Сергей Антонов - Рублевка-2. Остров Блаженных Страница 36

– Ух, ма-а-а-ать! – завыл седой человеческим голосом. – Больно! Паскуда! Больно!

– Мне то-же боль-но слы-шать, как ты здесь ко-ман-ду-ешь, – отвечал Полкан. – В па-ха-ны ще-мишь-ся, стар-ый хрыч?

Седой ничего не ответил. Лишь злобно сверкнул глазами и облизнул выступившую на губах кровь.

– Что сто-им, жи-вот-ны-е?! Ог-лох-ли?!

Томский успел проследить за тем, как его товарищей запирают в одном из кабинетов. Затем Полкан ткнул его стволом в спину.

– Впе-ред. К лест-ни-це. Ша-гай вниз.

– Почему япончики, Полкан?

– И-ди. Там те-бе все рас-ска-жут.

Анатолий уже предполагал, о чем ему расскажут. Ничего нового он не услышит. Япончики? Возможно, буддисты. Не исключено, что с уголовным уклоном. Все-таки «Матросская тишина». Да и от словечек, которые то и дело вворачивает Полкан, за версту несет феней. Новая группировка, члены которой не очень-то заботятся о своем здоровье, плюют на элементарную гигиену и не терпят на своей территории посторонних. И куда ж это катится мир? Людей из прошлого, более-менее нормальных человеков, становится все меньше, зато количество годзилловных и годзилловичей неуклонно растет. Не так уж страшны мутанты, превращение которых завершилось. Куда опаснее те, кто только начал терять человеческое обличье – кто из-за радиации, кто из-за того, что жить по схеме «человек человеку – волк» не так вредно для здоровья, как утопическое стремление возлюбить ближнего. «Ты, брат, может, и возлюбишь. А вот что получишь в ответ?»

Через два лестничных пролета Полкан и Томский оказались в подвальном помещении. Если наверху еще соблюдалось какое-то подобие порядка, то здесь царил полный хаос. Потухшие и еще дымящиеся пепелища костров, у которых грелись япончики. Гнутые, разломанные двухъярусные кровати. Мокрые, гнилые матрацы, почерневшая вата которых источала невообразимую вонь.

Как оказалось, Толик имел весьма смутное понятие о настоящей вони. С ней он познакомился, когда Полкан толкнул его к одной двери с окошком, забранным решеткой. Изнутри пахну́ло так, что Томский даже зажмурился. Полкан постучался и, не дожидаясь разрешения войти, открыл дверь. Анатолий сразу понял, что попал в самую настоящую камеру. Об этом говорило все: толстые стены, зарешеченное узкое оконце под самым потолком и уже традиционная двухъярусная кровать с привинченными к полу ножками в углу. Освещалась камера небольшим костерком, разложенном прямо на бетонном полу. На огне в закопченной алюминиевой кружке кипятился чай. Обитатель комнаты сидел на табурете – лицом к деревянному столу и спиной к гостям. На столе в беспорядке валялись игральные карты, одна из которых была пригвождена к столу длинной и острой четырехгранной заточкой, сделанной, скорее всего, из напильника. Стену камеры украшал нарисованный углем портрет мужчины с бородкой и двумя восьмиконечными воровскими звездами, наколотыми чуть ниже ключиц. Художник, несомненно, обладал талантом – картина очень напоминала фотографию тем, как тщательно была прорисована каждая деталь.

Томский все ожидал, когда хозяин соизволит обернуться, но вместо этого раздался перезвон гитарных струн.

То на двери трехпудовые замки,Душу настежь, без оглядки,То гармошку рвем вприсядку,То звереем от печали и тоски!

Оказывается, обитатель камеры не только увлекался игрой в карты и чаепитием. Толик просто не заметил, что тот держит в руках гитару.

Если тишина – то Матросская,Ежели звезда – то кремлёвская,Если не взлетел, значит – сел,Если приговор – то расстрел…

Голос певца звучал как-то странно, словно ему зажали нос бельевой прищепкой. По горькому опыту последних суток Томский опасался музыкальных пристрастий жителей поверхности. В прошлый раз они закончились размахиванием бензопилой, а что будет сейчас? Заточка?

Мужчина положил гитару на стол и обернулся. Анатолий вздрогнул от ужаса и отвращения. На том месте, где у всех нормальных людей находился нос, у этого парня зияла дыра, окаймленная вывернутым наружу багровым мясом.

– В чем дело, Полкан?

– Вот при-вел. Вло-ми-лись к нам. Во-ору-жен-ны-е. Пя-те-ро.

Гитарист и Толик смотрели друг на друга. Причем Томский сразу понял – с этим человеком он уже встречался. Только вот тогда нос у него был на месте и… Мужчина сунул руку в карман брюк и достал четки из черных бусин. Принялся их перебирать.

– Значит, при оружии? И чего ты здесь забыл, парнишка?

Анатолий, не отрываясь, следил за пальцами, поглаживающими черные бусины. Потом поднял глаза. Гимнастерка на груди гитариста была расстегнута. Томский увидел краешек татуировки – оскаленную пасть тигра. Да это же…

– Стоп. А я тебя знаю, красавец, – безносый чуть наклонился, чтобы лучше рассмотреть гостя. – Кореш Краба[3]? Маяковская! Помнишь?

– Крест[4]! – выдохнул Томский.

– А ты… Ленский. Не-а. Томский?!

– Он самый! Вот так встреча!

– Точняк! Если бы ты знал, как я рад увидеть хоть одну знакомую рожу!

Еще немного, и воровской пахан от избытка чувств бросился бы обнимать Толика. Он даже встал с табурета. Помешал Полкан – уселся на край стола и кивнул в сторону Толика.

– Что де-лать с ни-м бу-дем? В рас-ход?

Черные брови Креста грозно сдвинулись к переносице.

– Очумел? Это мой гость! Из Метро! Пойди лучше кружку приволоки. Чифирнем, Томский?

– А-га. Ра-зо-гнал-ся. Я, Крест, те-бе не шес-тер-ка, круж-ки тас-кать…

– Вон отсюда, падла! Чтоб глаза мои тебя не видели!

Полкан бросился к двери, Крест – к столу. Беглец успел выскочить в коридор за мгновение до того, как заточка высекла искры из стальной обшивки.

Крест вздохнул. Сел на место.

– Хреновы мои дела, Томский. Подыхаю. Сифилис, мать его так, с потрохами меня жрет. Силы на исходе, а япончики мои совсем от рук отбились. Того и гляди горло перегрызут.

– Почему япончики?

– По кочану, – усмехнулся Крест. – Это все я придумал, когда здесь решил обосноваться. Тут, в «Матросской тишине», Слава Иваньков когда-то сидел. Авторитетный вор. Кличка – Япончик. Ну и… Да вот он на стене – можешь полюбоваться. Очень похож. Прям как живой.

– А чего в Метро не сиделось?

– Вот и я о том же думаю, – Крест приспустил рукав гимнастерки так, чтобы не обжечь кисть, снял с огня кружку и отхлебнул чифир. – Тесно, братан, мне на Маяковской стало. Воздуха захотелось. Вот и нахлебался им досыта. Думал, здесь, в тюряге свое государство основать. С нуля все начать. Жить по воровским законам. Поначалу вроде как получалось. А потом… Пошло-поехало. Я ж сюда один приперся. Дружков веселых не стал брать. Думал, что обрыдли они мне. Не стоило от добра добра искать. А здешние… Ты этих уродов видел. Кто постарше – из арестантов. Помоложе – дети ихние. Когда тут пара-тройка баб была. Померли от… избытка секса. Наследнички ж почти не говорят. Мычат и зубы, как псы, скалят. Да и на старших радиация тоже повлияла. С мозгами разве что у Полкана еще туда-сюда. У остальных – полный абзац. Я, можно сказать, с ними только через Полкана и общаюсь. А ему это надо? Если меня не станет, всем хорошо будет. Дурдом, короче. Не знаю, как еще меня на пики не посадили. Впрочем, за этим дело не станет. Уже скоро…

Дверь открылась. В камеру вошел Полкан. Присмиревший. С кружкой в руке. Аккуратно поставив ее на стол, едва ли не на цыпочках удалился.

– Сволочь, – вздохнул Крест, отливая чифир во вторую кружку. – Понимает, собака, что имеет большую, чем я, власть над местными мутантами и полумутантами. Только и ждет удобного момента. Вот он, кажись и настал. Из-за твоего появления, между прочим.

Анатолий принял из рук пахана кружку и заставил себя отхлебнуть терпкий напиток – не хотелось обижать Креста, но и особого желания заразиться от него сифилисом тоже не возникало.

– Почему из-за моего?

– Япончики, как ты заметил, не отличаются особым дружелюбием. Вообще-то они… гм… мы… убиваем всех, кто попадает в «Тишину». Сам понимаешь: оставишь кого-нибудь в живых, а он возьми, да и приведи сюда всю свою ораву… Расклад такой: если я заступлюсь за тебя – пиши пропало. Полкан воспользуется этим, чтобы убрать меня со своей дороги. Так что извиняй, Томский…

Толик не ответил Кресту и выдержал его внимательный взгляд, не опустив глаза.

– А ты куда идти-то собирался?

– На Рублевку. Лекарство мне надо. Эпидемия. Люди на моей станции умирают один за другим. А в Жуковке, вроде, спец по таким болезням есть…

– Живут же люди! Заботятся о ком-то. А я вот всю жизнь… только про свою шкуру. Эх, как помирать неохота! Как думаешь Томский, есть рай и ад?

– Кто его знает, – пожал плечами Анатолий. – Говорят, что Катаклизм разрушил ноосферу, и нет теперь ни рая, ни ада.

– Ноо… сферу? Брехня, – Крест поднял глаза к закопченному потолку камеры. – Не может быть, чтоб там и никого… Брехня. Скажи: если я тебе помогу отседова выбраться, мне это на том свете зачтется?