Великий Север. Хроники Паэтты. Книга VII - Александр Николаевич Федоров Страница 40

— Папа… — внезапно чётко и внятно проговорила Динди и заплакала. Ещё мгновение назад она казалась городской сумасшедшей, что тянут изъязвлённые руки навстречу прохожим, сидя в собственных испражнениях, а теперь же больше походила на маленькую девочку, горько плачущую над потерянной куклой.

Это решило всё. Сеньор Хэддас больше не сомневался.

— Ребёнок остаётся с нами! — срывающимся от слёз голосом произнёс он.

Он вновь сделал попытку подойти к дочери, и на этот раз она молчала, лишь широко и нелепо улыбаясь сквозь потоки слёз. Она ласкала дочь, а та смешно морщилась, когда ей на лицо падали горячие крупные капли. Хэддас осторожно присел на краешек кровати и нежно поцеловал протянутую ему руку Динди. С другой стороны на кровать плюхнулся счастливый Брум, понимая, что уже безумно любит это маленькое чудо, и что сердце его было бы разбито так же, как сердце сестры, если бы малютку всё же отняли.

Лишь госпожа Хэддас, недовольно фыркнув, развернулась и ушла. Впрочем, Брум знал свою мать — она не сможет долго дуться. Он был уверен, что вскоре она станет любящей и нежной бабушкой.

На двенадцатый день после рождения девочки, Брум торжественно внёс племянницу в небольшую арионнитскую часовню, расположенную в поместье, для обряда наречения18. Гордый и счастливый нарекатель перед лицом Арионна и его служителя, местного жреца, а также перед десятком присутствующих здесь же гостей и членов семьи, объявил имя нового человека, пришедшего в этот мир — Риззель.

Динди, принявшая вновь наречённую на руки, сейчас выглядела почти нормальной — счастье и какое-то умиротворение практически стёрли черты дебильности с её лица. В этот миг она была действительно красива, так что сердце Линда, будь он здесь, вполне могло бы ёкнуть при виде неё. Тем более, что формы девушки после родов обрели полноту и округлились, так что она не выглядела сейчас как девочка-подросток.

Церемония прошла замечательно и душевно. Как и предсказывал Брум, госпожа Хэддас не смогла долго дуться на дочь, и сейчас буквально цвела, глядя на крошечную внучку в её руках. Отец тоже светился ничем не омрачённой радостью, как, впрочем, и все остальные члены семейства.

Если что и могло омрачить для Бруматта эти мгновения, так это присутствие барона Ворлада. Тот стоял на почётном месте, благодушный и одновременно отстранённый. Уж он-то прекрасно знал, чей ребёнок уютно расположился сейчас на руках этой дурочки-Динди. Однако же, Довин ни единым жестом не выдал хотя бы малейшей заинтересованности в этом факте. Он воспринял церемонию как нечто само собой разумеющееся, хотя узнал о родах всего несколько дней назад. Похоже, он ни коим образом не ассоциировал вновь наречённое дитя с собой и своим сыном.

Вид этого надменного гуся так раздражал Брума, что тот решил просто не смотреть в его сторону, чтобы не портить момент. В конце концов, плевать на всех этих баронов ворладов, всех этих линдов и иже с ними! У них теперь есть это маленькое чудо, крошка Риззель, а остальное — неважно! Так даже лучше, что Ворлад не предъявляет никаких прав на девочку, потому что в противном случае Бруматт не знал бы, как ему поступить…

В общем, после церемонии и последовавшего за ней празднества, во время которого было сказано немало благословений в адрес матери и дочери, жизнь в поместье вновь вернулась в привычное русло. Был самый разгар снежной зимы, так что Брум не слишком-то страдал оттого, что проводил почти весь день в комнате Динди, возясь с малюткой Риззель, в которой он просто не чаял души.

Даже будь здесь Линд, он не смог бы быть лучшим отцом для девочки, чем Брум. Паренёк разделил свою любовь к сестре на двоих, но от этого она, вопреки законам арифметики, которые в своё время пытался вдолбить в него отец, лишь приумножилась. Какое счастье, что Линда здесь не было! Как бы, наверное, ревновал Брум к нему этот маленький комочек счастья!..

Чем дальше, тем радужнее становились мысли Брума. Может быть, всё это произошло и к лучшему. Он никак не мог выбросить из головы слова прежнего друга о том, что Динди никто и никогда не возьмёт замуж. И чем больше он об этом размышлял, тем больше склонялся к горькому выводу, что этот прохиндей Линд был прав… Динди — замечательная, прекрасная, добрая девушка, но она — полоумная. Никто в округе, даже конюх или последний пахарь, не захотели бы себе в жёны полоумную. Разве что поразвлечься с ней, как это сделал Линд…

Надо сказать, что, даже несмотря на то, что Бруматт внутренне смог принять правоту Ворлада, это вовсе не значило, что он его простил. Линд, конечно, подарил им с Динди такое прекрасное чудо, и, несомненно, с появлением Риззель жизнь их наполнилась счастьем, но… Это нисколько не извиняло поступок вероломного засранца.

То, что сделал Линд, было предательством — самым большим предательством, которые когда-либо переживал Брум. Этот гадёныш ударил им в спину, он надругался над самым чистым и самым дорогим, что было в его жизни. Он сделал это подло, нагло, беспечно, нисколько не задумавшись над тем, что может ранить чувства лучших друзей.

И потому Брум ненавидел Линда. Ненавидел с той же беззаветностью, с какой любил прежде. Он по-прежнему то и дело мечтал о том, как расправился бы с засранцем, если бы тот не сбежал. Сидя в тишине в комнате Динди, когда та дремала, даже во сне не отпуская от себя малышку, Бруму только и оставалось, что предаваться своим фантазиям, выдумывать всё более изощрённые пытки и наказания, которых был бы достоин Линд.

Впрочем, вся его ненависть таяла при одном лишь взгляде на пухлое личико с набрякшими веками и оттопыренными губками. Что бы ни сделал Линд — он был уже в прошлом, и прошлое это напоминало о себе разве что редкими встречами с бароном Ворладом. Бруму хотелось думать, что он больше никогда не увидит своего бывшего друга, и что дальнейшая их жизнь будет приятной и счастливой. Он верил, что сделает всё для этого.

Глава 15. Островитянин

Лето подходило к концу, и на немногочисленных лиственных деревьях в окрестностях поместья становилось всё больше желтеющих листьев. Малышке Риззель было уже больше полугода, и каждый день она радовала домочадцев какими-то новыми штучками. Это была живая, очень жизнерадостная