Александр Марков - Отражение Улле Страница 42

— Не будет, — сказал Курги Плешивый. — Старье. Послушаем лучше змееныша. Хоть что-то новенькое в кои-то веки.

Эйле приподняла голову, посмотрела на Курги и чуть заметно улыбнулась. Тот заметил ее взгляд и шумно высморкался, зажав пальцами ноздрю.

— Говори, Орми. Видишь, народ решил, — сказал Кулу.

И Орми начал:

— Раньше на Земле не было никакого поганого Улле. Хозяином в мире был Имир. Он всех живых тварей создал. И берег их, и не давал в обиду. Люди друг друга не убивали. И никакого горя у них не было. Жить было любо. Все что хотели, то и делали.

— Брехня, — сказал Рах. — А если кому захотелось кого-то сожрать, тогда что?

— А им не хотелось. От хорошей жизни людей жрать не захочется. Ведь людоеды погано живут. А те жили хорошо.

— Вождь, надо ему глотку заткнуть, — сказал Рах. — У меня от его речей в животе буря поднимается. Дай я ему углей в пасть напихаю.

Кулу молча пнул Раха ногой в живот. Тот захрипел и упал.

— За что… вождь… за что…

— Это чтоб ты мне не указывал, кого заткнуть, а кому слово дать. Валяй дальше, змееныш.

Орми снова заговорил:

— Потом явился Улле. Хотел он вот чего: убить всех тварей живых, чтобы остались одни упыри. И сделать это он решил руками людей. Он влез людям в мозги и внушил им, будто жизнь — мука, а смерть — благо. Меченые — это те, у кого Улле в башке сидит и нашептывает лживые слова. А выродки — просто обычные люди, до которых Улле не добрался. Видите, все очень просто. И можно сделать так, чтобы на Земле снова стал править Имир. Для этого надо одну волшебную штуковину украсть у оборотней на севере, ну и еще кое-что сделать. Пойдем с нами. Это опасно, конечно, но если получится, все будут победителями. И вы — даже больше, чем я.

Кулу слушал, неподвижно сидя на камне. Меч он сжимал в руке. Ядозубы толпились за его спиной и о чем-то шептались. Рах махал руками. Когда Орми замолчал, затихли и они.

Кулу встал — лицом к Орми, спиной к ядозубам. Сбросил с плеч накидку, остался в одном обрывке шкуры на бедрах. Скрипнул зубами. Выхватил нож и рассек себе кожу на груди крест-накрест. И заорал страшно, так что земля вздрогнула:

— Врешь, падаль! Докажи, что не врешь! Время тебе даю до темноты! Докажешь — я с тобой, вместе пойдем Улле кровь пускать. Заплатит за все. А если врал — не прощу. Всей жизни не пожалею, смерти не пожалею. Десять лет буду тебя грызть, жечь, рвать! Сломаю тебя. Дерьмо из тебя сделаю. Плакать будешь, зад мне лизать, сам себе гу откусишь и съешь. А я все равно не прощу. И смерти не жди. Будешь жить — дерьмом, червем раздавленным будешь жить, пока я сам не сдохну.

— Эй, Кулу! — крикнула вдруг Эйле, до сих пор лежавшая тихо. Берегись!

Кулу подпрыгнул, повернулся, рассекая мечом воздух, и столкнулся нос к носу со Слэком. Тот шел на него с дубиной в руках. Дубина была занесена. Еще мгновение, и вождю настал бы конец.

— Га! — Кулу всадил Слэку меч острием в полуоткрытый рот. Голова развалилась надвое; Слэк рухнул, как мешок с костями.

Кулу обвел ядозубов бешеным взглядом. Там у них происходила какая-то потасовка. От толпы отделились шесть людоедов: Барг, Хреса, Курги и еще трое. Они молча встали рядом с вождем.

— Вы все — выродки! — крикнул Рах. — Вам крышка! Скоро я увижу, Кулу, как ты жуешь свои уши!

— Никак, это бунт? — усмехаясь, процедил Кулу. — А?

— Дерьмо это, — сказал Барг и плюнул.

Отряд Раха — четырнадцать человек — двинулся вперед.

— Развяжи меня, — сказал Орми. — Я буду драться.

Кулу, не оборачиваясь, покачал головой.

— Слишком просто, змееныш. Лежи, не дергайся.

Людоеды бросились друг на друга. Началась схватка. На Кулу нападали сразу трое. Вождь был силен, но не умел обращаться с мечом. Он пытался орудовать им то как копьем, то как дубиной. Рах ударил его ножом в плечо и снова замахнулся.

Эйле стонала и билась, ее глаза закатились, на губах появилась пена. Потом ее тело вдруг изогнулось дугой, как натянутый лук, и ремни на руках и ногах с треском лопнули. Эйле вскочила — почти взлетела в воздух, выбросила вперед обе руки и крикнула хриплым, сорванным голосом:

— Угахатан-рах-кудур!

И в тот же миг тело Раха обуглилось и покрылось дымящимися трещинами, по нему пробежали красные огоньки, и Рах рассыпался золой и пеплом, так и не успев нанести удар.

— Га! — Кулу подпрыгнул и разрубил второго нападавшего от темени до пояса. Те, кто был еще жив, бросились бежать и скрылись среди деревьев. Кулу потерял в схватке одного человека.

Эйле упала без сил.

— Вот оно что… — пробормотал Орми, содрогаясь. — Опять… Петля… Нас убили, и кто-то снова вытащил нас из прошлого… Только зачем? Эйле, как же это… кто у тебя в голове?

— Никого, — шепнула Эйле. — Я сама.

— Ну, нет. Слишком уж похоже… И петли не было?

— Петли? — Эйле вдруг сморщилась, как от боли. — Может, и была… были… как же без петель…

Кулу подошел к ним, зажимая рукой рану. Внимательно взглянул на Эйле и сказал:

— Слышь, Орми. Где ты ее взял?

— Встретил. Она из плена бежала. Из Гугана.

— Немудрено, — усмехнулся Кулу, поддев ногой обрывок ремня. — Так откуда хошь сбежишь. Значит, людей заклинаниями сжигаем? Ловко. — Кулу нагнулся и схватил Эйле за горло косматой ручищей. Девушка замерла. Кулу бросил косой взгляд на Орми:

— Не серчай, змееныш. Сам видишь, надо ее прикончить.

— Попробуй только. Сгоришь, как Рах. Только медленно. — Орми скрипнул зубами.

— Ну, это ты, положим, врешь, — осклабился Кулу. — Ладно! Кто там есть… Барг! Завяжи девке пасть и скрути покрепче, не так, как в прошлый раз. Ты усек, что она ремни рвет и смертное слово знает?

— Усек, — пробасил Барг. — Не дурей тебя небось.

Кулу передал Эйле Баргу, уселся на землю рядом с Орми и скрестил руки на груди. Глаза его были холодны и насмешливы. Крови, сочившейся из раны, он, казалось, не замечал.

— Ну, так. Время идет. Я жду дотемна, Орми.

— Постой… Тебе разве мало? Сам видел только что силу Имира!

Кулу покачал головой.

— Я видел силу Улле, змееныш. Но я и без вас ее видел. Насмотрелся вот так.

— Эйле убила твоего врага. А тебя не тронула.

— Ты языком не мели. И задурить меня не пытайся, не выйдет. Ей это нужно было больше, чем мне.

— Каких же ты хочешь доказательств?

— Это уж твоя забота. Думай. Сделай так, чтоб я поверил. И чтобы они все, — Кулу махнул рукой в сторону своих людей, угрюмо сидевших вокруг холодного кострища, — чтобы они все тоже поверили.

Кулу оставил пленников и пошел к очагу. Людоеды развели огонь.

— Выпотрошить, что ли, этих? — Курги показал на трупы.

— Потроши, если охота, — сказала Хреса.

— А что, жрать никто не будет?

— Да их и в рот-то взять противно, падаль эту.

— И то верно, — вздохнул Курги.

Орми закрыл глаза. Как глупо, думал он. Они все уже наши, но понять этого не хотят, да и не могут. И если я не ткну их рожей в какое-то очевидное доказательство, они так и не поймут. И убьют нас обоих. Стиснут зубы и убьют. Им только начать. Гордость не позволит отступиться. Другие, может быть, и плюнули бы, но только не Кулу. И никакие тут тайные помыслы не помогут. Ничьи.

Или все же помогут?

Время шло. Надо было рискнуть. Уже далеко за полдень Орми позвал Кулу:

— Наклонись ко мне, я шепотом буду говорить.

Но Кулу не стал наклоняться, а прилег, как бы невзначай, на мох рядом с Орми и повернулся к нему ухом.

— Слушай, Кулу. Все люди мыслят по закону Улле. И выродки тоже. Но мысли ничего не значат. Все дело в душе. У меченых Улле правит душой, как и разумом. У нас не так. А с этого дня и у тебя, Кулу, и у тех, кто с тобой остался, как у выродков, в душах живет Имир. И отличаетесь вы от меня только тем, что не знаете о себе правды. Вот это ты и проверь.

— Как проверить? Говори, — произнес Кулу еле слышно, не глядя на Орми.

— Пойди и скажи своим: кто хочет, пусть оторвет нам уши, пальцы, что угодно. Нечего, скажи, дожидаться ночи, и так все ясно. Лежат, молчат, выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им так. А потом посмотришь, что будет. Только условимся: речей их не слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.

Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:

— Срок не истек. Есть еще время до темноты. Что-то ты больно торопишься.

— А без толку ждать. Сразу все решим.

— Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь ему разрешает.

— Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?

Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.

— Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.

— Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще и не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.