Дмитрий Матяш - Выход 493 Страница 36

Руины, скелеты в клочьях одежды, дебри, руины, снова гора скелетов, хозяйственный магазин в отдалении, истлевшие костяки автобусов на АТП, скелеты в траве, перекресток, школа или что-то в этом роде, частные дома, снова перекресток, частные дома, повсюду, повсюду иссохшие скелеты, заросли, завалившие полдороги руины, одинокий череп, заросли, последний перекресток — всё, они вне города. Кости, кости, кости… Пусто.

— Стой! — закричал Крысолов.

Секач остановился не сразу. Он выбежал на берег пересыхающего озера, задыхающийся, вспотевший, с выпученными глазами, и все еще продолжал бежать, пока ноги не начали проваливаться в вязкую, раскисшую землю.

— Эй, стой, говорю!

— Извини, Кирилл. — Секач застыл, будто в нем внезапно закончился заряд батареи, согнулся, уперся руками в колени и принялся жадно глотать воздух. — Он выбил меня из квартиры.

— Я знаю, он засел на куполе церкви. Хорошо, что ты успел выбежать. Цел?

Секач кивнул. Крысолов подошел к нему, принял ту же позу, поднял забрало в шлеме.

— Во, блин, никогда не смог бы подумать, что это так страшно, когда по тебе стреляют, — переводя дыхание, выговорил Секач. — Уж лучше клыки и когти. Так как-то привычнее, что ли.

— Правду говорят, что самый страшный зверь — человек. Нам надо спрятаться. Я думаю, у него есть оптика, завалит нас за здорово живешь.

Небо резанула острым изломанным мечом белая, ослепляющая молния, и вслед, как это было спокон веков, земля содрогнулась от удара грома.

Потрепав Секача по затылку, Крысолов распрямился и осмотрелся. Это озеро когда-то было большим, до краев заполненным живительной водой. Сейчас же то, что от него осталось, можно было назвать переполненным гнетущей тоски Большим Глазом Яготина, всматривающимся в небо с надеждой на то, что Вседержитель его узрит и сжалится над ним. Сжалится? Помилует? Помиловать умирающий Глаз, в котором малюсенький зрачок — высыхающее кружельце воды, а белок — пузырящийся, серовато-багровый ил? В чем ты видишь свое помилование, Глаз? Дать тебе реку, дать тебе дождь? Наполнить тебя водой и поселить в тебя жизнь? Может, еще вернуть человека, чтобы поставил на тебе дамбу? Ты этого хочешь? Мой ответ — нет! И не смотри на Меня, не пытай. Все это у тебя уже было, Большой Глаз Яготина. И, смею тебя уверить, не будет. Так что всматривайся, жди, пока твой зрачок не выклюют вороны и не выедят дождевые черви. Никто не заслужил милости. Те, кто пренебрег ею, теперь лишь пожинают то, что заслужили!

От озера воняло прелыми листьями, болотом и застоявшейся водой. Но хуже всего было то, что очертания противоположного берега уже практически утонули в сгущающемся над озером тумане, который расползался во все стороны с невероятной быстротой, будто какое-то живое существо. Туман — это плохо. Туман всегда порождает каких-то дивных химер, призрачных, бестелесных, возникающих и тут же бесследно растворяющихся в дымке. Стрелять — смысла нет, бежать — нельзя. Остается ждать.

Дальше вдоль берега — голые шпили деревьев, некогда бывших лесом. Спрятаться там, конечно, можно, но вот сыщешь ли там безопасное место, не нарвавшись на логово какой-нибудь лесной жути, еще вопрос. Всем новичкам известно, что от лесов и лесопосадок нужно держаться подальше, что уж тут говорить о старом битом Крысолове, который большую часть этих правил и написал. Нет, в лес соваться следовало лишь в крайнем случае.

Единственное строение на берегу, в котором можно схорониться и все хорошенько обдумать, — лодочная станция. Домик там хоть и небольшой, но, во всяком случае, на приличной от дороги дистанции. Можно залечь и подождать. Стрелку с израильской винтовкой придется здорово приблизиться, чтобы разведать, что да как. А вблизи все его преимущества счастливого обладателя шестикратного прицела сведутся к нулю.

Крысолов уже открыл калитку, коротко всхлипнувшую ржавыми петлями, и ступил на гравиевую дорожку, когда до его слуха донеслось собачье рычание.

Может, ослышался? Может, показалось? Нет-нет, не показалось. Вот еще раз.

Крысолов замер на полушаге, поставил ногу обратно и интуитивно присел, жестом указав Секачу, чтобы тот сделал то же. Секач незамедлительно выполнил команду, но тут же вскочил и передернул затвор.

— Окружили, суч-чары! — пробасил он, и только сейчас Кирилл Валерьевич понял, что рычание доносилось не только спереди, но и с флангов. Да как же он мог забыть об их излюбленном методе нападения? Тактика острия. Незаметно окружить жертву в форме трефовой масти: один спереди, трое по сторонам, трое сзади, остальные на прикрытии, выстроившись полумесяцами. Первым прыгнет, как обычно, тот, что в голове.

Крысолов оглянулся. Так и есть, десять-двенадцать крупных взрослых особей. Оставшаяся на загривке шерсть вздыблена, головы низко опущены, уши прижаты к черепу, а разрубленные челюсти голодно и безостановочно двигаются, словно какой-то адский, всепожирающий механизм. Подкрались, вероятно, когда они остановились отдышаться.

«Что ж, зачет, песики, — думал Крысолов. — Сумели-таки к ветеранам незаметно подобраться».

— Не стреляй, — приказал он направившему на одного из псов автомат Секачу. — Опусти автомат и присядь.

Не один год тесного сотрудничества научил Секача во всем полагаться на своего товарища. Замри — так замри, упади — так упади и не задавай ненужных вопросов. Лучше упасть и подумать, для чего ты упал, нежели сначала подумать и упасть уже с отрезанной головой.

Пожалуй, управиться с десятью особями без единой царапины могли лишь Тюремщик с Бешеным. У них была разработана своя, отточенная годами тактика против любой вариации собачьей атаки, если, конечно, количество противников не превышало разумных пределов. Они заранее знали свои роли, не тратя времени на распределение обязанностей.

Однако их здесь не было. А у Крысолова познания о противодействии атакам собачьих стай ограничивались главным образом теорией. Учитывая, что убить собаку можно было только точным попаданием в сердце или мозг, особо рассчитывать на оружие не приходилось. Нужно было предпринять что-то еще.

Похожий на серую вату туман подполз ближе. Он укутывал ноги сначала на уровне ступеней, но очень скоро обещал добраться до колен.

Вожак стаи оказался прямо перед ним, в метрах двух. Стоял под козырьком, на раскрошившихся почти до основания бетонных ступенях, широко расставив лапы и наклонив переднюю часть туловища к земле.

— Опусти оружие, — тихо повторил Крысолов. — Просто доверься мне.

Секач, не понимая, что на уме у напарника, недоверчиво мотнул головой. А четвероногие убийцы заметно приблизились.

— Они наступают, Крысолов…

— Опусти оружие, я тебе говорю, чертов клоун, — сквозь зубы процедил Кирилл Валерьевич, бросив в сторону Секача свирепый взгляд.

За четырнадцать лет, что Секач являлся помощником, напарником и другом Учителя, ему не приходилось слышать этого оскорбления в свой адрес. На его лице, сокрытом под шлемом с гербом Страны Советов, застыло выражение упрека. Однако он беспрекословно выполнил команду.

Крысолов опустился на одно колено, положил свой АКМ рядом и медленно потянулся к шлему, словно к часовой бомбе на голове, которая не взорвалась только потому, что на цифре 59 заклинило секундную стрелку. Осторожно обхватив шлем всеми десятью пальцами, снял его с головы, положил возле оружия. Пес все это время внимательно следил за ним своими незрячими глазами. Он не нападал, и это было хорошо. Значит, Крысолов не ошибся в своих расчетах, мысленно отметив, что этими существами движет не только банальное желание убить или насытиться. Они умеют наблюдать за человеком и изучать его.

Пес протяжно зарычал. Хищно раскрылись челюсти, словно вытянувший вперед свои щупальца осьминог, но Крысолову показалось, что в этом рыке была не угроза, а предостережение остальным, чтобы не атаковали без команды. Пес рыкнул еще раз, на переносице собралось несколько глубоких складок.

Крысолов сделал вдох, выдох и закрыл глаза. Все тут же пришло в движение, закружилось, заплясало, заблестело каплями ртути. Берег перевернулся, зависнув над головой, а дождливое небо утонуло в пересыхающем зрачке Яготина. Туман отошел обратно, словно испугавшись пробивающегося с запада света, и мир словно опрокинулся. Время приостанавливало свой ход. Серебряные капли все замедлялись и замедлялись, тишина между ударами сердца становилась длиннее, а мир все продолжал свой оборот. Теперь он мог видеть Секача, его глаза, себя, видеть псов, выстроенных в форме трефовой масти. Видит их вожака, и тот видит его. В какой-то миг Крысолов понял, что смотрит на мир несуществующими глазами пса…

Он открыл глаза и сделал вдох, такой глубокий, будто находился долгое время под водой. Заглянул псу в глазницы.

…чего ты хочешь? — ощутил он внутри себя будто какой-то нечеткий толчок, так, будто его через матрац ударили под дых.