Николай Полунин - Харон Страница 4

На лестнице Инка остановилась, закурила. Ему было интересно, что она скажет первое. «Хочешь ударить — ударь», или «Я тебе сейчас все объясню», или… еще чего-нибудь.

— Иван — что это такое у тебя? — спросила она, кивком указывая на шарфик, которым он замотал горло, имитируя бинтовую повязку, на которую, кстати, шарфик сильно смахивал.

Только раз Инка видела, что под ней, и то мельком. И во время любви — да и сколько у них встреч-то было? — он сразу приучил ее не касаться его шеи руками и не лезть с поцелуями. Никогда не спрашивала, сегодня спросила.

— А про все то, — посмотрел на закрывшуюся за ними дверь, — ничего не скажешь?

— Бляди чем платят? Натурой. Я тебе заплатила с утра. Подумаешь, посаженным отцом побыл, всего-то.

— В лоб хочешь, чтоб сильно умной не была?

— Не хочу. Пришибешь. А мне еще за эту мамину радость замуж выйти надо.

— Зачем? Залетела за срок? Кто он?

— Вундеркинд. Газеты надо читать. В двенадцать — школа с математическим уклоном, в четырнадцать — мехмат плюс еще какое-то мудреное-мудацкое заведение по прикладной математике. В шестнадцать — работы на уровне кандидатов, в девятнадцать уже две стажировки в Штатах, какие-то там эпохальные ихние математические открытия. Гранты, премии, надежды, перспективы. Посмотришь внизу, на чем они приехали.

— Папа ж наелся в зюзю, как домой поедут?

— Там везде мама за рулем.

— А ты?…

— Что я? Подцепила, огуляла, втюрился, берет за себя, и уезжаем.

— Так уехать нельзя, если уж настолько Россия обрыдла?

— Посудомойкой в Мюнхен? Нянькой в Монреаль? Овец стричь в Австралию?

— В Австралии мужики овец стригут.

— Неважно. Важно — теперь с ним маму не приглашают. Совершеннолетний, бляха-муха! Только законную супругу. Ты бы видел, каких она ему подкладывала! Так он их просто боится. Как только я сумела уломать, чтобы дал! Теперь уперся — только Инночку-любимую, без нее не поеду. Мерин двадцатилетний. Онанист.

— Зря ты на него. Может, правда парень одаренный, они, бывает, того… своеобразные. Со своей колокольни смотришь.

— Со своей! — отрезала она. — Да!

— Будешь его Нобелевки ждать?

— Математикам Нобеля не дают, я уже выясняла.

— Это жаль, — посочувствовал он. Инка закурила сигарету от первой.

— На позорище вдвоем пойдем, или ты — туда? — указала вниз по лестнице.

Он сказал в раздумье:

— А молодец все-таки, «месье Жан», умеет развлечь.

— Что?

— Я говорю: я-то тебе зачем был?

— Ты ж ее видел. «Нам безродные не нужны!» Я с три короба навертела, что папка у меня в секретных лабораториях, парапсихологию изучает, все такое.

— А он кто?

— Я детдомовская, да, да, и такое в наше время есть. Соврала, что ты только нашелся. Квартира эта трехнутая, моя, думаешь? Чтобы жить — во, передком плачу, да и то через крим… ой, да не хочу я обо всем этом говорить!

Инка отвернулась, прижав ко лбу ладонь с сигаретой меж пальцев.

«Точно. Самая она мне для сегодняшнего дела подходящая. И один бы мог, да… В общем, выбрал я кому позвонить».

— А не подвернулся бы я сегодня?

— Не знаю. До свадьбы все равно кого-нибудь бы нашла.

Он улыбнулся, поглядев на тонкую упрямую шею под шапкой коротких густых подвитых волос.

— Чем все-таки этот твой… выдающийся суженый в математике занимается конкретно? Или не сечешь?

— Ты сечешь! Что-то… теория чисел… интегральные зависимости…

— Не ругайся матом вслух при старших, — сказал он добродушно.

Инка медленно повернула голову, посмотрела из-за плеча. Она не верила. Слез не было, только у губ прорезались две короткие, маленькие, но очень старящие морщинки.

«Не злые морщинки, — подумал он, — скорее — скорбные».

— Что-то все одно к одному у нас складывается, — приговаривал он, стягивая с плеч свою толстую куртку коричневой кожи. — И я у тебя вовремя нарисовался, и ты мне сегодня ночью понадобишься… понадобишься, слышишь? Как хошь от своих гостей отмазывайся. (Она несмело кивнула.) Только не за этим, не надейся, ты свои двести тысяч процентов с утра получила.

С этими словами он кинул ей куртку на подставленные руки: «Подержи-ка». Чуть надорвав подкладку в среднем шве, достал плоский металлический футляр.

Тайник в куртке был устроен так, что ни снаружи, ни изнутри заметить невозможно, а прощупать — трудно. О нем надо было знать.

Футляр сунул в задний карман джинсов, куртку набросил на одно плечо, как гусарский ментик. Хотя… надел, как полагается. Во избежание.

«Не останавливайся завязывать шнурки на бахче соседа». Народная мудрость. Это не выскочило, это я уже сам знаю».

Футляр оттягивал джинсы.

— Что это? — спросила Инка.

— Ну и выдержка у тебя! — совершенно искренне восхитился он. — Тут едва по морде не схлопотала, едва вся жизнь не вверх тормашками, а ты эдак спокойненько: «Что это?» Будто еще подумаешь, принимать ли. Ценный подарок сейчас буду вручать. Молодым на свадьбу и дальнейшее обзаведение.

— Что это?

Он открыл у нее перед носом футляр — тот имел крышку с торца, — вытряс ей на ладонь, предупредив о тяжести, желтый полированный брусок со скругленными углами, выдавленными буквами «СССР» в сдвоенном круге, чуть ниже и крупней — «1 кг» и тремя девятками с еще одной после запятой.

Инка задумчиво осмотрела, взвесила, уложила обратно, вернула. Сошла, поманив за собой, на два пролета вниз, там закинула руки ему на плечи, не касаясь шеи, и очень серьезно посмотрела в глаза.

— Ты нужна мне сегодня с двадцати трех до ноля тридцати. Тебе… да и мне риска никакого. Но может случиться, что тебе придется сыграть маленькую роль. Как мне только что. Это нужно, чтобы я мог, — он сделал мысленную паузу, подумав, что она ведь все равно не поймет, — чтобы я мог уйти. Домой поедешь одна. Все.

— Я сделаю. А теперь…

Она прильнула к его рту. Оторвалась со всхлипом. Вот и слезы.

— Ты не представляешь, как мне все время этого хотелось. Даже, когда я думала, что все кончено, даже, когда поджилки тряслись, что сейчас убьешь.

— Пошли, я тебя буду развлекать сексуальными фокусами. Нет, серьезно, могу сделать так, что все твои девочки похватают своих мальчиков и потащат по углам. А то маму заставлю папу в ванную утащить. Или до кого помоложе она дотянется, хочешь? Могу устроить.

— Ты мне так и не сказал… — Инка показала на шарфик, игнорируя предложение.

— Ночью скажу.

— С Дашки глаз сними, — вдруг сказала она уже перед дверью. — Она моя лучшая подруга, мне неохота ей кислотой в морду плескать.

— А можешь?

Инка взглянула на него с тем же холодом, что и говорила.

— Верю, верю, иди, иди.

— Смотрите, смотрите все, Жоржик, смотри, чего нам мой папка к свадьбе подарил! — колокольчиком зазвенел из глубины квартиры ее голос.

Он только плечом повел, входя.

Из метро «Шоссе Энтузиастов» они двинулись вниз, к Окружному мосту, вдоль чугунной ограды, за которой кусты — акаций, что ли? — почти совсем облетели. Инка не выпускала его руки.

— Может, обнимешь?

— Можат, поцалуишь, Вань? — вылетело. — Прости. — Он обнял ее узкие под плащом плечи, поцеловал в щеку. В руках у Инки был пакет, а в нем куртка-ветровка. «Силуэт изменяет, — пояснила еще на выходе из дому Инка, — а плащ брошу или сюда же».

— Что ты сказала своему Жоржику с его дэдди энд мамми?

— Тебя это интересует?

— Тоже верно. А! — вспомнил он. — Меня интересует, что сказал наш пьяный демократ насчет эсесесерного клейма? Я опасался, он спустит слиток в канализацию. Из принципиальных соображений. А ну это то самое золото партии?

— Мама заставила бы его самого за ним нырять. Золото есть золото.

— Ага. А вот я слышал, что самые ценящиеся клейма — ну, которым больше всего веры в банковских сферах, — это австралийские кенгуру. Там, знаешь…

— Иван, — сказала Инка, — хватит мне пудрить мозги. Поцелуй меня и переходи к делу.

У своего подъезда, внизу, Инка показала ему черный «Пассат»: «Ихний». Он только покивал иронически.

Был удивлен невозмутимости, с которой она приняла, что им придется ехать на метро. Впрочем, это было гораздо менее удивительно, чем ее молчание по поводу слитка. Остальные-то замолчали тоже и разговорились опять не скоро, но их молчание было совершенно иным.

«Молчание ягнят», — прокомментировал ему осточертевший внутренний голос.

Дэдди энд мамми — особенно мамми — вообще заткнулись. Дэдди еще бормотал невнятное, оставшись тет-а-тет со «Смирноффым», а мамми лишь робко чирикнула, предложив услуги личного шофера, когда Инка тоном не терпящим возражений заявила, что поедет провожать отца на работу. Даже гениальный ребенок Жоржик не посмел сказать против, хотя происходящее лежало явно за пределами математики.

«Жаль, тебя не было на праздники, — сказала Инка, держась за его рукав в несущемся сквозь тьму вагоне. — Или был?»