Сьюзен Коллинз - Воспламенение Страница 37

Я знаю Чэфа в лицо, потому что провела годы, наблюдая по телевизору, как они с Хеймитчем передают туда сюда бутылки. У него темная кожа, он приблизительно шести футов[18] высотой, и одна из его рук заканчивается обрубком, потому что он потерял ее в Играх, в которых победил тридцать лет назад. Уверена, ему предлагали искусственную замену, вроде той, что они сделали Питу, когда были вынуждены ампутировать нижнюю часть его ноги, но, полагаю, Чэф не согласился на это.

Женщина, Сидер, выглядит так, словно она из Шлака, со своей оливковой кожей и темными прямыми волосами с пробивающейся сединой. Только ее золотисто-карие глаза выдают в ней жительницу другого дистрикта. Ей должно быть около шестидесяти, но она все еще выглядит сильной, и нет никакого признака того, что она обращалась к ликеру, или морфлию, или любой другой химической форме спасения за эти годы. Прежде чем кто-то из нас произносит хоть слово, она обнимает меня. Я понимаю, так или иначе, что это, должно быть, из-за Руты и Цэпа. До того, как я могу остановить себя, я шепчу:

— Семьи?

— Они живы, — мягко отвечает она, прежде чем отпустить меня.

Чэф обхватывает меня своей здоровой рукой и дарит мне долгий поцелуй прямо в губы. Я пораженно отдергиваюсь, пока он и Хеймитч дико ржут.

Это все, что мы успеваем сделать до того, как сопровождающие Капитолия решительно провожают нас к лифтам. У меня отчетливое чувство, что им неуютно находится рядом с духом товарищества, царящим между победителями, которых, кажется, это волнует гораздо меньше. Пока я иду к лифтам, по-прежнему держась с Питом за руки, кто-то еще шагает рядом со мной. Девушка снимает головной убор, покрытый ветками с листвой, и бросает его за спину, не потрудившись посмотреть, куда он упадет.

Джоанна Мейсон. Дистрикт-7. Древесина и бумага, поэтому деревья. Она победила, очень убедительно разыгрывая из себя слабую и беспомощную, таким образом, ее все игнорировали. А затем она продемонстрировала всем свою жестокую способность убивать. Она взбадривает свои колючие волосы и закатывает широко расставленные карие глаза.

— Разве этот костюм не ужасен? Мой стилист — самый большой идиот в Капитолии. Наши трибуты были деревьями и за сорок лет до нее. Жаль, что мне не достался Цинна. Ты выглядишь фантастически.

Девчачьи разговоры. Этого я никогда не умела. Обмениваться мнениями об одежде, волосах, косметике. Так что, я вру.

— Да, он помогал мне проектировать свою собственную линию одежду. Ты бы видела, что он может сотворить с бархатом.

Бархат. Ткань. Все, что пришло мне в голову.

— О, я видела. В вашем Туре. То платье, без бретелек, которое ты надевала в Дистрикте-2? Темно-синие с алмазами? Оно настолько великолепно, что мне хотелось пролезть сквозь экран и сорвать его с тебя, — говорит Джоанна.

Держу пари, ты так и сделала бы, думаю я. Вместе с несколькими дюймами моей плоти.

Пока мы ждем лифт, Джоанна расстегивает молнию на остальной части своего дерева, позволяя костюму соскользнуть на пол, а затем с отвращением отшвыривает его ногой. За исключением ее лесных зеленых шлепанец, на ней не остается ни лоскутка одежды.

— Так лучше.

Мы входим в один лифт, и всю поездку до седьмого этажа она проводит, болтая с Питом о его картинах, пока свет его по-прежнему пылающего костюма отражается от ее голой груди. Когда она выходит, я игнорирую его, зная, что он усмехается. Я отбрасываю его руку, как только двери позади Чэфа и Сидер закрываются, оставляя нас наедине. Он начинает смеяться.

— Что? — говорю я ему, выходя на нашем этаже.

— Это ты, Китнисс. Разве ты не видишь это? — произносит он.

— Что я? — спрашиваю я.

— Почему они все ведут себя таким образом? Финник с его сахарными кубиками, Чэф, целующий тебя, и все эти вещи с Джоанной, раздевающейся внизу. — Он пытается придать голосу более серьезный тон, безуспешно. — Они играют с тобой, потому что ты так… Ну, ты знаешь.

— Нет, не знаю. — Я действительно не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.

— Ну, это вроде того, как ты не смотрела на меня голого на арене, даже при том, что я был полумертв. Ты так… невинна, — наконец произносит он.

— Это не так! — говорю я. — Я фактически срывала с тебя одежду каждый раз, когда появлялась камера, в течение прошлого года.

— Да, но… Я имею в виду, ты невинна для Капитолия, — пытается он успокоить меня. — А для меня ты идеальна. Они просто дразнят тебя.

— Нет, они смеются надо мной. И ты тоже! — говорю я.

— Нет. — Пит качает головой, но все еще прячет улыбку. А я серьезно заново начинаю задумываться о том, кто должен выйти из этих Игр живым, когда открывается другой лифт.

Хеймитч и Эффи присоединяются к нам, выглядя чем-то довольными. Потом лицо Хеймитча становится жестче.

Что я сделала на этот раз? Я почти спрашиваю это, когда вижу, что он смотрит за мою спину — на вход в столовую.

Эффи бросает взгляд в том же направлении, а затем весело произносит:

— Похоже, они предоставили вам новый набор в этом году.

Я поворачиваюсь и вижу рыжеволосую девушку, безгласую, которая помогала мне в прошлом году, пока не начались Игры. Я думаю о том, что хорошо иметь здесь друга. Я замечаю, что у молодого человека, другого безгласого, тоже рыжие волосы. Он, должно быть, относится к тому, что Эффи называла «новым набором».

А потом холод проходит сквозь меня. Потому что его я тоже знаю. Не в Капитолии. А начиная с тех легких бесед в Котле, когда он подшучивал над супами Сальной Сэй, и заканчивая тем днем, когда я видела его лежащим без сознания на площади в то время, как жизнь вытекала вместе с кровью из Гейла.

Наш новый безгласый — Дариус.

Глава 16

Хеймитч хватает меня за запястье, как будто предупреждая мое следующее движение, но я столь же безмолвна, как и Дариус, которого мучители из Капитолия сделали таким. Хеймитч как-то сказал мне, что они делали что-то с языками безгласых, чтобы они больше никогда не могли говорить. В своей голове я слышу голос Дариуса, игривый, яркий, звенящий через весь Котел, чтобы поддразнить меня. Не так, как мои товарищи-победители высмеивают меня теперь, а потому, что мы искренне нравились друг другу. Если бы Гейл увидел его…

Я знаю, что любое движение, которое я сделаю в сторону Дариуса, любой признак того, что я узнала его, приведет к его наказанию. Так что, мы просто смотрим друг другу в глаза. Дариус теперь немой раб, я приговоренная к смерти. Что мы, так или иначе, можем сказать? То, что мы сожалеем из-за жребия, который нам выпал? Что мы понимаем боль друг друга? Что мы рады, что у нас был шанс знать друг друга?

Нет, Дариусу не следует радоваться тому, что он знал меня. Если бы я была там, чтобы остановить Треда, он не вышел бы спасать Гейла. Он не был бы безгласым. И уж точно он не был бы моим безгласым, потому что президент Сноу, очевидно, разместил его именно тут специально для меня.

Я выкручиваю свое запястье из хватки Хеймитча и направляюсь к своей старой спальне, запирая за собой дверь. Я сижу на краю кровати, упершись локтями в колени, а лбом в кулаки, и рассматриваю свой пылающий костюм в темноте, представляя, что нахожусь в своем старом доме в Дистрикте-12, сидя у огня. Вокруг постепенно становится темно, потому что угольки медленно потухают.

Когда, в конце концов, Эффи стучит в мою дверь, зовя на обед, я встаю и снимаю свой костюм, аккуратно сворачиваю и кладу его на стол вместе с короной. В ванной я смываю темные полосы косметики с лица. Я надеваю простую рубашку и брюки, а затем направляюсь по коридору в столовую.

Я мало, что замечаю во время обеда, за исключением того, что Дариус и рыжеволосая безгласая сервируют наш стол. Полагаю, Эффи, Хеймитч, Цинна, Порция и Пит говорят о церемонии открытия. Но единственное время, когда я ощущаю себя здесь живой, это момент, когда я роняю блюдо с горохом на пол и, прежде чем кто-либо успевает меня остановить, наклоняюсь, чтобы поднять его. Дариус прямо передо мной, когда я роняю блюдо, и мы оба ненадолго оказываемся рядом, скрытые из виду, пока соскребаем горох. На секунду наши руки встречаются. Я могу почувствовать его кожу, грубую под масляным соусом блюда. В напряженной, отчаянной хватке наших пальцев все слова, которые мы никогда не сможем сказать друг другу. Затем раздается кудахтанье Эффи о том, что «это не твоя работа, Китнисс!» И он отпускает меня.

Когда мы собираемся, чтобы смотреть повтор церемонии открытия, я втискиваюсь в промежуток между Цинной и Хеймитчем, потому что не хочу быть рядом с Питом. Весь этот ужас от ситуации с Дариусом относится ко мне и Гейлу, возможно, еще к Хеймитчу, но никак не к Питу. Он, вероятно, знал Дариуса, здоровался с ним, но Пит не был частью Котла, а мы были. Кроме того, я все еще рассержена на него из-за того, что он смеялся надо мной так же, как другие победители, и последние вещи, которые мне сейчас нужны, — это его симпатия и комфорт. Я не передумала, насчет его спасения на арене, но я не должна ему ничего больше.