу оружие, аккуратно уложенные снаряды. Да, это их добро. Вся тайно ввезенная в город контрабанда. Стоп! Нет, не вся! Булавы не хватает. И еще — «шмайсеров».

Распятие на голой каменной стене. А под распятием кряжистый длинноволосый усач в стеганом гамбезоне‑поддоспешнике, как заведенный, поднимал и опускал булаву Гаврилы Алексича. Опускал на немецкие пистолеты‑пулеметы. На то, что от них осталось. И при этом истово бормотал по‑латыни. Молился…

Идиот! Бурцев отпихнул оцепеневшего Мункы‑за, прыгнул вперед, повис на занесенной палице. Свалил незнакомца.

Они катались по полу, рыча и брызжа слюной. Разбили два горшка. Один — с темным сыпучим порошком, другой — с вязкой липкой жидкостью. Мункыз что‑то кричал — негодующе и требовательно. Бурцев не слушал. И не отпускал противника, пока не отобрал оружие Гаврилы. Ох, как хотелось вмазать булавушкой по бледной усатой физиономии! Но чьи‑то сильные руки уже оттаскивали Бурцева в сторону. Оттащили…

Бурцев вырвался, встал на ноги. Тоскливым взглядом окинул искореженные останки «шмайсеров». Ме‑тал‑ло‑лом! Не стрелять из них больше, не бить фашистов. Зря только везли в Иерусалим!

— Мункыз, что за дела?! – яростно прохрипел он.

За алхимика ответил незнакомец в поддоспешной стеганке. Услышав немецкую речь, усач подскочил с пола, пригладил растрепанные волосы, оскалился щербатым ртом. И тоже прошпрехал — гордо, самоуверенно:

— С молитвой на устах я уничтожил твое дьявольское оружие, презренный колдун! Теперь ему не сгубить ни одной души.

— Да уж не сомневайся — теперь нипочем не сгубить, — огрызнулся Бурцев. — А за презренного колдуна сейчас в морду получишь, понял?

Щербатый, усатый, волосатый пошел пятнами, сжал кулаки.

— Ты… я… я… ты… Я вызываю тебя…

— В любое время, в любом месте!

— Прекратите! — Мункыз сунул факел в чьи‑то руки, встал между Бурцевым и разгневанным усачом.

— Зачем ты впустил сюда слуг сатаны, Мункыз! — набросился незнакомец на старика‑алхимика.

— Успокойся, Франсуа, к шайтану они не имеют никакого отношения.

— Они принесли адово оружие! Это немецкие колдуны!

— Уверяю тебя, ты ошибаешься.

— О нет, это ты ошибся, открыв пред ними наше убежище. Ты поверил их лживым речам, так? Но разве не известно тебе, насколько хитер и изворотлив может быть враг рода человеческого? Их следует изничтожить, пока не поздно. Всех до единого! А их богопротивное оружие…

— Слышь, ты! — взорвался Бурцев. — Я вот тебя сейчас самого так изничтожу!

— Хва‑а‑атит! — вскричал Мункыз. — Не тешьте нашего общего врага междоусобными распрями.

Бурцев взял себя в руки. Действительно… Давно ли сам разнимал Бейбарса с Бурангулом и читал им мораль. Да и грешно обижаться на убогого‑то. А в глазах незнакомца плясала сумасшедшинка. Чем‑то сродни той, что Бурцев видел во взгляде юродивого, повешенного у Иосафатских ворот.

Усач в гамбезоне тоже остывал. Злобно зыркал, пыхтел воинственно, однако драться уже не лез.

— Познакомься, Василий‑Вацлав, это Франсуа де Крюе, — со вздохом представил Мункыз. — Доблестный рыцарь ордена Иоанна Иерусалимского, воин белого госпитальерского креста. Входил в отряд каида‑магистра Гийома де Шатонефа, павшего под Аккрой. Франсуа — рьяный и непримиримый противник Хранителей Гроба. Иногда даже слишком рьяный и слишком непримиримый.

Мункыз покосился на разбитые «шмайсеры».

— Мне жаль, что так вышло.

— Мне тоже, — буркнул Бурцев. — Этот Франсуа…

— Достойнейший воин. Когда шла битва за Эль Кудс, он прикрывал отход своего каида и был ранен. Я спрятал его у себя, излечил и…

— Излечил? — хмыкнул Бурцев. — В самом деле?

Отчего‑то ему вспомнилась вонючая смесь для эликсира молодости. Если Мункыз и врачует чем‑то подобным…

— Чему ты удивляешься, Василий‑Вацлав? Я целитель, опытный лекарь.

Прозвучало это гордо.

— Ну да, конечно. Кстати, твоего Франсуа случайно не в голову ранили?

— В голову, — удивленно поднял седые брови Мункыз. — Но ты‑то как узнал? Рана давно затянулась и сокрыта под волосами.

Бурцев усмехнулся. Такие раны волосами не шибко‑то скроешь.

— Почему ты смеешься, Василий‑Вацлав?

— Да так… Сарацин помогает госпитальеру — вот и смешно.

— Франсуа отважно сражался против немецких колдунов. Он друг, Василий‑Вацлав.

Ну, что тут поделать? Не всегда везет с друзьями при первом знакомстве. Порой случаются недоразумения. Оставалось смотреть на случившееся философски. Бурцев постарался. Еще один взгляд на искореженные «шмайсеры». Потом — на снаряды. Хорошо, что друг Франсуа начал не с «шайтановых сосудов».

— Именно Франсуа, да будет тебе известно, открыл нам тайну подземелий, — продолжал Мункыз. — Он помогал поддерживать связь с воинами франкского каида Армана де Перигора. Он приносил нам вести от магистра красного креста…

Магистр красного креста?! А звучит! Правда, первая ассоциация — со «скорой помощью». Хотя храмовники‑тамплиеры в самом деле носили красные кресты на белых одеждах.

— …И он же снабжал Армана информацией о планах германцев, — закончил алхимик.

— И, между прочим, не только Армана. — В освещенное пространство вступил Джеймс. Брави улыбался. — Здравствуй, благородный Франсуа де Крюе! Его Святейшество Григорий Девятый благодарен тебе за помощь.

— Его Святейшество? Благодарен? Ага! Так вот кто был информатором папского шпиона в Святой земле!

Иоаннит пригляделся. И куда только подевалась былая враждебность!

— Джезмонд?! Коман?!

— По‑немецки, Франсуа, по‑немецки, — попросил Джеймс. — Мой друг не знает французского.

Взгляд, брошенный на Бурцева, красноречиво говорил, о каком друге идет речь.

— Ви? — Франсуа повторил свой вопрос по‑немецки. — Как? Как ты здесь очутился, Джезмонд? И почему… О, чудо! Это ведь чудо Господне, не так ли?! Ты прозрел?! Раньше у тебя не было одного глаза, а теперь…

— Не совсем так, Франсуа, — виновато развел руками брави. — Просто я снял с лица повязку.

— А под повязкой… Так ты прятал здоровый глаз?

— Извини. Конспирация.

— А‑а‑а… — разочарованно протянул Франсуа. — А я‑то думал… Но погоди‑ка…

Раненный в голову рыцарь нахмурился:

— Ты действительно посланец Святого Рима, а не дьявол в человеческом обличье?

— Какие нужны доказательства? — вздохнул Джеймс.

— А перекрестись!

— Пожалуйста. — Брави демонстративно осенил себя крестом. Раз и другой. И третий. — Ну? Теперь все в порядке?

Госпитальер сник:

— Так, значит, ты и твои спутники не немецкие колдуны?

— Нет.

— И я напрасно ломал ваши адовы громометы?

— Совершенно напрасно.

От «пардонов», «энтшульдигенов» и прочих сдержанно‑покаянных извинений Франсуа проку теперь было мало. Наверное, иоаннит и сам это сознавал, а потому не усердствовал особенно. Но зато мир и взаимопонимание в лагере новых союзников были восстановлены. Франсуа в спину не ударит — а это тоже дорогого стоит.

— Я твой должник, брави, — заметил Бурцев.

— Хочешь рассчитаться сразу? — с улыбкой искусителя предложил Джеймс. — Расскажи, откуда взялись Хранители Гроба? Кто они такие.

— Нет. Воздержусь. Пока. Победим — вот тогда придет время объяснений. Такой ведь у нас с тобой был уговор?

Да, долгие обстоятельные беседы о Хранителях лучше отложить на потом. История‑то получится невероятная, умопомрачительная, труднодоступная средневековому менталитету. Чего доброго, Джеймс еще и не поверит, сочтет лжецом. А уж если шпион Его Святейшества Григория Девятого вообразит, что Бурцев хитрит и виляет, если решит, что русский воевода сознательно утаивает от Святого Рима важные сведения… В общем, тогда предпочтительней было бы подставить спину под удар Франсуа. Кольтелло разъяренного брави пострашнее будет.

От невеселых мыслей Бурцева отвлек Сыма Цзян. Китаец вел себя весьма странно. Подошел к одному из разбитых горшков, мазнул пальцем по рассыпанному порошку. Посмотрел. Понюхал. Лизнул.

— Ты чего, Сема? Выплюнь каку.

Узкие глаза китайца смотрели широко и удивленно.