Максим Бугаёв - Стальной Апостол (СИ) Страница 40

  - Глеб, плесни ему в горло горючки, заслужил, - кто-то сказал хриплым голосом сверху.

  - Да на хрен надо! Переводить на него драгоценный продукт, - протестующе ответил второй.

  - Залей ему горлянку, кому сказал! - в приказном тоне снова сказал хриплый.

  - Сильно много чести, как для безродного, - это снова был голос второго, но вскоре у меня перед губами оказалось горлышко фляги из которой хлынул самогон.

  Я противится не стал и мгновенно припал губами к подарку, жадно проглотив несколько глотком. Это была хоть какая-то анестезия, за неимением лучшего и такое обезболивающее сгодится.

  - Ты посмотри, Топор, как присосался, пёс безродный, за уши не оттащишь!

  - Посмотрел бы я на тебя, Глеб, если бы ты лежал на его месте.

  - Ну ты и сравнил!

  - А чего такого, он так же сложен, как и ты, тот же мешок с костями и мясом.

  - Нет, Топор, тут ты не прав. Как ты меня можешь сравнивать с ним? Я могу это принять и за неуважение ко мне.

  - Прими-прими, Глебушка. Ещё можешь маляву настрочить Голубеву, мол так и так: не уважают меня товарищи в отряде, подначивают на каждом шагу, проходу не дают, не дают возможности раскрыться и показать себя в полной красе.

  - Ну...

  - Не нукай мне! Салага! Рот заткнул и молча выполняй, что я говорю да сопи в две дырки.

  - Топор!

  - Какой я тебе 'Топор'? Ты чего себе прыщ позволяешь? Для тебя я товарищ Громов Сергей Денисович! Понял?

  - Понял, - кисло ответил второй, и тихо добавил, - докатился, что из-за какого-то пса получаю трынды не за что.

  - Ты мне поговори ещё!

  Дальше наступила минутная тишина и тут нас подбросило. Эти два жлоба, что коленом прижимали меня к полу при скачке больно впились мне своими ногами в спину.

  - Твою мать, суки! - от боли завопил я.

  - Не дергайся ты! - сочный подзатыльник мне выписал кто-то из двоих вверху. Да так приложился, что у меня звёзды перед глазами замерцали.

  - Зина, ну что так долго? - снова голос хриплого.

  - Да никак иголку не найду, Серёжа!

  - Давай уже порасторопней, Зинаида, ты видишь сколько крови с этого кабана натекло!

  Я так понял, что кабан, за которого говорил хриплый - это я. Меня он имел ввиду. А Зинаида, это скорее всего та, третья, кто щипцами ковырялся у меня в ране и вырывал с мясом стальной осколок. И ещё мы ехали, значить должен быть и четвёртый, водитель. В том, что мы ехали не возникало ни малейших сомнений. Я четко слышал шум ревущего двигателя, нас мерно покачивало на дороге, характерно подбрасывало на ямах и ушибах, мы точно находились в железной будке какой-то машины.

  Стоп! Я по началу не обратил на это внимание и теперь понял. Вот в чём странность. Мы ехали в машине, а не в каком-нибудь танке. Не было ни ощущения, ни характерного звука лязганья трака при езде. А машину в этих местах мне ещё не доводилось видеть. Кто они, те кто связал меня? Если припомнить все последние события, то я скорее всего нахожусь у некросов. Именно некроса тогда я увидел на танке, когда наш АМХ загнал в камыши. Именно некрос тогда и вытащил Толика, и логично предположить, что это его команда меня перетащила сюда. А что с Толиком, неужели он того... Обзор с моего положения был невелик, я только видел часть железных дверей, петли, рядом ботинки и пол, всё, больше не было возможности что-либо увидеть.

  Меня снова прижали сильнее к полу, и я ощутил снова невыносимую боль. Зинаида, очевидно, нашла иголку, так как то, что она делала, можно было сравнить только с зашиванием. Долго это не продлилось и всё довольно быстро закончилось, швов пять она наложила, если я не ошибаюсь. Затем мне на рану плеснули жгучей гадостью и туго перевязали бинтом. Больше ничего интересного не было, мне накинули мешок на голову, и я вскоре вырубился, когда на очередном ухабе приложился хорошо виском о пол.

  Провалялся в беспамятстве не долго. Очнулся от тычков под рёбра, кто-то очень добрый таким образом меня привёл в чувства. Выгрузили с машины и повели куда-то. Долго ходить не пришлось, привели в какое-то помещение. Тот, к кому обращались 'Топор' сдал меня людям в белых халатах, которые по своей доброте душевной сняли с меня мешочек на голове. Толика со мной не было, как его судьба сложилась не знаю, знаю на сто процентов только одно, попал я в не очень хорошее место.

  Когда с головы сняли мешок в глаза сразу бросились узкие окна, через которые можно было наблюдать небо в клеточку. Толстые решётки на окнах наводили на весьма неоднозначные мысли. А дядечки в халатах, которые обращались с тобой как с животным и вовсе развеяли все мифы о гостеприимстве этого места. Первым делом меня разделы и извлекли все из карманов. Содержимое уложили в небольшой пакет и герметично запечатали его. Все мои пожитки составлял смартфон в количестве одной единицы и зажигалка, тоже в количестве одной единицы. Не густо, но что есть, то есть. Прибарахлится как-то не получилось за столь короткий срок. Потом меня раздели, причём раздели весьма интересным способом. Они просто срезали одежду, находящуюся на мне. Руки и ноги освободили от веревки и надели стальные наручники, ноги не трогали. Хоть в этом небольшой плюс, а то когда вел сюда Топор, приходилось семенить мелкими шагами, от чего хотелось просто убить того, кто догадался связать мне ноги.

   На контакт, товарищи в белых халатах не шли. Все, что я не говорил с их стороны игнорировалось и не воспринималось на слух вообще. Они прекрасно понимали о чём я их спрашивал и что говорил, но как я и сказал в первый раз, ко мне тут относились как к неодухотворённому предмету. Я так и оставил эту бесполезную затею.

  После того, как меня раздели, я приступил к водным процедурам. Меня помыли. Помыли как ковёр, или машину, но не как человека. Загнали в камеру, обложенной плиткой и человек со шланга окатил меня сначала горячей водой, от которой я был просто в шоке, а потом намылил с помощью какого-то специального устройства. Затем смыл с меня пену холодной водой, от которой я просто корчился в судорогах на полу. Когда было законченно с водными процедурами меня наконец дали одежду. Обыкновенная синяя роба, штаны и пиджак, никакого нижнего белья и обуви, так и пришлось босиком ходить по холодному полу помещения. Сняли мерки, проверили рост и вес, записали в папочку и отправили в следующее безымянное помещение.

  Комната была три на три метра, выкрашенный в белый цвет потолок, голые, замазанные штукатуркой стены и пол, выложенный плиткой. Приличная плитка, должен заметить. Красивая такая, красного цвета, блестящая. На потолке висела одна блюдцевидного вида лампа. Из предметов меблировки в комнате находился скромный стол из дерева и массивный стул, один стул. Я уже было решил, что стул предназначен для меня, но ошибся. Как выяснилось, стул не про мою честь.

  В комнату вошёл невысокого роста мужчина, солидного возраста, держащий под рукой папку. Напрочь лысая голова, седые брови, пышные усы, в зубах папироса. Глаза серого цвета, прозрачные, но колючие. Высокие кирзовые сапоги, начищенные до блеска, зелёные галифе и гимнастёрка такого же защитного цвета. Из кармана гимнастёрки торчала пачка папирос, которую он вынул и положил на стол. Сам уселся на стул и предложил закурить. Я отказываться не стал. Папка легла на стол, седой её раскрыл и вынул изнутри чернильную ручку. В папке была пара чистых листов.

  Потом начался допрос, по-другому я это не могу назвать. Старик задавал ровным и тягучим голосом вопросы, на которые я отвечал не задумываясь. Ведь правильно говорят, когда задают вопросы люди, от которых не знаешь, чего ожидать, отвечай правду. Так легче и голову не стоит ломать, что и как ответить. Я был правдив как на исповеди, мне было абсолютно без разницы, что все ответы на его вопросы, все мои слова в точности от первоисточника, этот старик записывал на чистых листах, которые были в папке. Вот так заполнялось моё личное дело. Протокол допроса длился не долго, так как рассказывать было особо нечего. Старик иногда уточнял кое какие факты и бесцветно продолжал расспрашивать дальше, когда я полностью давал свои пояснения по тому, или иному поводу. Выкурив третью папиросу, я закончил свой рассказ. Особенно старика заинтересовало окончание моей истории. Если начало у него не вызывало абсолютно никаких эмоциональных всплесков, то под конец он достаточно заметно оживился. Особенно его заинтересовала та часть рассказа, когда я выбирался с порта. Он по несколько раз уточнял, как я завёл танк, как привёл его в движение и как мне удалось за такое короткое время освоить азы вождения боевой машиной.

  Дописав последний листок с моего рассказа, старик в форме расписался внизу и попросил меня поставить свою роспись ниже его. Без малейших препирательств я выполнял всё, что мне говорили. Закрыв папку, старик не прощаясь удалился с комнаты, через вторую дверь, откуда он и пришёл. Я остался один, настроения не было совсем, рука горела огнём от ожога, рана, перевязанная бинтом с каждой минутой все чаще и чаще напоминала о себе.