Громов: Хозяин теней 1 - Екатерина Насута Страница 41

— А потому что, Бальминов, оскорбить может равный. Вот ты ж не оскорбишься на собаку, ежели она тебе в кровать нассыт? Вы же в её глазах даже не собаки… мурашки, которые сегодня есть, а завтра сгинули.

Савке стало обидно, потому что чувствовать себя мурашкой он не захотел.

— Её высочество как прибудут, так и отбудут. И выкинут наш убогий приют из головы, но вот иные, кто из городских, те будут поближе, чином пониже.

— И чего? Оскорбятся?

— Не на вас. Скорее уж сочтут, что ваши выходки кидают тень на них и положение их. И уж постараются донести своё неудовольствие до Евдокии Путятичны. Скажем, урезав квоты на поступление. Или и вовсе закрыв. Поставят вам в дела штампы о неблагонадёжности, а самых бойких, Метелька, и вовсе возьмут под пригляд. Надо оно вам?

Стало тихо.

Что за штампы такие?

— А то и вышние классы при приюте закрыть могут. Евдокия Путятична шесть лет добивалась права на открытие их. Чтоб у вас, безмозглых отроков, хоть какой-то шанс появился. Чтоб не справка была на руках о низшей грамотности, а какой-никакой диплом.

Не очень понимаю, хотя общий смысл улавливаю.

— А с её дипломом даже не в реальное училище поступить можно, но в настоящую гимназию. Чай, у ней договорённости с купцами на стипендию[4] имеются. Пока имеются… вы-то пока не очень разумеете. Да и в науках не сказать, чтоб прилежны. Малы и глупы. Но постарайтесь понять. Даже на тех же фабриках, где вы в конечном итоге окажетесь…

А он в нас верит, однако.

— … одно дело рабочим стоять и другое — в мастера выбиться. Или вон дальше… на фабриках ведь и учётчики нужны, и конторские. Умных да образованных ценят, берегут.

Стало не то, чтобы тихо, скорее уж приспокоились. Хотя… подозреваю не от того, что прониклись речью, скорее уж притомились. Три часа петь.

— И платят им не в пример больше. А уж с протекцией, так и вовсе выбор будет, куда податься…

Батюшка Афанасий поднялся.

— И ратуя за ваше будущее, Евдокия Путятична искренне желает впечатлить княжну… квоты же, как сузить, так и расширить можно. А ещё получить особые стипендии, от Её Высочества. Там и свитские подтянутся, ибо каждому себя в глазах государевой сестры показать охота.

Вот тут верю полностью.

— Но ежели вам сии аргументы не понятны, приведу другой, — произнёс он с тяжким вздохом. — Того, кто поганый свой рот раззявит не чтоб Государя восславить или Господа нашего…

Батюшка перекрестился.

— … но для речей дурных, хулительных или же вовсе нечеловеческих, того я самолично на покаяние возьму. И каяться заставлю так…

Вот теперь прониклись.

К покаяниям батюшка Афанасий относился серьёзно.

— А теперь, отроки, вы ужинать отправитесь, там-то и продолжим… три дня… три дня всего! Кто ж так делает… тут же ж и стены обновить надо, а то пооблупились все…

Его ворчание сопровождало по пути в столовую, перемежаясь с тихой вовсе несмиренной руганью, которая случалась, когда взгляд отца Афанасия цеплялся за очередную примету неустройства.

В столовой рядом с Савкой плюхнулся Метелька и толкнул локтем.

— Будешь? — шепотом поинтересовался он и сунул в руку что-то мягкое.

Булка?

— Спасибо, — ответил Савка и булку спрятал за пазуху.

— Тут это… — Метелька подвинул к себе миску. На обед дали пустые шти из капусты да зелёной травы, чуть заправленные топлёным жиром, да по ломтю влажноватого ржаного хлеба. — Дело есть. Поговорим?

Савка кивнул.

— Тогда после. Федор нас на конюшни спровадит, вроде как чтоб не мешалися, а там уже…

Метелька, разом успокоившись, заработал ложкой. Суп был жидким и пресным. Среди кусков зелени попадались кусочки картофеля и даже какой-то крупы. Савка тоже ел. Но как-то через силу, словно нехотя. И это тоже было неправильно. Да и Метелька заприметил.

— Зорька опять заворовалась, — сказал он. — Тебе бы мясца. В мясе самая сила… Ничего, вот в город выйдем…

И осекся

А Савка только и сумел, что кивнуть. Я же ощутил, насколько ему всё равно.

Глава 16

«Уж третий день идёт процесс над нигилистами, обвиняемыми в покушении на Его императорское высочество, Великого князя Константина. И что можем мы сказать вам ныне, после того, как нами были услышаны речи обвиняемых? Это какие-то выхолощенные души, в которых раны уже давно зажили, в которых не осталось никаких понятий о различии добра и зла, — вынуты вон всякие простые, естественные чувства и представления самого простого смысла…» [5]

«Русь»

На конюшне было спокойно. Старый мерин, оставленный в стойле, тихо вздыхал да гонял мух.

— Тут это, — Метелька взялся за метлу и даже пару раз махнул ею по земле. — Дело такое. Надо будет в город сходить, глянуть на одно… Место.

— Какое? — Савке достались кривоватые грабли. Вообще в конюшне было довольно чисто, а потому отправку нас сюда можно было считать своеобразным отпуском.

— Да так… Ничего сложного. Ну, я так мыслю. Тут до города близехонько, за пару часов обернёмся. Да и Мозырь на тебя поглядеть хотел…

В этом дело, а не в каком-то доме. Или и в доме тоже?

— Зачем? — в Савке пробудился слабый интерес.

— Так… Думаю, предложит чего. Ну и покажет, как оно жить…

Показать-то покажет, но… Не вышло бы, что этот поход в один конец.

— Ты ж сам с ним поговорить хотел. Нет? — голос Метельки сделался вкрадчивым. — Вот и интересно стало ему, кто ж такой борзый-то…

Савка застыл и… сам спрятался, оставляя меня с Метелькой. Твою же ж в душу мать. Нет, поговорить мне не сложно, но он же ж сам должен учиться.

Но и дёргать, выдавливая, страшно.

А вдруг да перетяну.

Вдруг вернется та самая, глухая, тоска?

— Гарантии, — спрашиваю, — твой Мозырь даст? Что отпустит, ежели не договоримся? А то же ж дело такое. Пойти просто. Вернуться как?

И Метелька отшатнулся вдруг.

— Ну ты и странный, — хихикнул он нервно. — То барчук барчуком, то глянешь так, что прям внутрях холодеет.

— Гарантии. Иначе с места не сдвинусь.

— А не боишься, что сдвинут? Ежели Мозырю нужда случится, он вон Федьке на лапу даст, и тот тебя самолично вынесет. Вместе с