Олег Верещагин - Никто, кроме нас! Страница 39

Мы уже собирались идти в класс, когда на улице показалась колонна – несколько открытых «УАЗов» с пулеметами и черно-желто-белыми флажками (я вспомнил, что это вроде бы считается императорский русский флаг, я даже на митингах такие видел) и не меньше двухсот мужиков с оружием. Все они были одеты в разные камуфляжи, обуты тоже кто во что – от сапог до кроссовок, – но вооружены до зубов, на головах – одинаковые черные береты, и у каждого на рукаве – большой шеврон таких же цветов, что и флажки. Наши охранники-казаки их сперва резко остановили, но потом быстро пропустили дальше и даже кого-то дали в провожатые.

Звонка все не было, и мы стояли около ограды. Да, собственно, вся школа высыпала наружу, все смотрели кто куда. Через какие-то пять минут по улице проехали несколько танков – тоже под черно-желто-белыми флажками, потом прошла колонна пеших терцев – в камуфляжах, вооружены кто чем, но все в папахах и с кинжалами, под своим черно-зелено-красным флагом. А еще через четверть часа, когда звонок все-таки дали, появилось полсотни чеченцев (их ни с кем не спутаешь) – тоже в форме и при оружии; что самое странное – казаки их пропустили почти без разговоров. Шара, кстати, что-то завопил по-своему, кому-то замахал, сиганул через забор и исчез в этой группе. Ему крикнули о сумке, но он отмахнулся: «А!» – и замешался среди камуфляжей. Кажется, я узнал там его отца, Тагишева-старшего. Но мог и ошибиться.

А Шару я и не видел больше…

Первый урок у нас был «физра». Я потом иногда думал, что было бы, окажись другое расписание… или вздумай физрук проводить урок в спортзале…

Но расписание было, какое было, и «физра» у нас проходила на школьном стадиончике.

Я потом подсчитал, что в тот день в школе было человек четыреста учеников. И не меньше тридцати учителей. В самой школе, я имею в виду. Я не особо интересовался оружием – не больше, чем обычный мальчишка. И не знал, что есть такая штука – GBU-43/B, которая весит девять с половиной тонн. Управляемая, особо мощная.

Еще потом я часто думал, с чем можно было перепутать нашу школу? Или это была просто «ошибка»?

В общем, я лежал на песке ямы для прыжков и не мог пошевелиться. По небу летели какие-то горящие клочья, и я слышал только «у… у… у… у…».

Потом я сел.

Наши ребята и девчонки были разбросаны вокруг. Почти все возились, и умом я понимал, что сейчас стоит крик – но ничего не слышал. Еще потом я увидел опрокинутый «КамАЗ» казаков и тела вокруг него. Хотя не мог этого видеть, и машина, и казаки были за школой.

А совсем потом я понял, что школы нет.

Просто нет. Вместо двухэтажного большого здания была огромная горящая воронка, окаймленная зубастыми развалинами. На одном из зубцов висел триколор – из кабинета директора. Как раз когда я на него посмотрел, он вспыхнул, затрепетал и сгорел дотла за какие-то две секунды.

Понимаете, мы к той яме даже не смогли подойти. От нее несло жаром, как от костра, еще шагов за тридцать. Мы хотели подойти. Честное слово, хотели – раскапывать, искать… Но не смогли. Это было все равно что вести раскопки в горящей печке.

Кто-то сказал, что взорвался газ. (Я как раз начал слышать опять.) Мы стояли около этой ямы и вели себя довольно спокойно – помогали тем, кого ударило обломками или еще чего, физрук по мобильнику пытался куда-то позвонить… А потом мы услышали взрывы вокруг. Много-много…

…Ставрополь бомбили с аэродромов в Грузии. Тут было несколько минут лету. Но это мы узнали потом. Как и то, что вторая волна атаки – крылатыми ракетами с кораблей, вошедших в Черное море, – была немного позже, когда мы уже разбежались по домам. А тогда – тогда мы просто понеслись прочь.

Я бежал и орал. Не плакал, а орал – от страха. Это было позорно, позорней некуда, но вокруг взрывалось, рушились дома, я не верил тому, что видел; я бежал и орал. Два раза меня бросало наземь – как будто било огромной мягкой подушкой. Один раз за меня уцепился катавшийся по мостовой человек без ног и лица. Я вырвался и побежал дальше.

Я бежал и орал.

Так я и влетел домой.

Мамы и отца не было, все нараспашку. На полу – битое стекло, мебель опрокинута… Я выскочил в дверь, выходящую в огород. Тоб, наш пес, висел на соседском заборе мертвый, посреди огорода была воронка – небольшая, а многоквартирной девятиэтажки, что стояла за ручьем, не было совсем. Там что-то горело, и кричали люди. В ручье сидел маленький ребенок – лет пяти, не поймешь, девочка, мальчик – сидел и стонал – тяжело, страшно. Лицо, плечи, грудь, спина – все у него было черное, и он то и дело окунался в воду – как-то медленно, как будто играл.

Я бросился обратно в дом. И наткнулся на бегущую мне навстречу мать…

…Отца мы не нашли. Недалеко от его офиса разгребали завал из десятков горелых машин, и почему-то остававшийся на посту охранник сказал нам, что, когда все началось, Реузов сразу поехал домой. Я понял все. Мама, по-моему, тоже. И больше мы об отце не говорили.

Если честно, не знаю, зачем мы выбрались из города. Могли и остаться… Мы сперва хотели идти на север – тоже не знаю, почему. Но там всех заворачивали патрули МЧС. Оказывается, по линии Ростов-на-Дону – Астрахань все пути были перерезаны. Кое-кто все равно ломился туда, и казаки таких пропускали, но мы повернули на юг. Никто ничего не мог объяснить, мы тащили рюкзак и два чемодана – сперва хотели навьючить на мой мопед, но потом посмотрели на дороги и не стали. Как выяснилось – правильно…

Дома Фальков тоже не было. Развалины. Около них сидел Витька, держа на коленях обожженные руки. На нас он посмотрел пустыми глазами, и мы уже прошли метров сто, когда я – сам не знаю, почему – поставил чемодан, побежал обратно и, подняв его, потащил с собой. Витька шел, передвигая ноги и глядя куда-то непонятно куда. Маме я сказал, что он пойдет с нами, и она молча послушалась. Я вообще заметил, что она стала слушаться меня. Смешно, но это так.

Из города выбирались десятки тысяч людей. По-моему, большинству, как и нам, было некуда идти, никто ничего не понимал – все просто бежали куда глаза глядят. Мы шли и шли – то с другими людьми, иногда – одни. Разбегались, когда появлялись самолеты. Временами мне казалось, что это затянувшийся кошмар или какой-то фильм о войне. Я, честно, плохо помню дорогу. Где спали, что ели… Знаю только, что в конце концов мы оказались среди каких-то мелких детдомовцев – не старше десяти лет, не меньше сотни, – с которыми шли две женщины, пожилая и совсем молодая. Не помню, чтобы мы о чем-то говорили. Но мы выбросили, вернее – просто оставили на обочине дороги – свои вещи, и я поволок на плечах то одного мелкого, то другого. И увидел, что то же самое делает Витька (о котором я думал, что он просто сошел с ума…). А мама – я и не знал, что она столько умеет! – начала помогать воспитательницам.