Олег Верещагин - Очищение Страница 38

Мальчишка с удивленным уважением похлопал глазами, ничего не ответил. Может быть, и собрался бы, но Романов, сделав знак всем садиться, отошел к шкафу с личными делами, пощелкал по новеньким корешкам папок и, круто развернувшись, заговорил:

– Я начну сразу по делу. Вы, конечно, знаете, зачем вас вызвали, тут и объяснять нечего…

Последовала серия кивков.

– Итак. Задание долгое. На месяцы. Может, речь пойдет о полугоде. О годе. И задание – опасное. Очень опасное. Шансы вернуться невелики. Шансы на смерть – очень высокие. Посему, конечно, любой может отказаться… Ваш возраст защитой не послужит. Во всех самых страшных войнах, которые вели люди, он служил все-таки хоть какой-то защитой. Но у нас не война. У нас катастрофа. В вас будут видеть потенциальных рабов, добычу, объект для издевательств. Помните это. Но задание и важное. И мы не посылаем на него взрослых просто потому, что вы наблюдательней. Пронырливей. Быстрей. Памятливей. И вы не вызываете ощущения опасности. Даже у тех, кто будет рад замучить вас или приковать к какому-нибудь генератору, как белку к колесу. Это важно. Это самое важное. Теперь есть ли желающие отказаться? Я не люблю слов о ложной гордости, о ложной чести, о ложной смелости – но сейчас вынужден обратиться именно к ним. Оставьте в стороне все эмоции. Оцените себя холодно и беспристрастно. У вас есть минута. Отказавшийся просто покажет, что он умеет давать такие оценки. Дело найдется всем.

Все трое сидели молча. Гитарист шевелил – еле заметно – губами. Наверное, отсчитывал эту самую минуту… Когда она прошла – ничего не изменилось, и Романов, взглядом попросив у Жарко разрешения, продолжал как ни в чем не бывало:

– А теперь я немного поговорю с вами – с каждым по отдельности. Я попрошу всех выйти… и входить по одному. Хорошо?..

Самый старший изо всей троицы – лет пятнадцать, может, больше. Щелоков Олег. Среднего роста, обычного телосложения, коротко стриженный. Внимательные холодные глаза неопределенно-светлого цвета смотрят в упор, не мигая. Такие глаза всегда не нравились женщинам-учителям, Романову это как-то сказал Жарко, – они сразу, на инстинкте, мысленно записывали мальчишку с таким взглядом в «опасные» и при случае старались нагадить.

– Три задания. Недолгие, да. Но долгих просто пока ни у кого не было. Я? Убивал. Пятеро. Нет, я не считаю специально, просто само считается.

Почему делаю то, что делаю? Хочу, чтобы Россия стала великой страной. Самой сильной, самой могучей страной. На все века. Да, именно так. Нет, раньше я про это не думал. Я вообще мало думал раньше. Богатая семья. Реально богатая, я на кар… карманных денег в месяц получал, сколько у вас жалованье было. Где? Неважно. Если что – дядя Слава знает. Все погибли. Я? Горжусь теми, кто выпустил ракеты. Да, я знаю, что моя семья тоже погибла из-за этого. Ну и что? Не семья, а мать. Отца не помню, не знаю. Нет, не жалко ничего. Все было гнилым. Я это знаю по своему опыту. Просто был дураком, ничего не понимал. Я, в сущности, сейчас совсем другой человек, не тот, который жил раньше. Да, учился вместе с Немым. А? Да с Женькой, его так зовут, прозвище. Нет, «кликуха» больше никто не говорит. Нет, старше учился… да там никто ни с кем и не дружил, не модно считалось. Нет, не скажу, что сейчас друзья. Жизнь? Не задумаюсь даже. И он за меня. Почему? Потому что иначе сдохнем все. Это не потому, что я такой хороший, поймите. Это закон выживания. Может, всего бы этого не было, если бы люди помнили, что два – всегда больше, чем один. Всегда.

Уверен. Нет, не поэтому. Просто если что – найду способ умереть.

Второй, тот, который пел, – моложе, и он кажется еще моложе из-за очень светлой кожи с отчетливым румянцем. Теперь его можно рассмотреть внимательно. Круглолицый, русоволосый, с чубчиком, глаза серые с золотистыми точками, веселые, чуть наивные. Но вряд ли он наивный, скорей – просто выражение такое. Невысокий, но крепкий, мускулистый.

– Антон Медведев. Тринадцать. Зачем? Интересно. Нет, правду говорю. Да правду же, не шучу. Нет, я знаю, что страшно, опасно. Только все равно интересно. Ну что я сделать-то могу, соврать вам? Я правду сказал… Романтик? А, ну да, романтик. Была только мама, кто отец – не знаю вообще. Не знаю, где она. Ушла как-то за едой, и все. Я искал потом. Ну, как мог. Не нашел. И никто ничего не знает. Морпехи подобрали, при бригаде жил, а потом дядя Слава к себе взял. Что могу? Я знаю, что я совсем щенком выгляжу, вы не думайте. А могу много. Например, меня заметить трудно. Ну типа… вроде как невидимым могу становиться… правда, не для всех. Да не смеюсь я! Честно! Раньше не мог, это когда бродяжничал, такое появилось. Ага, видите! Вот он, блокнот, а вот скажите честно, вы видели, когда я руку за ним тянул? Ну честно?! Вот видите… а он же у вас под носом лежал… то есть извините. Я? Ну… да. Воровал. Еду воровал. Стыдно… правда стыдно. Но я очень есть хотел. А просить было еще стыдней. Можете смеяться…

Песни? Ага, нравятся. Смешно немножко, он Медведев… кто? Да певец же, это же не мои песни, вы что?! Так вот, и я Медведев. Раньше такие песни почти никто не слушал, а сейчас слушают. Я думаю, там какой-то код на всякое хорошее… ой, ну и пожалуйста, не буду фантазировать. Спрашивайте еще.

Тоже Олег. Олег Горин. Четырнадцать. Так и просится слово «изящный». Латунного оттенка волосы, густо-голубые глаза, движения плавные, нехарактерно для подростка. Смотрит вроде бы на собеседника, а вроде бы куда-то мимо, не поймаешь взгляд. Но после первых же слов глядит уже в глаза, почти не мигая. Внимательно и упрямо. Не как его старший тезка, не холодно, а именно сверлит собеседника глазами, даже немного не по себе.

– То есть как зачем делаю? Потому что я это могу делать. Умею. Я и раньше не так уж мало умел. Даже мечтал разведчиком стать, но это так… больше в мечты играл. Не знал, как взяться. В общем, я умею, а большинство наших – нет. И что, им идти? Кому-то же все равно надо.

С какой стати мне ее бояться? Кто вам сказал, что все боятся? Я не боюсь. Я? Я родновер. Почему не христианин или неверующий? Потому что Христос учит смирению. А как смириться со злом, не подскажете? А с таким злом, как сейчас? Тоже не знаете. Вот и я не знаю и не могу. Неверующий? А неверующих не бывает, все во что-то верят, даже сейчас. Пусть в пакость какую-нибудь, пусть хоть в Сатану, а все равно верят. Вот и я верю в Закон Рода. Да, мне и в школе говорили, что я слишком взрослый.

У меня была девчонка. Я не смог ее спасти. Ее на моих глазах убили, просто убили, а я ничего не смог сделать. Жил за городом, в деревне, в брошенном доме… Тоже убивал, приходилось. Нет, не за еду. Потому что меня убить хотели, вполне достаточная причина. Тех, кто Лидку замучил, я тоже нашел всех троих и убил. Не в открытом бою, но мне простится, по закону, если ты не взрослый, то можешь мстить не лицом к лицу. Да и такой дряни не мстят, ее уничтожают, неважно как… Потом с Женькой встретился.

У меня только просьба будет. Вы поскорей решите, кому куда идти. Я ждать очень не люблю. Извините.

Агенты Немой, Гитара, Атос и Мажор (Евгений Белосельский, Антон Медведев, Олег Горин и Олег Щелоков) должны были отправиться через две недели – столько нужно было времени на минимальную более-менее серьезную подготовку. Немому предстояло добраться до Буреи и пройти по ее течению на северо-восток. Гитаре – выбраться к развалинам Хабаровска и следовать дальше в направлении Зеи, сколько это будет возможно, исходя из местных условий и граничных сроков возвращения. Атосу – исследовать берег Татарского пролива. Наконец, Мажору поручалось самое сложное – проникнуть в Китайскую Маньчжурию и изучить обстановку там. Фактически предполагалось, что, в отличие от остальных троих агентов, он не имеет права даже просто показываться на глаза местным (если там кто-то есть еще)…

Романов возвращался в Думу, снова и снова перебирая в уме все обстоятельства плана. Ветер утих, стало суше и холодней. Небо висело над головой по-прежнему беззвездное, но какое-то белесое, словно бы светящееся изнутри. Вокруг царила странная, полная и тревожная, тишина, и в этой тишине отчетливо различался шум огромной стройки с сопок – почти пугающе четкий и близкий. Казалось, работы идут совсем рядом, за поворотом. Но за повортом – все та же наполненная шумом с сопок безлюдная полутемная улица…

В свете следующего фонаря Романов неожиданно различил какой-то рой черных мушек. Прежде чем он успел понять, что это такое, его лица неожиданно сразу в нескольких местах коснулись холодные искорки, обернувшиеся на коже, словно по волшебству, капельками воды. Он вытер щеку перчаткой и только теперь понял: мушки лишь кажутся черными в какой-то момент стремительного падения через фонарный свет, на самом же деле они – белые.

Это был снег. Первый снег первого года нового мира.