Татьяна Михайлова - Сколково. Хронотуризм – 2 Страница 40

Павел постоял немного в коридоре, прислушиваясь к разнообразным звукам, потом вернулся к себе в каюту. Надо подумать, что ему делать дальше, как вести себя и что говорить. Пока капитану было не до нового пассажира, но вскоре Бенджамин Бриггс пожелает лично пообщаться со спасенным в море человеком. И черт его знает, какое направление примет их беседа, надо придумать что-то такое, чтобы сразу перехватить инициативу. «Мария Селеста» идет в Геную, груз спирта предназначен для одного из итальянских винзаводов, можно попытаться развить эту тему…

Крики, раздавшиеся прямо над головой, заставили Павла вскочить на ноги. Кричала женщина, и фоном ей вторил ребенок, в его голосе без труда читались страх и боль одновременно. Павел выскочил из каюты и, снова едва не врезавшись в металлическую окантовку люка лбом, взлетел по трапу и оказался на палубе. И чуть не свалился обратно в трюм – женщина бежала прямо на него. Она словно не видела ничего перед собой: немигающий взгляд, глаза смотрят в одну точку, длинные темные волосы растрепались и плещутся на ветру, закрывают бледное лицо. Павел успел рассмотреть блестящие от слез карие глаза женщины, ее тонкие, изогнутые, сведенные к переносице брови и мокрые полоски на щеках. На руках у женщины, прижавшись к плечу матери, плачет и бьется, как в припадке, ребенок – девочка, двухлетняя София Матильда Бриггс, дочь капитана «Марии Селесты». А растрепанная женщина в светло-зеленом длинном платье и темно-коричневом плаще – это Сара Бриггс, жена капитана, и у нее, похоже, истерика. И есть отчего – на груди ее платье испачкано бурыми пятнами и на палубу уже успели упасть несколько маленьких алых капель. Сара Бриггс, прижимая дочь к себе, пронеслась мимо Павла и теперь бежала к кормовой надстройке. Наперерез ей бросился врач, Павел даже успел разобрать его слова, что-то вроде «Постойте, дайте мне посмотреть», но тут же шарахнулся назад.

–　Отойдите от меня, отойдите все!　– взвизгнула Сара и даже попыталась оттолкнуть врача свободной рукой.

Но фон Штейнен успел среагировать, он ловко увернулся и как-то незаметно для Павла оказался у женщины за спиной.

–　Сара, в чем дело?

Этот крик заставил Павла обернуться. По палубе быстро шли двое – Альберт Ричардсон и сам капитан Бриггс.

–　Что случилось? Я же говорил тебе, чтобы ты не выходила с ней на палубу!　– выкрикнул он еще раз и остановился, словно не решаясь подойти к жене на глазах у всего сбежавшегося экипажа. Зато Сару такие мелочи не смущали.

–　Ничего,　– злобно, в слезах проорала она в ответ,　– ничего страшного, не волнуйся, дорогой! Не произошло ничего такого, что стоило бы твоего внимания! Наша дочь всего-навсего лишилась руки, вот и все! Продолжай заниматься своими делами!　– И скрылась за дверью кормовой надстройки.

«Ее каюта там, все правильно»,　– мелькнула у Павла неуместная сейчас мысль. Но поделать с собой ничего не мог – он лишь наблюдатель, вот и все. Как сказал ему один из умников в лаборатории, пребывание в прошлом и любое воздействие на это прошлое никак не влияет на настоящее. Эти люди на корабле обречены, они все равно погибнут, ему их не спасти. Он лишь стал участником драмы, разыгравшейся посреди океана почти полтора века назад, словно «шагнул» через экран и оказался в кадре фильма.

–　Я говорил вам, Бенджамин, что ноябрь – не лучшее время для путешествия в Италию. Зимняя Атлантика не для женщин и детей.

Эти слова Ричардсона вновь заставили Павла отвлечься от своих мыслей. Теперь он разглядывал капитана «Марии Селесты» – этот человек словно сошел со старой, уже почти выцветшей фотографии. Сейчас он был молод, полон сил и уверенности в себе, в команде, в своем корабле и в завтрашнем дне. Но именно в эту минуту он оказался бессилен и не знал, чем помочь жене и дочери, как сделать так, чтобы кровь остановилась, а боль утихла.

–　Я знаю, Альберт,　– оборвал своего помощника капитан и пристально посмотрел на Павла.

Тот растерялся, не зная, что делать, глупо махнул рукой, изобразив приветствие, улыбнулся слабо и выдохнул с облегчением. Высокий человек с небольшой каштановой бородкой, гладко зачесанными назад волосами, в сером, похожем на матросский костюме отвернулся и вместе со своим помощником двинулся прочь. На капитана в этот злосчастный день свалилось слишком много забот, да тут еще и экзальтированный «найденыш»… Ну, хоть он не бесится, не мечется по кораблю в истерике и не умирает от чумы, и слава богу.

–　Это явное нарушение адаптации в совокупности с депрессивным настроением плюс сезонное аффективное расстройство. А возможно, сюда добавился еще синдром навязчивых состояний и посттравматический стресс. И я бы не исключил развитие маниакально-депрессивного психоза в его ранней стадии.

Павел не заметил, как судовой врач оказался рядом. А тот смотрел на яркую, серебристую под солнечными лучами живую поверхность воды и снова что-то лопотал себе под нос.

–　Простите?　– Павлу не хватило его познаний в языке, и ему пришлось попросить врача повторить сказанное им ранее. Но снова ничего толком не понял, уяснил для себя одно: жена капитана – конченая истеричка, это уже пятый или шестой «концерт» за все время плавания. Но ребенка в свое представление она вовлекла впервые, и это говорит о том, что болезнь обостряется.

Дальше фон Штейнен заговорил почти исключительно на латыни, перебирая возможные диагнозы, как бухгалтер – костяшки на счетах. Павел уже успел забыть о только что состоявшемся «спектакле» и во все глаза смотрел на «неучтенного» пассажира. Да, этот человек не врет, он действительно врач. Уж с этой братией Павлу пришлось немало пообщаться за последние полгода, только выглядит странно.

–　Но кровь! Я видел кровь на палубе!　– возразил Павел, а врач лишь с досадой, словно отгоняя назойливое насекомое, махнул рукой.

–　Ерунда, маленькая Софи просто порезала руку, вот и все. А Сара воспользовалась случаем и устроила мужу скандал. Даже, я бы сказал, семейную сцену,　– охотно пояснил фон Штейнен.

Павел решил закрепить успех и перешел в наступление. Но далеко не продвинулся – выбранный путь привел в тупик.

–　А где вы учились?

Этот невинный вопрос вверг врача в бешенство. Он вцепился тонкими костлявыми пальцами в поручень трапа и прошипел в лицо Павлу:

–　На медицинском факультете университета города Бристоль! Какое вам дело, Патрик, до того, где я учился,　– диплома у меня нет, я его давно… потерял! Оставил где-то, не помню, где… Но если понадобится, обращайтесь – я с превеликим удовольствием вырву вам парочку зубов или вырежу аппендицит! Или перережу горло!　– Фон Штенейн оскалился во все тридцать два желтых идеально ровных зуба, ринулся к трапу и, громко топая, сбежал вниз.

«Где-то я слышал, что безумие заразно».　– Павел подошел к борту и уставился на белые буруны, вскипавшие у корпуса шедшей на полном ходу бригантины. Одна из версий рассматривалась в статье, опубликованной после исчезновения экипажа «Марии Селесты» в нью-йоркской «Таймс». Статейка гласила, что капитан «Марии Селесты» был душевнобольным человеком, а о тяжелом расстройстве его психики знали только близкие родственники. Болезнь якобы выражалась в периодических приступах буйного помешательства, и в эти минуты Бриггс, не помня себя, был способен на все. Однажды во время злополучного плавания у капитана начался такой приступ, и он, вооружившись старинной саблей, зарубил всех, кто находился на судне, включая дочь и жену. Когда в сознании Бриггса наступило прояснение и он понял, что произошло, он выбросил трупы в океан, замел следы, уничтожил судовые документы, забыв при этом о вахтенном журнале, и попытался уйти на шлюпке. Скорее всего, Бриггс погиб от жажды, а шлюпка его была залита волнами и затонула. Пожалуй, этот вариант развития событий исключать нельзя, надо присмотреться к капитану. Но как это сделать – ходить за ним по пятам? Этак можно снова оказаться в море на единственной имеющейся в наличии шлюпке. Именно единственной, хоть на парусниках такого тоннажа и полагалось иметь две шлюпки. Но из Нью-Йорка «Мария Селеста» вышла в этот в рейс с одной шлюпкой, вторая была сдана в ремонт: при погрузке на нее упал сорвавшийся со стропа бочонок. Поэтому вряд ли капитан, как здравомыслящий и ответственный человек, пожертвует единственным спасательным средством – он просто прикажет вышвырнуть назойливого пассажира в море. Или сделает это собственноручно.

А солнце уже подошло к зениту и даже перевалило свою высшую точку. Поймавшая попутный ветер в паруса «Мария Селеста» неслась к Гибралтару. Павел, оставшись на палубе в полном одиночестве, устроился у привязанных к наружной носовой переборке бочек с питьевой водой и смотрел то на блестевшую под солнцем рябь Атлантики, то по сторонам. Ни души, только шумит ветер в натянутых вантах, над головой хлопают паруса, а в борта корабля бьются волны. Бегущая вода манила, притягивала взгляд, и от созерцания разлетающихся бурунов было невозможно оторваться. Но тут Павел почувствовал, как у него начинает кружиться голова, перед глазами на миг потемнело и от голодного спазма свело желудок. Надо сделать паузу, передохнуть, пока события позволяют.　– самое интересное, похоже, впереди, и надо быть готовым к любым неожиданностям. А для начала хорошо бы немного подкрепиться, кажется, в саквояже его ожидает сухой паек, он же завтрак туриста, заботливо предложенный консультантами из Сколкова. Павел осмотрелся еще раз, направился к трапу, легко сбежал по нему вниз и остановился в полумраке, оглядываясь по сторонам. Рядом никого и ничего, только уже успевший стать привычным легкий треск и удары волн по обшивке корпуса бригантины да смесь запахов. И основной, перебивающий их запах табака – где-то поблизости курят трубку, значит, матросский кубрик вон там, за изгибом стены коридора. Дверь в каюту врача плотно закрыта, признаков жизни фон Штейнен не подает. «Напился и дрыхнет, наверное»,　– порадовал себя дедукцией Павел, направился в свою каюту и открыл саквояж.