Олег Верещагин - Очищение Страница 44

– А я ее терпеть не могу, математику. – Романов встал и, отойдя, принял у девчонки миску с пшенкой – она была с мясом. – Спасибо… – И обратился к старшему: – Передай, что я просил сегодня вечером этого парнишку доставить в Думу. К восьми часам, – и кивнул на глядящего ему вслед юного математика.

Дмитрий Анатольевич Ошурков перебрался из Русаковки во Владивосток, как только это стало возможным. Он был в числе тех физиков, которые спаслись благодаря аварии самолета, летевшего в Хабаровск. С местными физиками – «протеже» Лютового – Ошурков постоянно грызся, причем так, что Романову становилось не по себе. Но из этой грызни что-то регулярно получалось. Например, уже воплощающийся проект гидротермальной электростанции с расчетной мощностью, перекрывавшей все бытовые потребности Владика и окрестностей.

Романов вызвал именно его, потому что Дмитрий Анатольевич в феврале стал куратором физико-математической школы для «одаренышей» – первое. И второе – потому что вспомнилось, как однажды Романов слышал очередной спор физиков. В котором Ошурков вроде бы говорил как раз о нуль-транспортировке.

Это было одним из достоинств Романова. Он вообще-то знал не очень много раньше и осознавал это – и не оставалось времени на самообразование сейчас. Но он никогда не забывал ничего слышанного или виденного. И это помогало ему быстро находить – вот так, по всплывшему в памяти мимолетному замечанию – людей, которые могли решить проблему или помочь советом. И сейчас, пока Ошурков нарочито громко пил чай в кабинете, Романов вкратце пересказал ему случай в поле, а потом протянул тетрадь:

– Сам знаешь, я в этом ничего не понимаю. Это что, правда расчеты телепортации?

Ошурков отпил чаю и еще раз пролистал тетрадь. Покачал головой:

– Нет, конечно. Но это, я бы сказал, очень неплохая аспирантская по физике пространства. С массой ошибок… и тем не менее… Сколько ему лет?

– Четырнадцать. – Романов усмехнулся: – Почти.

– Если ты не отправишь его ко мне – это будет преступлением перед будущим. – Ошурков допил чай.

– Именно это я и хотел услышать. Тетрадочку верни. А то знаю я вас, физиков. Жулье…

– Козел, – спокойно отреагировал Ошурков. Он был старше Романова на шесть лет, и они перешли на «ты» после жуткой ссоры в этом же кабинете в феврале месяце. – Милитарист. Феодал долбаный. И импотент.

– Почему? – заинтересовался Романов, пряча в стол тетрадь.

– А потому что право первой ночи до сих пор не ввел.

– Пошел отсюда! – возмутился наконец Романов.

– Пойду. – Ошурков поднялся. – Чай вернуть?.. – И в ответ на пыхтение Романова напомнил уже от дверей: – Завтра чтобы прислал ко мне этого гения…

…Вошедший мальчишка был в вычищенных штанах, закатанных по колено, в такой же вычищенной рубашке с засученными рукавами и с новыми шнурками в кроссовках – видно было, что над ним поработали женские руки. Он поздоровался, но не сводил глаз с тетрадки на столе. И даже когда сел, повинуясь приглашающему жесту Романова, по-прежнему смотрел туда.

– Так вот, – Романов налил ему чаю. – Сахар клади… вот он… Так вот, Сережа Привалов. Вызвал я тебя сюда затем, чтобы сказать тебе: послезавтра ты перебираешься в Старый Владивосток. При Физико-математическом университете имени Курчатова с января есть школа. Там ты будешь учиться.

Мальчишка быстро поставил чашку. Сказал сбивчиво:

– Гор… рячий еще.

– Горячий, – Романов кивнул и спросил: – Тяжело работать на земле?

– Очень, – кивнул мальчик. И быстро добавил: – Вы не подумайте, я не лентяй и не что-то там! У меня и личные благодарности есть от дяди Ли, две… Я все понимаю… я раньше не понимал…

– Не понимал? – остро спросил Николай. Сережка кивнул:

– Не понимал. То есть я не не понимал… я просто не думал, откуда все берется… ну… что ешь. Как будто само в магазинах появляется…

– Руки часто стирал, да? – Голос Романова стал жестким.

Мальчишка опять кивнул.

– Я даже плакал по ночам, – признался он, пряча глаза. – Как подумаю, что утром надо опять что-то делать… а пальцы не гнутся даже, и вся ладонь в крови… чуть подживет – и опять… Просто, понимаете, – он выпрямился, глянул в лицо Романову почти зло, – я же не могу себе приказать не думать! Ну не могу же! А есть вещи, которые надо сразу, прямо сразу записывать! И что?! Как быть?!

– Я уже сказал, как быть, – отозвался Романов. – Отправишься к Ошуркову в интернат. Записывай и днем и ночью. Думай, сколько влезет. Только не забывай, во-первых, откуда хлеб на стол попадает.

– Не забуду, – тихо ответил Сережка. – А еще что?

– Что еще «что»?

– Вы сказали – «во-первых». А еще что?

– А еще то, что пойми, раз тебе уже четырнадцать… почти. Я тебя не увидел – пожалел – на легкую работу перевел. Ты даже еще не знаешь, что я на тебя взвалил. И что на вас на всех – вот таких, как ты, – взвалили. Ты не отдыхать едешь. Ты едешь въ…ывать, – спокойно матюгнулся Романов. – Сутками. Без поблажек. Без отдыха на траве. Без выходных и отпусков. Без каникул. Как солдат на войне. Понял?

Мальчик встал. Ненаигранно встал и вытянулся – видимо, уже по привычке. И сказал негромко:

– Я понял, что вы имеете в виду. Я буду… буду солдатом[14].

После его ухода Романов взялся читать проект по финансовой системе денег с передержкой. Но в голову ничего не лезло, и он понял, что просто очень устал. И почти обрадовался докладу – пришел Шумилов. Встреча не была назначена… ну и пусть.

Шумилов был в сапогах для верховой езды, забрызганных свежей грязью. Сев напротив, он почесал висок, кивнул на папку под локтем Романова:

– Совпадение.

– Какое? Чай будешь? Сегодня всех угощаю.

– Нет, спасибо… Совпадение какое. А я к тебе как раз с этим делом. – Голос Шумилова был нейтральным, но взгляд – странным. Каким-то испытывающе-выжидающим.

– Ты – с этим делом? – Романов на самом деле удивился. – Слушаю.

– У меня есть спец, который наладит финансовую систему. Серьезный спец.

– Раз он есть у тебя… – Романов крутанул папку, прижав пальцем. – Гм. И за что он у тебя?

– А за историю с клубом на Золотом Роге.

Романов откинулся на спинку кресла и опустил глаза. Глуховато спросил:

– Это тот… с мальчишками?

– Угу. Он самый. Больше ста мальчишек за четыре года.

– Я думал, он сидит.

– Да что ты… Ничего не доказано, все документы потерялись, пострадавшие жалобы отозвали, следователи ошиблись, нужные люди за него попросили… Так и работал он в своей фирме. Ты сам-то думай – «кто ж его посадит… он же памятник». – Шумилов улыбнулся, Романов понял это, не поднимая глаз. – Я вот только думал, что его втихую пришибли, когда все это началось. И вдруг – такая встреча.

– Чего ты от меня-то хочешь? – Романов стал возиться в нагрудных карманах.

– Да ничего. Просто утром был опять спор из-за финансов, ни до чего не доспорились. И ты вон с этим проектом сидишь. А он на самом деле хороший спец. На самом деле все наладит. Сидит, трясется от рвения и твердит, что он ни единого не изнасиловал. Что он всегда их очень любил. Что он многих буквально от улицы спас. Так что, я его ставлю к работе?

Романов поднялся, повозил по столу папкой. И спокойно сказал:

– Посади-ка ты его на кол. Там, над бухтой, и посади. Утром. И чтобы не сразу подох. Понятно?

– Нету у нас такого вида смертной казни, – вздохнул Шумилов. – Виселица есть. И расстрел. Кола нету. Ну да ладно, я к утру сам выстругаю… Однако, – Шумилов тоже встал, – обрадовал ты меня. Очень. Я ведь боялся – специалист ведь…

Романов наконец посмотрел на начальника КГБ. Во взгляде Шумилова теперь было веселое уважение. Но слова Романова были серьезны и взвешенны:

– Ну да. Сперва все это будет вот именно так. Искренне. Почему бы не оставить в живых подонка или негодяя, если он обладает информацией, многое знает, многое умеет… ради нашего будущего, ради того, чтобы было чуть менее трудно, ради детей наших… и, разумеется, под строгим контролем! Потом мы начнем прощать и еще легче – а почему нет, если он полезен для дела? И тем самым начнем разрушать и пачкать именно наше Дело. А вся эта мразь очень быстро сообразит, как им держать нос по ветру. Понемножку, потихоньку, полегоньку они сначала станут нужны нам, потом встанут вровень с нами, а затем спихнут нас в яму и закопают с хохотом. Нет. Нет. И нет. Лучше лишние десять лет голода, чем хлеб из руки растлителя. Лучше десять лишних лет в пещерах, чем дом, построенный руками предателя. Лучше потерять тысячи убитыми, чем приблизить к себе бездушного циника и спастись его советами. Никто отныне и впредь не имеет права рассчитывать на свою «нужность», пусть и реальную, как на индульгенцию за черную душу. Мы запираем эту дверь навсегда и выбрасываем ключ в жерло вулкана. Никогда больше. Никогда. И, может быть, именно этот наш шаг на самом деле даст нам шанс не просто подняться – такое ведь было, было много раз в истории Человечества, – но и не войти снова в мучительные лабиринты повторенных ошибок, в конце которых – все то же торжество скотства и катастрофа.