Дем Михайлов - Эхо войны Страница 37

Второй раз я замер как столб, когда я увидел лежащее в обломках кирпича и стеклянных осколках тело моего старика Тимофеича.

Третий раз — сейчас.

Яма…

В полуметре от моих ног начиналась пропасть невиданных размеров. Я никогда и представить не мог, насколько это окажется величественным зрелищем. Противоположный край терялся вдали, был скрыт знойным маревом и покрывалом из летучего песка. Дно… далекое дно пугало неизвестностью — оно было надежно скрыто чудовищным облаком колышущегося песка, который уже не летел, но и не лежал на земле. Хотя кто знает, где эта самая земля, где дно? Все надежно спрятано за непроницаемым занавесом.

На стенах видны спиральные уступы, обильно засыпанные песком. Они нисходят вниз, туда, где когда-то работала специальная мощная техника, — я видел на картинках в старых журналах.

Все настолько большое… что я просто теряюсь на этом фоне. Я не более чем жалкая песчинка. Дующий в спину прерывистый ветер заставляет вздрагивать в испуге — сейчас сдует! Слечу с обрыва! Рухну туда! Упаду! И лететь придется целую вечность, прежде чем меня примет в туманные объятия песчаная опухоль, скрывающая скальное дно пропасти.

Схожие чувства испытывал не я один — рядом стоял Борис, внешне невозмутимый, но пальцы неосознанно сжали рукоять пистолета. За его плечо держалась Инга, чуть подавшаяся вперед и вглядывающаяся вниз. Вокруг ее ног в армейских ботинках завивался казавшийся жидким песок, устремляющийся через край Ямы вниз. Повсюду эти маленькие водопады, низвергающие и низвергающие песчаные ручейки в заброшенный исполинский карьер. Они жадно облизывают наши ноги, мягко подталкивают, едва слышно шепчут: «Давай вместе со мной, всего один шажок вперед».

Дальше по краю пропасти стоят еще несколько человек. Позади нас три человека молятся. Еще минимум у четверых, стоящих на удалении, беззвучно шевелятся губы.

— Ее опору носит ветер, — произнес я неосознанно. Слишком уж глубоко проняло меня зрелище бездны.

— Что? Опору?

— Старушка одна безумная рассказывает постоянно одну и ту же сказку. Она вроде предсказательницы, пророчащей изо дня в день одно и то же, одно и то же, — ответил я Инге, откинув прочь обычную немногословность. — Она говорит, что в Яме действительно живет ужасное чудовище. Но не обитает, а сидит там вынужденно — лишь потому, что из-за слишком высоких стен не может выбраться наружу, а само оно такое большое, что по спиральной дороге ему не подняться. Оно в ловушке, в тюрьме. Но с годами тварь становится все больше. А песок сыплется и сыплется в Яму. Сейчас люди, мол, живут в одном месте, чудовище — в другом, они далеко друг от друга. Но вечно так продолжаться не будет.

— Интересно, — пророкотал Борис, скосив на меня глаз.

Пожав плечами, я на всякий случай добавил:

— Я только повторяю чужие слова.

— У тебя хорошо получается. И что дальше будет?

— Ну, старушка упоминает два варианта. Либо один загадочный человек, настоящий герой, спустится в карьер по спирали и убьет ужасного монстра. Либо ветер с годами нанесет столько песка, что тварь поднимется на песчаной подушке наверх и выберется из пленившей ее некогда Ямы… Тогда, через сорок дней и ночей, чудовище достигнет города и принесет с собой мучительную смерть всему живому… Вон, посмотрите туда. — Я ткнул пальцем в один из ярусов нисходящей каменной спирали, тот, что находился метрах в трехстах ниже, полускрытый песчаным маревом. — Видите дыры? Потому и вспомнил историю.

Совпадение, конечно, но часть дороги была изборождена тремя параллельными гигантскими разломами, отдаленно смахивающими на след от немыслимо большой когтистой лапы варана.

— Да уж, — неопределенно протянула Инга.

— Чудовище в Яме — это сказки, конечно.

— Вы и про Трубного Монстра думали, что это сказки, — заметила девушка.

— Да вряд ли такая большая тварь может существовать, — фыркнул Борис, убирая руку с оружия, но не сводя глаз с затянутого пылью карьера. — Хотя видел я один старый фильм про динозавров, так там черепаха размером с пятиэтажку ползала.

— А вот это уже не сказки…

На этот раз я указал в иную сторону, туда, где на ровном участке скалистой стены был отчетливо виден большой рисунок, изображающий человеческий череп с частыми клыками вместо зубов. Рисунок белый. Либо выскоблили камень, либо намалевали краской. А скорей всего, обильно и в несколько слоев прокрасили гашеной известью. Сделано примитивно, кособоко, но при таких размерах — более чем устрашающе. Рядом виднелось нечто вроде помостов, странных конструкций из перевитых чем-то бетонных плит, подвешенных в воздухе. Чуть в стороне изображение автомата Калашникова — грубое, но характерную форму легендарного оружия узнает и такой дилетант, как я. Из его дула вырывалось темно-красное пламя и три черные продолговатые пули.

— Ох! Как я проглядел?! Твою ж мать! И не лень же было малевать!

— Он пылевым облаком был затянут. Только что ветром оттянуло, — пояснил я. — Не нравится мне этот рисунок. Борис, отсюда надо уходить. Прямо сейчас.

— Ты прямо всех боишься, да, Битум? — Виктор, как всегда, успел к моменту, когда в самый раз сказать что-нибудь едкое. Талант, может, у него такой?

Пришедший вместе с ним водитель без издевки хохотнул, но он выглядел больше вымотанным, чем веселым. А смех звучал как перекатывающиеся в жестяном ведре мелкие камушки — дребезжаще и безжизненно. Напряжение за рулем грузовика, идущего по бездорожью, любого превратит в истекающий холодным потом серокожий полутруп.

— Я труслив как черепаха, — признался я, глядя на намалеванный череп. — Давайте вместе спрячемся в грузовике и поедем отсюда.

— Пошли, — кивнул Борис, но он согласился не из-за моих слов, нет, его гнало вперед другое стремление — чистое нетерпение, сдерживаемое осторожной и опытной натурой. — Загружаемся!

Бросив последний взгляд на зловещую пропасть, я отвернулся от дела рук человеческих и зашагал вслед за русским.

— Борис, я понимаю, у вас любят расспрашивать, но не любят расспросов. Просто я даже из стариковских россказней не знаю, что лежит дальше за карьером. Нам еще далеко ехать? Примерного расстояния не назовешь? Или времени? Там изначально дикая пустыня лежит дальше. Асфальтовых дорог туда не прокладывали, гор не взрывали.

Помедлив немного, Борис ответил:

— Если все будет хорошо, если не замедлимся и не начнем кружить, то через три дня к обеду будем на месте. Или к вечеру.

— А дорога? — Внешне я никак не показал полыхнувшего во мне дикого удивления.

Через три дня конечная цель?! Мы лишь второй день в пути!

— Раньше там была грунтовка, — ответил Борис и похлопал рукой по висящей на плече плоской кожаной сумке. — Есть ориентиры, но за прошедшие годы и непогоды все могло измениться. Будем искать, петлять. Но найти должны. Обязаны! И поэтому найдем!

— Ясно, — кивнул я осторожно.

Сказавший веское слово лидер русских ушел, а я сумел совладать с пожелавшим свободы языком, что буквально рвался изо рта, дабы сообщить горькую истину: пустыня умеет хранить секреты. Как чужие, так и собственные.

Пустыня любит единообразие. Пустыня не терпит выскочек — будь то глубокая яма или высокая гора, она пожелает сровнять их с землей, привести к состоянию ровного и бескрайнего песчаного моря, где каждый новый километр выглядит как предыдущий, где куда ни глянь — увидишь одно и то же.

Борис мудро заметил, что за прошедшие годы тут многое могло измениться. Но он не представляет, насколько сильно все могло измениться в действительности. В песках кочуют даже горы! Однако это не мое дело. Моя задача заключается в том, чтобы выжить любой ценой и суметь вернуться обратно в город. Вот моя главная цель. Сейчас мне никак нельзя умирать…

Когда машины с тяжелым рыком и кашляньем ожили, прочистили забитые песком стальные глотки, шевельнули колесами и тронулись с места, откуда-то издалека донесся протяжный звук ревуна. Тоскливый, долгий, надрывный. И, несмотря на переполненность тоскливыми нотками, предвещающий беду…

В тот момент я уже был на крыше грузовика и невольно бросил тревожный взгляд на затянутую песчаным маревом исполинскую Яму. Но нет, звук исходил не из нее.

— Ох, шайтан! — выдохнул с облегчением второй проводник, Косой Ильяс, сидевший на крыше стоявшего рядом автобуса. — Чуть не… Думал, из Ямы.

— Плохо… — непроизвольно произнес я. — Плохо…

— Понял ли что? — жадно спросил Ильяс, глядя на меня линзами темных очков. — Думаешь ли что?

— Что тут думать? Уходить надо…

Словно услышав мои слова, небольшой караван из трех покачивающихся на песке машин начал ускоряться. Вскоре мы набрали достаточно неплохую для этих мест скорость, идя по едва-едва различимым остаткам асфальтированной дороги, уходящей от чаши карьера под пологим углом. Машины могли сойти с дороги, имелось место для маневра — мы миновали грозные отвалы, этот страшный лабиринт из гор ненужной пустой руды.