Олег Кожевников - Лёд и пламя Страница 41

С такими мыслями я и двинулся в сторону нашего объекта атаки. Подбирались мы очень осторожно, особенно, когда в промежутке между танками и бронетранспортёром увидели прохаживающегося вдоль входа в здание часового. Как только он появился в зоне видимости, Якут залёг и взял этого немца на прицел. Остальные стали пробираться к боковой стене пивной. При этом двигались только в тот момент, когда часовой, медленно вышагивая по своему маршруту, поворачивался к нам спиной.

Окончательно моя группа залегла, когда до стены дома оставалось метров пятнадцать. Двигаться дальше было очень опасно, даже этот обозник мог заметить наше перемещение. Хорошо, что охрану танкисты организовали сами, и у них на часах стоял какой-то техник, а не опытный полевой боец. Если бы охрану нёс финский егерь, то, наверняка, он обнаружил бы нас задолго до того, как мы подобрались к зданию на расстояние броска гранаты.

Вот так, в полной готовности к стремительному броску, находясь недалеко от двери пивной, мы и затаились. Решение ворваться в здание и уже там, внутри ликвидировать танкистов, было вызвано слишком плохой нашей вооруженностью. Катастрофически не хватало бутылок с зажигательной смесью и гранат. И это несмотря на то, что на уничтожение танков было выделено целых двадцать бутылок с адской смесью. На уничтожение танков я выделил восемнадцать бутылок, а на поджог здания оставалось всего две. Этого было явно недостаточно. Два очага пожара можно было довольно легко потушить, конечно, если засевшие внутри немцы и финны не растеряются. А оснований надеяться на это не было никаких. Наоборот, танкисты, скорее всего, были обучены бороться с возгоранием горючих смесей. Гранат у нас тоже было не очень много, всего по пять штук на человека. При этом только у меня было две штуки Ф-1, а остальные имели РГД-33. И, как повелось на этой войне, у всех РГДшек оборонительные чехлы, которые и давали основное количество поражающих осколков, были выброшены. Почти все красноармейцы, чтобы не таскать лишний груз, выкидывали эти тяжёлые оболочки. А без них, при взрыве гранаты, на расстоянии двух метров от эпицентра можно было отделаться только контузией.

Примерно в четыре десять орудийные батареи перестали стрелять, и наступила тишина. Она прерывалась только отдалённым гулом орудийной канонады и ленивым лаем собак. Любой посторонний звук был хорошо слышен. Я поблагодарил бога, что мы закончили все наши перемещения до окончания стрельбы артиллерийских орудий. Наверное, у финнов наступил перерыв на завтрак или на обогрев.

Ровно в четыре часа и двадцать минут утра раздались первые ружейные выстрелы, это стреляли по часовым наши два лучших снайпера. Сразу после этого предрассветную тишину нарушила целая какофония звуков. Классифицировать их и анализировать, откуда раздаются эти звуки, у меня уже не было времени. После выстрела Якута по часовому, я, вместе с лежащими рядом бойцами бросился к двери пивной. Лыжи у всех были сняты еще, на примыкавшей к площади улице. К дому, где располагались танкисты, мы двигались либо ползком, либо утопая по колено в снегу. Скрытному перемещению очень способствовал снежный вал, находящийся вдоль пути нашего движения. Он образовался при зачистке от снега центра площади.

Первым, распахнув двери, в помещение ворвался Шерхан, за ним я, за мной ещё два красноармейца с автоматами. Пулемётчик остался на улице, прикрывать нас с тыла и, по возможности, не дать немцам покинуть здание через окна и второй, черный вход. Окна с другой стороны дома должен был контролировать Якут. Перед тем, как заскочить в дверь, я глянул на лежащего в метрах пяти часового. Он лежал на спине, и мне хорошо был виден кровавый провал на месте левого глаза. Якут, наверное, привык в своей охотничьей практике стрелять точно в глаз, чтобы не испортить шкуры животных. «Пять баллов», — почему-то подумал я, ныряя в распахнутую дверь пивной.

Попав в дом, мы сразу разбились на пары. Шерхан с ещё одним автоматчиком бросились наверх по лестнице, находящейся совсем недалеко от входа. Я вместе с другим красноармейцем начал проверять все помещения первого этажа. На этом этаже находился большой зал, с небольшим подиумом в конце. Там, по-видимому, раньше было что-то вроде сцены, у самой стены всё ещё стояло пианино. По правой стороне этого зала, через длинные проёмы, виднелись помещения кухни и бара. Но теперь всё оборудование было убрано, и вместо него были установлены двухъярусные нары. Такие же нары находились и по левой стороне этого длинного зала. Освещение, хоть и не очень яркое, присутствовало. Во всём зале было два керосиновых светильника. По одной керосиновой лампе горело и в бывших помещениях кухни и бара, наверное, для того, чтобы спящие на верхних нарах могли хоть как-то ориентироваться, спускаясь ночью со своих лежанок.

Кроме двухуровневых нар, трёх столов с приставленными к ним лавками и старенького пианино у торцевой стены, в этом большом зале больше никаких крупногабаритных предметов не было. Прочую мебель, обосновавшиеся здесь солдаты, наверное, перенесли в другое место. Хотя, довольно уютно расположившихся в этом зале раззяв, солдатами назвать было трудно. Когда мы с шумом ворвались в дом, никто из лежащих на нарах даже не подскочил с места и не кинулся к оружию. Хотя самодельные стойки для винтовок были установлены не очень далеко от спальных мест. Они были набиты винтовками и стояли около стены, напротив нар.

Когда я попал в помещение пивной, то даже удивился – спокойствию и тишине, стоявшим в этом большом зале. Несмотря на произведённый нами шум и доносившуюся с улицы стрельбу, проснулось всего четыре человека. По крайней мере, столько солдат этой танковой часи сидело на своих лежанках. Чтобы их немного озадачить и успокоить, я прокричал:

— Всем до особой команды находится на своих местах, и сохранять спокойствие. Операцию проводит финская полиция. К нам поступили сведения, что в вашей части действует коммунистическое подполье, которое передаёт русским секретные сведения. Сейчас проведём обыск, и невиновные смогут продолжать свой отдых. Любое сопротивление или неповиновение будет расцениваться, как подтверждение предательства и пресекаться самым суровым образом, вплоть до расстрела. Такое распоряжение подписал господин Маннергейм, и оно согласованно с послом великого Рейха.

После этих моих слов, едва проснувшиеся немцы вообще впали в полную прострацию. Своим сообщением я также добился того, что уже сами немцы успокаивали других, только что проснувшихся. Всё это дало мне возможность оглядеться и приказать оставшемуся со мной красноармейцу:

— Серёг, быстро проверь, что за этими двумя закрытыми дверями.