Александр Маркьянов - У кладезя бездны. Часть 4 Страница 38

— Что ко всем чертям здесь происходит!?

Мужчина был то ли пьян, то ли под кайфом — его совершенно не испугал ужасающий вид германских штурмовиков. Он был белым, жирным, с обвисшим брюхом и почти лысый и ему было не меньше шестидесяти лет…

— Кто вы такие? Бандиты?

Дверь была открыта и немец, блокирующий угрозу — остальные тащили пастора, останавливаться было нельзя — глянул туда, там вполне мог быть и ствол. Но ствола там не было — а была девочка, в зеленой мути ночного монокуляра казавшаяся едва ли не призраком. Тоненькая, худенькая, лет десяти — двенадцати, закутавшаяся в простыню.

У немца была старшая дочь такого же возраста…

Старый жирняк протянул вперед руку — и в этот момент немец ударил его ногой в пах. Без шага, без разбега — с места, он ударил его, вложив в удар всю ненависть к этому уроду, которую он испытывал как отец и как германский офицер.

Жирняк шумно плюхнулся на пол там, где стоял и заскулил… даже не заскулил. Звук, который он издавал можно было сравнить со звуком, который издает попавшая в притолоку двери, но все еще живая мышь. Сдавленный писк, вот что это было.

Немец перепрыгнул через жирняка и поспешил к лестнице…

Кардинала протащили по лестнице, вытащили на улицу и бросили в фургон. Машины резко тронулись с места. Он чувствовал запахи — кровь, смазанное оружейной смазкой железо, выхлопные газы. Он слышал голоса, хотя ему в уши воткнули беруши — отрывистые, лязгающие голоса и какой-то потусторонний хохот. Он слышал мерный рокот автомобильного двигателя, машину, в которой его везли — потряхивало на ухабах. Очевидно явившиеся за ним подручные Сатаны — а это были явно они, больше некому — выучились водить машину и освоили новые технологии.

Потом машины остановились. С лязгом проехала по направляющим сдвижная дверь, он услышал мерный шум. Его опять куда-то потащили.

Ступеньки. Узкие ступеньки. Лязгающие слова…

С него сорвали мешок, его грубо усадили в кресло. Два человека — оба неприметные, но со стальной хваткой — встали у него за спиной. Кресло было большим, кожаным, пухлым, глубоким… даден очень тренированный человек не сможет из него быстро вскочить.

Перед креслом — был столик из полированного африканского черного дерева очень дорогого сорта — древесина настолько черная, что похожа на черную пластмассу. А дальше — по самаркандскому ковру ручной работы — прохаживался человек. Среднего роста, с худым, суровым, чисто выбритым лицом, светлыми волосами. Он был одет в дорогой костюм, на ногах — ботинки из толстой африканской буйволиной кожи. Галстук заколот золотой заколкой с черным, одноглавым прусским орлом, устремившим свой взор на Восток. От одного взгляда на этого человека — становилось плохо…

Кардинал огляделся — и увидел задраенные шторками иллюминаторы. Это самолет! Он в аэропорту!

— Добрый день, кардинал Коперник — сказал этот человек, прохаживаясь по ковру — мы меня не знаете, но я давно хотел с вами познакомиться. Жаль, нас не представили друг другу, так что я вынужден представляться сам. Хотя это и… не совсем вежливо…

Человек замолчал. Кардинал со страхом ждал продолжения — он уже понял, что от этого человека не стоит ждать ничего хорошего…

Он так и прохаживался, мягко ступая с пятки на носок, а кардинал не осмеливался издать хотя бы один звук. И так прошли минуты… а может быть часы, пока подтянутый молодой человек — не вручил этому человеку пакет из толстой крафт-бумаги. Человек вскрыл пакет и начал просматривать снимки, перебирая их один за другим сухими, сильными пальцами…

— Мое имя Ирлмайер, доктор Манфред Ирлмайер — сказал он, просматривая снимки — я генерал — лейтенант сил полиции, начальник четвертого управления РСХА, Главного управления Имперской безопасности.

Кардинал понял, что это. Германская тайная полиция, гестапо!

— Что молчите, кардинал?

— Какое… я гражданин Ватикана… — только и выдавил из себя Коперник

— Какое я имею право здесь вас держать — человек пожал плечами — да, в общем-то, никакого. Можете идти. Только расскажите мне сначала… я не силен в законодательстве Ватикана, а моего друга, который знает самые разные законы, рядом со мной как на грех нет. Расскажите мне, кардинал, что положено по законам Ватикана за гомосексуальную педофилию?

— Я…

Пачка снимков хлестко шлепнулась об полированное дерево столешницы, снимки полетели в разные стороны, какие-то и упали на пол. Кардинал закрыл глаза…

— Что же вы не говорите — это провокация! Меня похитили?! Ну же, кардинал Коперник… будьте хоть немного мужчиной. Хотя нет… после того, что я вижу на этих снимках, мне никак не удастся считать вас мужчиной. Нет… не удастся…

— Все было… они сами этого хотели. Сами понимаете? Я никого не принуждал! Они сами! Сами!

Ирлмайер смотрел на кардинала, как ученый смотрит в микроскоп на неизвестный штамм опасной болезни.

— Сами, Ваше преосвященство? Да неужели? Может быть, вам стоит объявить об этом с алтаря? Перед прихожанами, на субботней проповеди. Они сами этого хотели! Они сами этого хотели! Они сами этого хотели!!!

Боже…

— Какое вы имеете право!? Я никого никогда не насиловал! Какое вы имеете право лезть в мою жизнь?! Это Италия, а не Германия!

— Никакого, кардинал. Мы не имеем права лезть в вашу личную жизнь, и не собираемся этого делать. Ваша личная жизнь слишком липкая… и дурнопахнущая, чтобы лезть в нее. Но вы не ответили на мой вопрос, верно? Что положено по законам Ватикана за гомосексуальную педофилию? Если уж вы упомянули мою любимую Германию — скажу, что в Германии за это полагается смертная казнь через повешение.

Кардинал молчал

— Вы ведь учились в Санкт-Августине, верно? В высшей церковной школе. А потом и преподавали там какое-то время.

Кардинал замер, он не мог даже вздохнуть от ужаса. Именно в Санкт-Августине его совратил один из преподавателей, иезуит отец Йосиф Лойссер, гомосексуалист и педофил, который потом стал кардиналом Лойссером, лауреатом Нобелевской премии мира, известным своими гневными проповедями против диктатуры и гуманитарными миссиями на африканский континент для защиты прав угнетаемых чернокожих в Африке. С отцом Лойссером он сожительствовал все время, пока учился в Санкт-Августине, пока готовил там диссертацию. Именно там, в Санкт-Августине отец Коперник тоже стал гомосексуалистом и педофилом, и именно кардинал Лойссер помог ему получить крупный приход в Аграме и познакомил с нужными людьми в Ватикане.

— Его педерастейшеством мы еще займемся… — словно угадывая мысли, сказал начальник гестапо — что-то он зажился на этом свете. Кстати, как вы думаете, почему из всего курса он совратил именно вас?

Потому что я хорват — с ужасом понял кардинал Коперник. Если бы он осмелился совратить немецкого ребенка — гестапо повесило бы его. А может и нет. Но проверять это на себе — отец Лойссер не хотел…

— Но это и не так важно. Сейчас это уже не имеет никакого значения. Скажите, а вам — никогда не приходилось совращать детей в Германии?

Коперник с ужасом вспомнил того белокурого мальчика из немецкого хора — он тогда уже заканчивал диссертацию. Это был единственный раз, когда он не сдержался… следующий раз он осмелился уступить зову плоти уже в Хорватии, будучи примасом. Они знают! А ведь за это — его могут судить и повесить по германским законам!

— Что… вы хотите? Что вам от меня надо? Господи, что вам от меня надо!?

— Не упоминайте имени Господа нашего всуе — строго сказал доктор Ирлмайер — хоть я и атеист, но слышать имя Господа из ваших уст неприятно даже мне. Дайте ему платок!

Один из людей, которые стояли за его спиной, явно немцев — подал ему носовой платок, другую руку положил на плечо. Рука была тяжелой и горячей.

— Приведите себя в порядок. Бумагу и ручку!

Другой из его стражей — положил перед ним дешевую пластиковую ручку и стопку листов чистой писчей бумаги. Отважный и подготовленный человек мог убить этой ручкой в две секунды, неподготовленный, но отважный мог с помощью этой ручки покончить с собой. Вот только отважный, подготовленный — все это было не про кардинала Коперника, восходящую звезду ватиканской религиозной политики, председателя Папского совета права и мира[46], а заодно — гомосексуалиста и педофила…

— Пишите! — Ирлмайер тяжело и требовательно смотрел на Коперника — берите бумагу, ручку и пишите…

Кардинал неловко наклонился к столу, взял бумагу

— Адресовать не надо. Итак, с самого верха, с красной строки. Готовы? Я, Франко Коперник, кардинал Римской Католической Церкви, находясь в здравом уме и твердой памяти… пишете? Пишите, пишите аккуратнее.

Ирлмайер присмотрелся.

— На латыни? Пусть будет так. Я знаю латынь, как и любой выпускник германского университета по факультету права. Пишите… в здравом уме и твердой памяти добровольно соглашаюсь сотрудничать… пишите аккуратнее. Сотрудничать с Главным управлением Имперской безопасности германского Рейха… это можете написать на любом языке… вот так. Для конспиративного общения выбираю себе псевдоним… придумайте сами.