Роман Глушков - Лед и алмаз Страница 38

Но, как видите, бог продолжал устраивать надо мной розыгрыши, удовольствие от которых получал, похоже, лишь он один. А раз так, то и черта ему лысого от меня, а не молитву, уж простите мне столь грубый каламбур…

Приземление…

Ближе к земле — там, где ветры поутихли, — оно опять пошло по вертикальной траектории. От первой расчетной точки падения нас отнесло не слишком далеко. По прежним новосибирским меркам — на противоположную сторону улицы, на которой находилась больница. Ныне в том районе ничего примечательного не было — обычные сугробы с торчащими из них верхушками руин. Что скрывалось там под снегом, я не помнил. А если бы даже помнил, за последнее время здесь очень многое могло перемениться.

Снежный покров в растрескавшемся лобовом стекле приближался, как при быстром и плавном цифровом увеличении. С одной лишь разницей: когда вы наблюдаете подобный эффект в видоискателе камеры, изображение не бьет вас по лбу и тем более не убивает. Наше было на такое вполне способно, хоть и выглядело белым и мягким, словно вата.

Вата, обернутая вокруг бетонной глыбы!

— Держи-и-ись!!! — проорал я так громко, как только мог. А затем подвергся очередной проверке на прочность, когда нос «Кайры» вонзился в сугроб…

БУ-БУМ! Х-х-х-р-р-р-румп! Бздынь! Щелк-крак-цанг-блям! Д-д-д-д! Ш-ш-ш-ш! С-с-с-с!..

Простите меня за этот безумный каскад междометий, но иначе описать столкновение «Кайры» с землей я не могу, ибо в последний момент смалодушничал и зажмурил глаза. Встряска, рывок, резкая, но непродолжительная боль в груди и удар по голове — ощутимый, но тоже терпимый. Я словно был огрет листом фанеры, который после соприкосновения с моей макушкой остался лежать на ней, как приклеенный.

И на этом, кажется, всё. Голова гудела, но конечности шевелились и ощущали не боль, а обычный холод. Он проникал с ветром в пробоины и пощипывал мне ступни с тех пор, как мы повредили носовой обтекатель.

Относительная ясность сознания, чувствительность к холоду и шевелящиеся пальцы на руках и ногах — хороший признак. По крайней мере я не умер и не покалечился, что сейчас было бы для меня практически равносильно.

Свистевший нам навстречу ветер и какофония грохотов прекратились. Можно было бы сказать, что мы погрузились в тишину, но это тоже неверно. Отовсюду доносились дребезжание, потрескивание и шелестящий звук. Тот, что долетел до нас последним, и был единственным шумом, который не стих, а, напротив, стал слышен еще громче.

Я открыл глаза. И вздрогнул, хотя ничего неожиданного, в общем-то, не увидел. Но все равно было непривычно сначала взирать с воздуха на раскинувшиеся вокруг просторы, а спустя мгновение очутиться на дне узкой снежной норы. Стенки которой, ко всему прочему, осыпались, как будто на земле нас поджидали могильщики, немедля взявшиеся за работу, едва мы спустились к ним с небес.

Именно снег издавал это зловещее, непрекращающееся шипение. И если мы не поторопимся выбраться отсюда, нас похоронят в этой могиле не только осыпи, но и ожидающийся с минуты на минуту снегопад.

Никто, кроме меня, не подавал признаков жизни, но я не стал тратить время на перекличку. Замки на ремнях работали, и я первым делом выбрался из кресла, а уже потом стал выяснять, с кем из товарищей какая беда приключилась.

«Кайра» вонзилась в сугроб примерно на две трети своей длины, оставив на поверхности лишь турбину да половину грузового отсека. При ударе о снег выступающий над кузовом ветровой щиток был смят почти что вровень с бортами. И если бы не высокие и прочные подголовники сидений, он наверняка не просто стукнул бы нас с Дюймовым по макушкам, а сломал бы нам шеи. Отстегнув ремни, я встал ногами на приборную панель, но, прежде чем заняться Жориком, зачерпнул горсть снега и энергично растер им напарнику щеки.

Вскоре тот начал мотать головой и издавать протестующее мычание. Потом — вяло отбиваться и требовать прекратить это издевательство, грозясь надавать мне по морде. Парень явно бредил, поскольку еще толком не пришел в сознание. Я не стал обижаться на его грубость, а помог ему обрести свободу, попутно проверив, целы ли у Черного Джорджа руки и ноги.

Состояние Жорика было вполне удовлетворительным. Пока я возился с ремнями, он прекратил брыкаться, а когда вывалился из кресла, уже смотрел на меня осмысленным взором и мог задавать вопросы. Отвечать на них смысла не было — сам вот-вот обо всем вспомнит и сообразит, что делать дальше. Дав сталкеру еще минуту на то, чтобы очухаться, я, ухватившись за спинки сидений, выкарабкался из водительского отсека в пассажирский. Туда, где лежал без сознания Тиберий.

Реанимация снегом помогла и ему. Однако едва он мало-мало оклемался, как сразу застонал и схватился за правую руку. Всезнающий «Дока» тут же подключился к имплантам хозяина и диагностировал закрытый перелом лучевой кости. После чего перешел на громкую связь и начал давать мне советы по оказанию первой медицинской помощи, подкрепляя их наглядными инструкциями, которые его дисплей проецировал на дно аэросаней.

Лечить Свистунова здесь, в обваливающейся норе, было нельзя. Сначала его требовалось эвакуировать в более безопасное место. И не только его, а также наши ранцы и оружие. Чем мы с Жориком и занялись сразу, как только тот пришел в себя и смог самостоятельно передвигаться…

И когда мы, измотанные, издерганные, переругавшиеся, но зато живые, выбрались из зарывшейся в сугроб «Кайры» на поверхность, в Новосибирске вовсю разгулялся снегопад. Мстительное небо швыряло нам на головы снег, сыплющийся, будто перья из гигантской порванной подушки. Но как бы оно ни свирепствовало, после всего пережитого нами это было уже вполне терпимое неудобство.

Любопытно, заметил Грободел, как мы падали с небес, или нет? Если и заметил, наверняка он понятия не имел, уцелели мы или разбились. К тому же разразившийся так некстати для полковника снегопад грозил теперь замести все наши следы. Это, а также ожидающая его новая выволочка от командования должны были сказаться не лучшим образом на полковничьем боевом духе.

…И, наоборот, поднимали настроение мне и моим товарищам. Догадался Грободел о том, куда мы стремимся, или нет, но сейчас наша цель находилась менее чем в километре от нас. И отступать нам, даже несмотря на травму Свистунова, было поздно.

Единственное, что отделяло Жорика от его ненаглядной Динары, Тиберия — от «Лототрона», а меня — от потенциальной разгадки моего феномена, — это непогода и чистильщики, охранявшие работающую в том районе экспедицию «Светоча». Не так уж много, беря в расчет ставки, сделанные на удачу каждым из нас. И пока Хряков не отыскал «Кайру», не откопал ее и не убедился, что в ней нет наших тел, об этой угрозе можно ненадолго забыть…

Глава 9

Самый чудовищный на моей памяти снегопад, коему я стал сегодня свидетелем, протекал практически в полном безмолвии.

Хлопья снега размером, без преувеличения сказать, с шапку пены на пивной кружке падали так плотно, что уже в пяти шагах от нас не было видно ни зги. И при этом ни малейшего, даже слабенького дуновения ветра! Все звуки окружающего мира растворялись в снежной пелене, как в вате, и для того, чтобы переброситься друг с другом парой слов, нам приходилось всякий раз повышать голос.

Куда идти при такой отвратительной видимости — или, точнее, невидимости, — знал лишь свистуновский «Дока». Он держал у себя в памяти карту местности и отслеживал малейшее наше отклонение от выбранного курса. Вот почему, несмотря на то, что доктор был травмирован, пришлось именно ему поручить обязанности проводника. Мы торопились убраться подальше от места падения «Кайры», пока слой свежевыпавшего снега позволял шагать по нему, не проваливаясь. Поэтому оказание Тиберию полноценной медицинской помощи вновь было отложено на неопределенное время.

Все, что мы успели, это напичкать его лекарствами, дабы он не свалился на полдороге от боли и лихорадки. Придерживая сломанную руку другой рукой, Свистунов стонал и шатался, словно пьяный. Но сознавал, чем вызвана наша спешка, и героически продвигался вперед. А мы с Жориком даже не могли по-товарищески поддержать страдальца на марше. Но не потому, что были такими жестокосердными, а по вине все тех же снегоступов. Они не позволяли нам идти рядом, поскольку неминуемо начинали цепляться друг за дружку, а мы при этом спотыкались и падали почти на каждом шагу.

Чтобы не разбрестись во мгле, я на всякий случай соединил всех нас за пояса парашютной стропой. И, шагая в конце связки, волочил на себе дополнительный груз — один из аэросанных парашютов. Который приходилось часто встряхивать, поскольку падающий на него снег заставлял тот периодически тяжелеть.

Товарищи были в курсе, зачем я усложнял себе и без того непростую задачу. И примерно через полкилометра убедились, что мои старания не пропали даром. Именно столько мы прошагали, прежде чем рыхлый покров молодого снега стал непроходим даже для снегоступов. Наткнувшись на верхушки очередных руин, доктор прокричал нам, что дальше ему идти невмоготу, и я, сжалившись над ним, объявил привал. А пока Тиберий доставал из ранца аптечку, мы с Жориком наскоро соорудили у него над головой тент: натянули парашют между торчащими из сугробов камнями и надежно зацепили его краями за арматуру. Получилось что-то наподобие низкой беседки или шатра, следить за устойчивостью которого я взялся самолично. То есть раз в три-четыре минуты хлопал по полотнищу, дабы на нем не скапливался снег. Задача нетрудная, но дремать на такой работе не приходилось.