Владимир Добряков - Час совы Страница 36

Всё больше убеждаюсь я, как правы были и мой покойный отец, и инструкторы в училище, и командиры с замполитами в воинских частях, которые внушали мне мысль, задолго до них высказанную великим Гёте. «Лишь тот, кто бой за жизнь изведал, жизнь и свободу заслужил!» Я особенно никогда с этим не спорил и в своей практике всегда убеждался: если прекратил дёргаться, заведомо проиграл. Но только сейчас я окончательно понял разницу между фатализмом и борьбой. Ведь если бы я тогда хоть на короткое время доверился судьбе, покорился ей, никогда бы нам не сидеть всем вместе. Всё было против нас. Всё кроме одного: моего нежелания смириться и плыть по течению, куда кривая вывезет. Кривую-то надо перегибать в нужных тебе точках. А то она туда ещё вывезет!

Воистину, человек сам кузнец своего счастья. Счастья. Мне вспоминается наш спор с Мефи по поводу счастья. Какое это всё-таки растяжимое и относительное понятие. Для меня, в настоящий момент, счастье то, что я сижу у себя дома, в привычной обстановке, со своими друзьями. Что завтра я буду заниматься привычным делом, и никто не будет пытаться заставить меня делать что-то такое против моей воли. Как всё-таки здорово, что я снова сижу со своими друзьями.

Я обвожу взглядом всех четверых. Вот Лена. Она, пользуясь тем, что здесь все свои, забралась в кресло с ногами и спрятала под подолом длинного белого платья серебристые босоножки своего любимого фасона: с ремешками до колен. Она смотрит на пламя камина и наверное вспоминает те дни, которые она провела в одиночестве, в камере замка Сен-Кант, вот так, глядя на пламя очага и гадая: где я, что я, чем всё это кончится, сумею ли я «переломить кривую в нужном направлении» Да, ей, наверное, пришлось тяжелее всех. В отличие от всех других, она хорошо знала, куда меня понесло и как не просто будет оттуда выбраться. И что с нами будет, если мне это не удастся.

Вот Андрей. Левая рука его рассеянно мнёт подбородок, а правая пальцем рисует на столе вокруг стакана какой-то замысловатый орнамент. Ему тоже пришлось не легко. Представляю себя на его месте. Товарищ пропал. Лена пошла на разведку и тоже пропала. Что предпринять? Единственное решение, которое они с Генрихом могут принять, чтобы не сидеть сложа руки, это брать замок приступом. Взять замок и разобраться самим на месте. И в тот момент, когда всё уже готово, какой-то монах приносит маловразумительное письмо. Из него понятно только одно: штурм замка только ещё больше осложнит и без того сложное положение. Что же делать? В письме ясно сказано: «Ждать». Легко ему писать: «Жди». Я на мгновение представляю, каково было сидеть в неопределённости и ждать такой деятельной натуре, как мой друг, и невольно присматриваюсь: на появилась ли у него седина на висках? Вроде, нет. Значит, всё впереди.

Катрин. Она покручивает миниатюрной ступней (тридцать четвёртый размер, не больше) в красной туфельке, а пальчиком, обтянутым белой перчаткой, водит по краю рюмки. Её огромные синие глаза смотрят куда-то в угол отсутствующим взглядом. Впечатление такое, что она засыпает. По-моему, это действительно так. Вот кому эта эпопея далась легче всего. Пусть скажет спасибо Магистру. Как только я исчез, Катрин не отходила от компьютера и все несколько суток ни разу не сомкнула глаз, держалась на стимуляторах. Магистр буквально завалил её расчетами различных вариантов. Он выдавал эти варианты по несколько в час. Как оказалось, все они были далеки от истины. Но, тем не менее, у Катрин не оставалось на эмоции ни одной свободной секунды. К слову, в такой же точно ситуации оказался и Ричард со своим отделом. Они перебрали и пересмотрели бесчисленное множество Фаз, пытаясь найти меня с Леной.

Сам Магистр пальцем левой руки передвигает по столу свою рюмку туда-сюда, а правой трёт переносицу. При этом он морщит нос, словно тот интенсивно чешется, а сам смотрит куда-то в то место, где стена сходится с потолком. Я вспоминаю, каким я увидел его с борта «Джуди Виса», и старательно гоню от себя это кошмарное видение. Нет, я всё-таки найду для себя задание: пособирать на поляне цветочки, и посвящу его своему шефу. О чем сейчас думает Магистр, ясно. Он в очередной раз прикидывает, что собирается ЧВП делать с Олимпиком.

Вот тут-то я и не угадал. Магистр, кончив чесать свою переносицу и изучать угол между стеной и потолком, спрашивает меня:

— Андрэ, а Меф ни разу не конкретизировал, что за противника такого страшного он имел в виду?

— Увы, ни разу.

— Хм! А с тобой, Элен, когда Андрэ работал на Плее, он об этом не говорил?

Лена вздыхает:

— Нет, Магистр. После того, как я помогла ему внедрить Андрея в Риша Кандари, я всё время оставалась одна в той камере, где нашла Андрея. Мефи раза четыре заходил ко мне, но не более чем на минуту. Интересовался, что мне нужно, не обижают ли меня монахи? Вот и все разговоры. Вид у него был весьма озабоченный. Чувствовалось, что ему в это время было не до занимательных бесед. Раза два я просила его дать мне посмотреть, как работает Андрей, но оба раза он категорически отказал мне.

— Молодец Мефи! — не удерживаюсь я, — Прости, Лена, но он делал это по моей просьбе.

— По твоей?

— Ну, да. Видишь ли, мне совсем не хотелось трепать тебе нервы…

— Можешь считать, что ты этого добился, — холодно говорит Лена.

Я улыбаюсь. Представляю, как бы она сейчас себя вела, если бы имела возможность наблюдать мои «постельные сцены» с Корой.

— Извини, Лена. Но это было первое побуждение, заставившее меня обратиться к Мефи с такой просьбой. Может быть, оно и было неверным, но когда я там работал, я несколько раз с ужасом думал: «А вдруг Мефи забыл о моей просьбе, и Ленка сейчас видит меня?»

— Интересно, — с подозрением смотрит на меня Лена, — что я могла увидеть?

«Как хорошо, что это Лена, а не Кора», — думаю я, а вслух говорю:

— В этой Фазе нравы и вкусы настолько экзотичны, что если бы ты меня там увидела, я бы надолго потерял твоё уважение. Выглядел я там дурак дураком.

— Не поняла.

— Попробую объяснить. Помнишь, как выглядел Риш Кандари, когда Мефи устроил нам сеанс связи перед твоим возвращением?

— Смутно.

— Тогда я поясню. Синяя мантия, салатная рубаха, лиловая юбка с зеленым поясом, синие колготки и сиреневые сапоги. И всё это отливает серебром.

Лена прикидывает, и глаза у неё округляются:

— Какой ужас! — шепчет она, — И что, там все так ходят?

— Увы, ещё хлеще! Перед этим я постарался подобрать одежду с менее кричащими сочетаниями цветов, более менее в тон, и получил выговор от Коры. Она сказала, что я выгляжу слишком вызывающе и сразу бросаюсь в глаза.

— О, Время! — смеётся Лена, — Действительно, какая-то сумасшедшая Фаза.

Я коротко описываю нравы и обычаи этой Фазы и под конец добавляю:

— А знаешь, что ваш обычай: не снимать в обществе свои неимоверно длинные перчатки, имеет исток именно в этой Фазе?

— Почему ты так решил?

— А потому, что там самыми интимными местами женского тела считаются ладонь, запястье и внутренняя поверхность руки до локтя.

Лена поражена, а Магистр невинно интересуется:

— А ты случайно не выяснил, у мужчин какие части тела считаются там самыми интимными?

— К сожалению, не успел.

Все смеются, кроме Катрин. Бедняжка Кэт заснула, не справилась с собой. На этой весёлой ноте мы и заканчиваем встречу. Друзья прощаются с нами и уходят к себе. Андрей уносит свою Катрин на руках, как ребёнка. Она так и не проснулась.

Мы с Леной остаёмся одни. Напоив меня крепким, ароматным чаем, Лена направляется к камину, на ходу снимая платье. Она остаётся только в перчатках и босоножках. Обернувшись ко мне, она загадочно улыбается и спрашивает:

— Так значит, в той Фазе у женщин самые интимные места, вот эти? — она проводит ладонью по руке до локтя.

Я киваю и тоже начинаю раздеваться.

— Хм? А когда они занимаются любовью, они эти интимнейшие места обнажают?

— Не всегда, — по простоте душевной отвечаю я, — Только как знак высшего доверия.

— Ну, вот и считай, что я тебе сегодня не доверяю! — смеётся Лена.

Немало мне приходится потрудиться в эту ночь, чтобы вернуть доверие своей подруги. Ох и поиздевалась она надо мной! Надо же, как дёшево купила! Когда, в знак особой милости и прощения, Лена стягивает голубые велюровые перчатки, и я, пользуясь высочайшей милостью, покрываю её «самые интимные места» поцелуями, она вдруг спрашивает:

— А эта твоя напарница, Кора…

— Ляпатч, — подсказываю я.

— Да, Ляпатч. Как она тебе показалась?

— В каком смысле? — теряюсь я.

— Ну, не в сексуальном же, конечно! Здесь она, выходец из биофазы, вне конкуренции. Я имею в виду, что она представляет как человек?

Я задумываюсь. Легко сказать, дать характеристику человеку, с которым и общался-то только три-четыре дня. Хотя, за эти дни она раскрылась передо мной в таких качествах, что с иной женщиной, чтобы узнать такое, потребуется года четыре общения.