Джагатай-Хан: Боевой Ястреб Чогориса - Крис Райт Страница 4

— «Сталкиваются лбами»?

— Вы отлично знаете, что я имею в виду.

Чогориец ответил ей печальной, понимающей улыбкой:

— Вы желаете, чтобы мы лгали.

— Мы желаем, чтобы вы образумились.

— Он не будет врать никогда. — Есугэй мгновенно посерьезнел. — Да, он иметь изъяны, как иметь все люди. Но не такой изъян. Он давать клятву он держать клятву. Вы понимать?

— Речь не о правде и лжи. — В отработанный тон Ниасты проникла малозаметная нотка раздражения. Совсем необязательно.

Таргутай поджал обветренные губы. Племенные татуировки на выдубленной солнцем коже сместились, образовав новые загадочные символы.

— Мы — воины. Мы взять оружие, мы применять его. Оно не владеть нами — мы владеть им. Таково равновесие.

— Хан должен встретиться с Сигиллитом. Им с Малкадором нужно поговорить.

Есугэй пожал плечами:

— Может не выйти.

— Постарайтесь, чтобы вышло.

Обернувшись к мейстеру, воин впервые рассмотрел ее как следует:

— Ваши глаза. Что случилось?

Ниаста отвернулась.

— Связывание душ, — объяснила она. — Большинству вообще выжигает глазницы.

— Связывание душ, — тихо повторил Таргутай. — Выходит, они есть.

— Не глупите.

— Будьте честной со мной. Вы иметь зрение обоих родов. Для чего используют внутренний взор?

— Меня не используют. Я служу.

— Сейчас — да. Грядущее — кто знает? — Воин подступил к ней, его золотистые глаза блеснули в лучах солнечного света. Что вы чувствовать во мне, Ниаста, я чувствовать в вас. Но будьте осторожны. Мы не лжем, даже себе. Возможно, у вас иначе.

— Убедите его встретиться с Малкадором. Больше мне ничего не нужно.

Легионер помедлил, словно хотел сказать что — то еще. Передумав, он вновь повернулся к пейзажу за окном.

— Сделаю, что могу, — пообещал Есугэй.

2

Гияхунь смотрел в иллюминатор челнока, покидавшего нижнюю орбитальную зону. До событий, произошедших годом ранее, воин никогда не поднимался над землей — разве что в седле, но особой разницы не замечал, ведь чогорийские скакуны не отличались ростом. Его мир включал в себя единственное солнце, цеплявшийся за руки и ноги свежий ветер и тихий шелест травы в бескрайней степи. Небо для Гияхуня, как для всех его сородичей, было аркой вышнего края, алтарем богов, вершителем судеб бойцов и преградой, которую никому не преодолеть при жизни.

Однажды, уже давно по любым меркам смертных, он скакал во главе рейдового отряда по Плечу Аньшу — так народ нань назвал этот горный кряж. На закате воин подскакал к краю гребня, где скалы спускались отвесными уступами к зияющей пустоте внизу. В тот час всадник впервые увидел Алтак — равнину, простиравшуюся на полмира. Ее гладь не нарушали ни горы, ни стены, ибо на ней обитали только беспокойные союзы кочевых племен с их стадами, юртами из шкур, охотничьими угодьями и нескончаемыми вспышками кровной мести.

Там Гияхунь остановился и откинулся на спину своего адуу, с боков которого испарялся пот, как и с кожи наездника. Там он посмотрел, как тускло-красный уголь светила опускается к степи, превращая ее в озеро огня, и там он подумал: «Больше нет ничего. Вот он, изгиб мирового лука. Если человек покорит равнину, то покорит все сущее».

Легионер улыбнулся воспоминаниям. Как же давно это случилось… Из воина нань он стал бойцом народа кидани, а потом и солдатом орду владыки Джагатая. Каган, чуждый мстительности, всегда включал побежденные армии в состав собственного войска. Он поочередно собирал под своим знаменем враждовавшие племена равнин, пока не создал несметную рать. Старинная неприязнь быстро сошла на нет — Хана заботило лишь то, умеешь ли ты держать тальвар, управляться с конем, исполнять приказы и давать отпор врагу, когда он все же встает перед тобой. Со временем его примеру последовали и кланы, прежде разделенные взаимной ненавистью.

Вот почему чогорийцы питали к Джагатаю то неистовое, безупречное обожание, какое обычно возникало только между воинами, побратавшимися кровью. Каган возвысил их. Он многие годы скакал плечом к плечу с сынами, терпел и страдал наравне с ними и, наконец, превратился из нелепого слуха в живую легенду. Он стал повелителем степей, беркутом, ханом всех ханов.

Но после того как его бойцы снесли каждую стену, разорили каждый дворец и сокрушили каждую империю, рубежи бытия немного раздвинулись.

Оказалось, что Гияхунь ошибся. Человек мог покорить гораздо, гораздо больше, чем Алтак. Существовал целый миллион других миров, таких же разных, как пятна на пегих шкурах лошадей. Одни планеты окутывало пламя, иные сжимал в тисках вселенский холод, а некоторые вовсе не поддавались людскому пониманию.

Слишком глубокие раздумья об этом грозили помешательством. Все чогорийцы росли в скромном и бедном ресурсами мире ограниченных понятий. Теперь же им предстояло осознать бесконечность реальности. Как выразился старый задын арга Хогал перед тем, как погибнуть во время неудачного Возвышения, «таким глоточком подавишься».

Двигатели завыли более пронзительно, и челнок тряхнуло. Широкий серо-золотой лик Терры давно исчез — свернулся обратно в уменьшающийся шар, вид которого ничем не выдавал безумия и гама на поверхности. Императорский Дворец уже казался воину бредовым сном наяву или мороком, насланным колдунами.

Гияхунь обернулся к своему повелителю. Джагатай сидел, откинувшись в раскладном кресле. Рассчитанное на легионера, оно не подходило примарху, и его длинные конечности не влезали полностью. Худощавое лицо исполина выражало задумчивость. Каган беспрерывно трогал эфес своего огромного клинка — подергивал кожаную оплетку рукояти, словно стараясь размотать ее.

— Вы не можете сказать мне то, о чем Он поведал вам? — рискнул спросить воин.

Хан взглянул на помощника и мрачно улыбнулся, отвлекшись от раздумий:

— Я еще не решил. Его сложно понять… Сложно даже смотреть на Него.

Подняв руку, Джагатай потер вертикальный шрам на левой щеке.

— Он уже четырнадцать раз так делал, — продолжил Каган. — Говорят, в честь возвращения моего брата Хоруса тут