Максим Макаренков - Небесные Колокольцы Страница 43

Лиза — с ума сойти, студентка педагогического техникума! — оказалась девушкой довольно неглупой и наблюдательной. Она быстро вычислила, в какой одежде Дронов ушел из дома — темный деловой костюм, один из тех, в которых он обычно ходил. А вот туфли домашние, из тонкой мягкой кожи. Следов борьбы не оказалось — почтенный купец без всякого сопротивления ушел в ночь в тапочках. Ой, Мигачев, до чего ж ты занятный тип!

Запиликала рация, послышался взволнованный незнакомый голос какого-то лейтенанта Марфина. Милиционер был бодр и весел, он уже явно чувствовал в своем кармане приятное похрустывание премиальных и рвался в бой. Проинструктировав его о необходимости максимально скрытного приближения, Ковальчук приказал своей группе отдыхать, дожидаясь подкрепления. Конечно, можно было продолжить преследование, но неизвестно, какая окажется обстановка там, куда приведет след. Пока Ковальчук различал его достаточно отчетливо, хотя концентрироваться приходилось все сильнее, и от этого неприятно ныло в висках.

Наконец подкрепление прибыло. К тому времени дом господина Дронова надоел Ковальчуку хуже горькой редьки, а еще больше надоела бедная Лиза. Расстроилась она всерьез — то ли боялась кормильца потерять, то ли и правда привязалась к содержателю, но она тихонько ныла, хлюпала носом, порывалась снова осматривать вещи и всячески мельтешила перед глазами, так что пришлось командным тоном приказать не беспокоить и не мешать следственным действиям. Уходя, старший лейтенант оставил практиканта, как самого неопытного, разбираться с дроновской личной жизнью, велев вытянуть у девушки все подробности о привычках и поведении пропавшего купца, какие она только сможет вспомнить. Мальчишка заметно скис, ему подвигов хотелось, а не бумажной работы. Но слабое звено — желторотик с амбициями — ни к черту на операции не сдалось. Вслух Ковальчук этого не сказал, всего лишь сухо повторил распоряжение.

Явился Марфин. Лейтенант оказался полноватым, сильно потеющим парнем с круглым деревенским лицом. С собой он привел шестерых патрульных и шестерых же оперов, державшихся особняком. Троих из них Ковальчук сразу же выделил и включил в свою группу, поскольку по повадкам в них чувствовались люди опытные и обстрелянные. Остальным приказал держаться сзади.

Разросшийся отряд растянулся вдоль узкой улицы, и это инквизитору категорически не нравилось, но другого варианта не было. Редкие прохожие с удивлением смотрели на бегущих милиционеров, а заметив серые мундиры Ковальчука и его людей, жались к стенам или сворачивали в подворотни.

След вел к окраине. Вскоре пришлось пробираться среди покосившихся заборов и подслеповатых домишек. К счастью, почему-то не попалось ни одной собаки, так что отряд продолжал скользить в глухой тишине осеннего утра никем не замеченный. Ковальчук отослал одного из милиционеров за местным участковым. Вскоре к нему привели плотного, с выпирающим над ремнем пузом мужичка в лихо заломленной фуражке.

— Вон в том доме кто живет? — тихонько спросил участкового Ковальчук, показывая на черную, в неопрятных завитках гнилого рубероида крышу кособокого, врастающего в землю домишки, окруженного остатками забора — часть досок завалилась на улицу, часть уже растащили, зато калитка стояла ровно, да еще и заперта была на тяжелый ржавый засов.

— Там-то? — переспросил милиционер и сделал паузу: — Федор Бурлагин, он же Федька Бурый.

— Кто таков?

— Пьянь сиделая, — поморщился участковый.

— Опасен?

Участковый снова помедлил перед ответом. Эта его манера бесила Ковальчука, но он задавил раздражение — участковый излагал факты, а как именно, было совершенно неважно.

— Не то чтобы после отсидки за ним что-то конкретное водилось, — заговорил наконец участковый, — но мужик он здоровый и злой. Здесь же местечко — сами видите, даже если и порежут кого, ни одна собака не сообщит. Если только кровищу сам не увидишь.

— Ясно, — кивнул старший лейтенант. — Значит, так. Ваша задача: пройти через двор, постучать. Если хозяин откроет, разговорить, узнать, нет ли кого в доме. Если не открывают, возвращаетесь сюда, ждете моих указаний. При малейшем подозрении — слышите, малейшем, пусть хоть мышь заскребет, — отходите. Понятно?

— Понял, чего уж там, — шмыгнул носом участковый и передвинул кобуру с табельным пистолетом так, чтобы сподручнее было доставать.

Свою группу Ковальчук разбил на две тройки и отправил обходить лачугу с разных сторон. Первая тройка, по мысли старлея, должна была зайти в тыл и перекрыть подозреваемому пути отступления. Остальных Ковальчук тоже расставил, как мог, исходя из своего опыта, после чего сосредоточился и потянулся мысленным зрением к ветхому молчаливому домишке.

И тут же в ужасе открыл рот, чтобы, послав к чертям всякую маскировку, заорать участковому: «Назад! Бегом назад!»… Но не успел.

Дом и двор переливались густым черным глянцем, из которого во все стороны выстреливали тонкие острые иглы. И прежде чем Ковальчук успел издать хотя бы один звук, глянцевая чернота раскололась — и из нее стремительно вылетел ослепительный оранжевый сгусток косматого пламени.

Участкового испепелило в долю секунды. Сгусток ударил в забор и растекся по нему ревущей огненной стеной, из-за которой в разных направлениях вылетели еще три огненные бомбы, разорвавшиеся там, куда старший лейтенант отправил своих людей.

Огненный ад набирал силу. Ревело пламя. Люди сгорали, оплывая, словно черные свечи, поставленные в честь жестокого смертоносного божества. Ковальчук оглянулся, махнул рукой остолбенелым постовым и наконец заорал:

— Назад, все назад!

Но было поздно.

Земля позади взорвалась, массы глинистой грязи взлетели в воздух, словно сработал адской силы заряд взрывчатки, заложенный в виде неправильной петли. По грязной раскисшей земле прошла трещина, развалился забор дома напротив. Домишко со скрежетом раскололся, точно грецкий орех, и из трещины ударило холодное зловоние.

Поднялся ветер, с каждой секундой он крепчал и вскоре достиг ураганной силы. Ковальчук стоял, согнувшись пополам, зачем-то придерживая рукой фуражку, и все старался нащупать того, кто засел в доме. Нащупать, ударить в него всей силой, всем умением… Вот! Вот он!

— Ковальчук! — хрипела рация голосом Ворожеи. — Мать твою, Ковальчук, уводи всех, преследование отменяется! Ответь!

Со стороны дома, разметывая остатки забора, выстрелили новые огненные полотнища. Одно из них попало в стоявший неподалеку бревенчатый сарай, и в воздух взлетели бревна, щепки, горящие обломки крыши. Одно из бревен обрушилось на стоявшего поблизости постового, вдавило в землю, сломало, как куклу.

Ковальчук закричал от ужаса, падая на колени. Лейтенант чувствовал, как его тренированное сознание сминает, расчленяет, препарирует, стараясь высосать все, до чего можно только дотянуться, кто-то очень холодный и могущественный. Он ощущал волну нечеловеческой равнодушной ярости, которой было удостоено само мироздание, все, что окружало людей. Да и Тот, Кто смотрел на это с Небес, тоже был личным врагом неизвестного. А лейтенант в этой вражде был насекомым, ничтожеством, маленькой помехой на пути к неведомой цели, ради которой можно пойти на все. «Когда колесница направлена ко благу, то возница не отвечает за раздавленных червей», — произнес чей-то бесцветный голос. Старший лейтенант не знал, правда ли он это слышит или просто вспомнилась слышанная когда-то фраза.

Он и чувствовал себя червяком, ничтожеством, покорно ждущим великолепного сверкающего колеса. Вся его жизнь превращалась в ненужное, серое ничто, и самым ярким пятном в нем была эта колесница. Ему нестерпимо хотелось хоть как-то приобщиться к ее великолепию. Позволить раздавить себя, самому лечь в грязь… И рассказать все, что он знает о преследовании, о своих догадках, о том, почему он, ничтожная мокрица, посмел оказаться на пути Возничего.

«Говори! Говори!» — снова и снова слышался проклятый голос.

Невероятным последним усилием Ковальчук сумел на долю секунды остановить это разрушение, грабеж и распад своей личности, но сопротивляться дальше сил уже не было. Отработанным движением старший лейтенант выхватил пистолет из кобуры, приставил к нижней челюсти и нажал на курок.

Дольше всех прожил немолодой матерый опер Никита Васильевич Хорошев. Он дожил до своих лет не столько благодаря смелости или острому уму, сколько благодаря невероятному чутью на опасность. Операция инквизиторов, к которой его припахали, не нравилась Васильичу с самого начала. Деваться было некуда — пошел как миленький, но когда его и еще двоих отправили обходить халупу слева, старался держаться чуть позади, а потому первый огненный шар, прилетевший со стороны дома, задел его только краем. Хорошев взвыл, завалился назад, в кучу прелой травы и листьев и, пытаясь вдохнуть куда-то вдруг девшийся воздух, Успел увидеть, как огонь поглощает его напарников.