Война - Алексей Юрьевич Булатов Страница 35

Мой примирительный тон и рассказ сняли обиду Ганса, и он поддержал:

– Да-да-да, это потому что они никогда не пробовали настоящей ветчины и настоящего бекона. Вот если бы они попробовали наш бекон и нашу ветчину, они бы пришли ко мне и сказали: «Ганс, научи нас, как выращивать свинок», – и я бы их научил. Я хочу, чтобы все кушали так же хорошо и вкусно, как и в нашей деревне. Мне не жалко.

Мы продолжили разговор про свиней, Ганс рассказывал мне все: и как правильно и толком использовать навоз, ругая русских за халатное отношение к этому ценнейшему удобрению, как правильно перерабатывать свинью так, чтобы использовать абсолютно все, опять же ругая русских за варварское отношение к разделке. В общем, у кого как, но Ганс воевал с Россией только за свиней. С просветительской миссией. Он был свиным мессией, который пришел, чтобы спасти всех русских в их заблуждении в отношении этого святого, по его мнению, животного.

Наш вялый разговор прервала Лейтхен, принеся нам вечерние дозы с уколами. Она занесла к нам тележку с приготовленными шприцами, и Ганс с порога начал ее умолять:

– Милая Лейтхен, я от всего сердца умоляю Вас зайти в кладовую и найти мой вещмешок. И принести нам с Йежи баночку ветчины из моего пайка. Если вы сделаете это, я буду вашим покорным рабом до самой выписки. И я с удовольствием угощу вас тоже этой баночкой.

– Нельзя вам ветчины, Ганс, и Йежи нельзя, у вас четкое предписание по питанию от врача. И мне очень влетит, если я его нарушу.

– Я умру тут на этой каше, милая Лейтхен, и моя смерть останется на вашей совести.

– Он точно умрет, он сегодня один творог и ел, долго не протянет, – решил я поддержать Ганса в его мольбах.

– Ну хорошо, я что-нибудь придумаю, может, и получится, – сказала она, мило улыбаясь. – Ну, господа офицеры, поворачивайтесь своими лучшими половинами и дайте мне выполнить свой рабочий долг.

Мы дружно легли на животы, оголив ягодицы. В этот раз укол был менее болезненным, чем днем, но и состав его был другим. В составе в этот раз был седативный препарат, на что коммуникатор высказал протест, что данный вид препарата слабоэффективен и наносит больше вреда моему организму, нежели пользы. Он внес изменения в программу регенерации веществ, чтобы аннулировать побочные эффекты от введенного мне препарата, но при этом оставил седативный эффект на месте. По-простому говоря, снотворное.

Ганс, видимо, тоже решил уже не продолжать разговора и засопел, повернувшись к стенке. А я лежал и мучился от мысли того, что мое путешествие в этот мир действительно бесполезное. Я не мог ничем помочь Красной армии. Я думал про это, и чем больше думал, тем больше понимал, что любая технология, которую я тут могу оставить, приведет к не меньшим, а к большим потерям. Да и не так уж и много было у меня с собой технологий, которые действительно могли бы помочь в этой войне. На внедрение любой новой технологии могли уйти годы. Ну, дал бы я, например, технологию по производству композитной брони по последнему слову техники из измерения Техно – кто бы ее тут смог использовать? Да, танк с такой броней, по сути, был бы неуязвим для орудий этого времени. Но сколько танков смог бы произвести СССР? Четыре или пять? Изменило бы это ход самой войны? Точно нет, но это могло бы изменить баланс сил после войны, и в лучшую ли сторону? Нужно ли давать СССР технологии? Вот с такими мыслями я и заснул…

Глава 7. Лейтхен

Утро было приятным. Давно я не просыпался в комфорте, хотя, конечно, время – очень относительная штука. Так-то разобраться, всего месяц я спал на шикарной эльфийской кровати, но это уже казалось каким-то далеким прошлым. А неделю назад я спал в сырой землянке, но после одной ночи в подвале мне казалось это комфортным. Все познается в сравнении, стоит один месяц проспать на хорошем ортопедическом матрасе, как ты к нему привыкаешь и начинаешь относиться как к само собой разумеющемуся, но стоит лишится его на короткое время и опять вернуться к нему, как начинаешь ценить этот самый матрас гораздо больше, чем ценил до этого. Вот и сейчас я проснулся и понял, что ни одна из частей моего тела не затекла, и я проспал всю ночь, не просыпаясь от того, что начинал болеть тот или другой бок. Хотя спал я всего лишь на древней пружинной кровати с небольшим полосатым матрасом, набитым ватой. Но события предыдущего месяца заставили меня ценить это как величайшее благо человечества. Открыв глаза, я увидел улыбающуюся Лейлу, и первое, что пришло мне в голову, – что я в эльфийском древе, и события последних дней – лишь кошмарный сон. Но потом я увидел в ее руках шприц и понял, что кошмар как раз и есть реальность и это не Лейла, а Лейтхен. А она пальцем показывала мне, что пора подставить ей мою уже исколотую несчастную задницу для очередного укола. Но, подчинившись, я получил очередную дозу витаминов, которые мой коммуникатор одобрил. А Лейтхен проделала ровно ту же процедуру с Гансом. Который, проснувшись, заулыбался, радуясь тому, что его разбудила Лейтхен. А она, сделав ему укол, повернулась и достала из низа тележки банку ветчины. Ганс аж вскочил от радости, схватив банку, но, прочитав надпись, он с удивлением поднял глаза на Лейтхен.

– Но это ветчина не из моего пайка.

– Да, Ганс, это из моего, я решила угостить вас немного, а вы, как выздоровеете, вернете мне из своего.

– Ммм, я верну Вам в два раза больше, милая Лейтхен! Вы спасли бедного Ганса от мучительной смерти в этом голодном краю.

– Ой, не надо преувеличивать, господин офицер, голодная смерть вам тут точно не угрожает.

– Вы просто не знаете меня, милая Лейтхен.

Лейтхен улыбнулась нам на прощание и вышла из палаты. А Ганс, счастливый, как никогда, сказал:

– Как же повезло ее мужу, такая красивая и милая девушка, такой на свете больше не сыскать. Как жаль, что сердце ее закрыто и ключик где-то на восточном фронте. Я бы вызвал его на дуэль.

От слов Ганса меня накрыло волной тоски. Да, где ты, моя