Александр Афанасьев - Законы войны Страница 41

Комната, в которую они зашли, была «предбанником», тут были стулья и стол. Адмирал шваркнул на стол папку, по номеру Араб узнал личное дело.

— Посмотрите, кратко, пять минут у вас есть. Мне нужно будет раскачать его…

Расколоть жителя Востока на самом деле проще, чем кажется, он не умеет угрюмо молчать. Как умеют молчать немцы, как умеют молчать англичане, как умеем молчать мы. Сидит такой, в наручниках, смотрит на тебя и думает, как бы половчее в глотку вцепиться.

Все дело в соотношении условных и реальных ценностей. На Западе условные ценности давно превосходят реальные. Мы создатели больших государств, империй, умеем выполнять свой долг, хотя мало кто выразит словами, в чем он заключается, этот самый долг. А на Востоке этого нет. Здесь верны не государству, а конкретным людям, здесь верность семье, племени, роду намного важнее верности кому-то, кто сидит в далекой столице. Это надо знать и уметь пользоваться этим. В частности — колоть только поодиночке, на миру — умрет, но не заговорит. А еще здесь живут коллективисты, и для них то, как к ним относятся, невесомое, эфирное понятие, выражаемое французским словом «реноме», намного важнее, чем для нас, европейцев. Мы, европейцы, за редким исключением индивидуалисты, русские больше коллективисты, но не так, как на Востоке, для русских обычная форма объединения — это артель, то есть группа мастеров, индивидуальностей. На Востоке сначала делают, потом думают, в Европе наоборот. Имам Шамиль даже сказал: тот не мужчина, кто думает о последствиях, в то время как у нас есть строго противоположная поговорка. И так далее. Знание всего этого помогает раскалывать террористов быстро и с минимальным применением насилия или же без такового. Я на Востоке вот уже… много лет и знаю, о чем говорю. Хотя видит Бог, если бы знал, что будет так тяжело и страшно, занялся бы чем-то другим.

Открыв дверь, мы зашли в помещение для допросов, сделанное из двух сорокафутовиков. Задержанного нами террориста — хотя этот-то как раз не террорист — осмотрел врач, нашел сотрясение мозга и два перелома, но сказал, что допросить его можно. А я и допрашивать не хочу, хочу просто побеседовать.

А беседовать в наручниках — как-то не комильфо, и потому я снял их. Араб отступил в тень — когда ты знаешь, что рядом есть еще человек, но не видишь его — это нервирует…

— Так лучше…

Задержанный не ответил. Впрочем, это опасный, достойный противник. Не раз и не два он был на моем месте и знает, как надо допрашивать и как противостоять допросам. Самое лучшее — тупо молчать. Именно это он и собирается сейчас делать. Но я все-таки попытаюсь его раскачать — хотя бы потому, что знаю его лично.

— Как семья, Юсуф? Как дети? Как жена?

Молчание.

— Не жалко их?

Снова молчание. Но я не собираюсь показывать и тени раздражения — я только начал.

— Помнишь, как мы с тобой познакомились? Как ты стал тем, кем ты стал?

…

— Я напомню. Я тогда проспал и опаздывал в Арк, на оперативное совещание по итогам недели. А ты, Юсуф, стоял на посту, на повороте на Майванд от бывшего посольства. Создалась пробка. И ты, черт возьми, остановил наш конвой и оштрафовал меня, Наместника Его Императорского Величества. Хотя я на тебя и сорвался тогда, признаю.

…

— Я записал твой номер жетона, и ты, наверное, подумал, что в полиции тебе больше не работать. Но вместо этого, Юсуф, сразу после совещания, я позвонил полицеймейстеру Багдада, продиктовал номер твоего жетона и приказал, чтобы тебя отправили на краткосрочные курсы подготовки оперативного состава уголовной полиции. Потому что человек, который способен наказать за нарушение закона самого Наместника Его Императорского Величества, — как раз и должен работать в полиции. Я так думал тогда. Я и сейчас так думаю. А ты что думаешь об этом, скажи?

…

— Итак, Юсуф, ты прошел обучение. И теперь ты капитан полиции, начальник оперативной группы пятого управления кабульского царандоя [59]. Я прав?

…

Надоедает, но продолжу.

— Я прав?!

…

— Не хочешь говорить со мной, Юсеф? Почему?

…

— Не хочешь говорить, потому что предал меня, предал мое доверие?

…

— Нет, Юсеф, ты не мое доверие предал. Ты предал доверие афганского народа. Они видят человека в новой форме, честного человека и думают — да, этот человек наведет порядок, он хороший человек. А ты — бандит, так?

…

— Бандит, верно. Ты брал деньги и отдавал их бандитам. Ашрарам. И что-то оставлял себе. Зачем ты это делал, Юсеф? Тебе не хватало жалованья? Брал бы взятки, как и все нечестные полицейские делают. Зачем связался с террористами? Зачем убегал от нас? Что ты скрываешь?

…

— Не хочешь говорить? Да, наверное, тебе стыдно. Ты задумывался хоть раз, на что идут те деньги, которые ты и твои люди вымогали, чтобы отдать ашрарам. Кто такие ашрары, скажи мне, Юсеф?

…

— Ашрары, в переводе с вашего языка, — сеятели зла. А у нас, у русских есть такая поговорка: что посеешь, то и пожнешь. Какие всходы ты ждешь, Юсеф, если ты сеял зло?

…

— Кто сеял зло, себя не утешай. Неотвратим твой страшный урожай. Это Алишер Навои. Твои дети ходят в школу, Юсеф?

…

— Ходят. Я знаю из досье — ходят. А ашрары вымогают деньги, чтобы поджигать школы. С детьми, без детей — им все равно. Для них каждый, кто учится в школе, — есть кафир. Каждый, Юсеф. И твои дети тоже. Какого будущего ты хочешь для своих детей?

…

— Знаешь, что для Афганистана хуже всего, Юсеф? Что хуже всего для будущего твоих детей, других детей, всех афганских детей?

…

— Если мы решим все это бросить. Если мы решим, что вы просто неисправимы.

— Господин адмирал, разрешите, резану его разок. Посмотрим, как запоет, голубок… — встрял Араб.

— Нет.

Араб пожал плечами и снова отступил в тень.

— Я ведь не просто так говорю с тобой, Юсеф, я не простой человек. И пытаюсь понять, что дальше делать. Когда я был наместником в Персии — нам удалось замирить эту страну за половину того срока, за который мы ничего хорошего не добились здесь. Потому что там люди поняли, что такое порядок и что такое хаос. Люди выбрали порядок, Юсеф. Люди выбрали порядок, потому что хотели жить как нормальные люди. А вот здесь я такого стремления не вижу. И не думай, Юсеф, что если мы уйдем — Афганистан станет свободным. Сюда придут англизы. Точнее — вернутся англизы. Ты этого хочешь? Ты ради этого связался с ашрарами?

…

— Я теряю терпение, Юсеф. Скажу только одно — мы пройдем и дальше по этой цепи. У тебя изъяли телефон, там очень интересная история звонков. Очень интересная. А так как мы частная контора — мы просто выдадим тебя твоим же товарищам. Тех, которые гибнут под пулями ашраров. И скажем — делайте с ним что хотите. Как ты посмотришь в глаза своим товарищам, Юсеф, тем, которых ты предавал?

— Между собой разберитесь сначала…

После долгого молчания слова, сказанные пленным афганским полицейским, прозвучали как удар грома.

— Между собой? Что ты этим хочешь сказать, Юсеф?

Страшное подозрение вползало в душу. Собственно говоря, его я вынашивал уже давно — но вот сейчас мне показалось, что я стою где-то совсем рядом, у самого края. Рядом с чем-то важным, масштабным, тем, что не видно на поверхности, но определяет всю сущность происходящего здесь. Как хищник — косатка, неторопливо кружащая в черной, ледяной воде под лодкой…

Я подошел ближе. Отодвинул стул, сел напротив афганца, чтобы смотреть ему в глаза.

— Скажи мне, Юсеф, это очень важно. Все это останется между нами, запись не ведется. Здесь замешаны русские, да?

…

— Кто, Юсеф? Кто приказал тебе делать это? Кто-то из советников?

…

— Жандармерия? Разведка? Частники? Кто стоит за всем этим? Не думай, что они так сильны, я сильнее. Я сильнее. У меня есть выход на самый верх. Скажи — кому идут деньги, и мы вывезем тебя и твою семью в Россию. Или еще дальше — как захочешь. Россия большая, она так велика, что ты и представить себе не можешь. Никто и никогда не найдет тебя, клянусь.

…

В отчаянии я стукнул кулаком по столу:

— Почему ты молчишь — ты что, не понимаешь? Не понимаешь, что твое молчание лишает твою страну и твой народ будущего? Кем ты хочешь видеть своих детей — злобными дикарями? Не время хранить клятвы, данные преступникам!

— Господин адмирал, разрешите, а…

Я встал:

— Нет. Не время. За мной…

В предбаннике я достал из оставленной там сумки бутылку минералки, не отрываясь выпил половину.

— На, глотни…

Добивают такие допросы. Кто-то говорит, что многочасовые допросы — это пытка. Смех. Любой допрос — это пытка, если не проводится для галочки. Это противоборство ума, хитрости, воли. Я, например, себя чувствую, как будто на мне воду возили…

— Макнуть пару раз в ведро и посмотреть, как запоет, — предложил Араб, допив бутылку.