Олег Верещагин - Клятва разведчика Страница 45

Тётя Фрося вздохнула. Зинка, нахмурившись, терзала ремень снайперки. Юлька тревожно смотрела на меня.

— И от этой великой утратыЯ подумал слабеющим мозгом —Видно в чём-то мы все виноваты,Слишком рано летим к нашим звёздам…Отыскал наконец-то свою я —И кровать сжал покрепче руками……До свиданья — все те, кто воюют,И прощайте — все те, кто не с нами……До свиданья — все те, кто воюют,И прощайте — все те, кто не с нами…

— Бориска-Бориска… — сказал Мефодий Алексеевич и с треском прокашлялся, покрутил головой. — Ну, давайте кипяточку выпьем…

Мне вдруг стало смешно. Меня иногда разбирал смех вот в такие именно моменты. «Кипяточку!» и ведь я буду пить этот кипяточек, и мне будет хорошо, как будто я пью горячий какао в закусочной «На углу», куда мы часто бегали. И после этой картошки в мундире и кусочка замученной шведской сельди (сволочи, немцев кормят, а ещё нейтралы!) я вполне способен ощутить себя сытым, хотя раньше от такого ужина я пришёл бы в ужас… вернее сказать — это вообще не ужин. С другой стороны — наверное, в моём времени масса людей ест и хуже…

— Сахару-то и вприглядку не стало, — обвиняюще заявила тётя Фрося. — Хоть бы сахарин[42]где достать.

Руководство сделало вид, что не слышит её. Тётя Фрося отхлебнула кипятку и обратилась к девчонкам:

— Вот, девки, смекайте, на что мужики годны. Кровь друг другу пускать — и всё. Да если б взяли меня, да какую фрицевскую мать, посадили б рядом друг с другом и спросили: «Хотите, чтоб ваши дети друг в друга железками тыкали?» Да разве б мы согласились?

— Ты и не согласилась бы, — подал голос Хокканен. — А у них разные есть…

— Бреши, Ахтыч, — отмахнулась рукой тётя Фрося. — Никакая мать своему сыну смерти не пожелает.

Интересный разговор остался без продолжения. Явились наши ребята, притащившие с собой кучу блокнотных листочков и короткий список неграмотных. Мы с Сашкой перемигнулись и ушли на крыльцо.

— Внимательно надо смотреть, — Сашка разложил на колене донесение. Я молча кивнул и стал перебирать листки, передавая их Сашке. Текст был короткий, почерка разные, в глазах рябило и мне внезапно захотелось бросить свою идею, а ещё больше захотелось, чтобы похожего не было. Но Сашка уже отложил два листка… и как раз когда он откладывал второй, я задержал очередной в руке и сказал:

— Вот.

Сашка вырвал листок у меня из рук и замер.

— Да, — он поднял на меня глаза и прикрыл их, тяжело выдохнув: — Я так надеялся, что он убит…

…Витька Покалюжный, партизан из первого взвода, запираться не стал — он только увидел два лежащих рядом на столе листка и сел на лавку, свесив голову. Олег снял с него карабин и ремень — тот не сопротивлялся, лишь глухо сказал:

— Пощадите… я не за себя…

— Ты ж это — с самого с начала с нами, — Мефодий Алексеевич налил себе ещё кипятку. — Так это — ты уж ушёл как агент, или это — потом завербовали?

— Потом… — Витька, ещё совсем молодой мужик, передёрнул плечами. — Я жене сказал, что на заработки пойду… И как они прознали — ума не приложу… В конце декабря, как за дровами ходил, прямо возле лагеря подловили… Ну и… Говорят, жену твою повесим, сына — в Германию, ему год всего, он про тебя и знать забудет… Пощадите, товарищи…

— Рассказать не мог? — Хокканен откашлялся. — Мы бы и жену и сына сюда, в отряд…

— Не выжили бы они, — тоскливо ответил Витька. — Рази ж это жизнь… не выжили бы…

— И ты всё это время это — докладывал? — спокойно спросил командир. Агент кивнул:

— Да… Тайники только менялись… А так я фрицев больше и в глаза не видел…

— Гад!!! — вдруг крикнул Ромка, слетел с лавки, подхватил свой карабин и в упор бабахнул в Витьку. Промазал, тот дёрнулся всём телом, но остался неподвижен. На Ромку навалились ребята, но никак не могли его скрутить, он колотился уже в настоящем припадке и что-то кричал — я понял, что вжался в стенку и с трудом сумел расслабиться и отвести глаза от бьющегося в руках наших мальчишки с безумным лицом. Зинка в конце концов взяла его на руки, как маленького, и начала укачивать.

— Ну что тут сказать, — Мефодий Алексеевич оставался совершенно спокоен. — Это. Гад.

— Гад, гад, гад… — закивал головой Витька.

— Но это — гад не сам по себе, — Мефодий Алексеевич вздохнул. — А это — произведённый в гады, это всё ж не то… Семью твою мы это — вытащим. Сейчас ты это — с фрицами общаешься?

— Сейчас нет… приказано было, если отряд уцелеет, ждать, пока на базу станем…

— Ясно это дело… Вот тогда и будешь им слать донесения. Какие я скажу.

— Заподозрят, если мои в лес уйдут… — он впервые вскинул голову, и глаза ожили надеждой.

— Так обставим, что это — не заподозрят. Ты им вон это — какую услугу оказал. Считай, весь отряд это — на блюдечке… Только это чего не обдумай — вешаться или это, стреляться! — повысил голос командир. — Вину это — искупать надо. Никто кроме нас, вот, это, кто тут — про это больше ничего и не узнает… Иди. Это — оружие ему отдайте…

… — Как думаешь — правильно?

Я ждал, что Сашка ответит сразу и безапелляционно: «Нет!» Но он сорвал стебель чертополоха, хлестнул им по сапогам, пожал плечами:

— По человечески — неправильно…и правильно тоже…А по-командирски — правильно со всех сторон… Я, Борька… — он посмотрел на меня и понизил голос: — Если бы вдруг мамка оказалась — живая… и мне вот так…

— И ты?.. — я затаил дыхание.

— Я бы застрелился, — так же тихо сказал Сашка. — А ты?..

К счастью, мне не пришлось отвечать на этот страшный вопрос. Мефодий Алексеевич окликнул нас с крыльца, но потом махнул рукой и подошёл сам:

— Это… дело вот какое, — он вздохнул. — Надо нам это — в родные места подаваться. Это мы кругаля дали, а всё фрицы знают это — где мы… Со следа их это — сбить надо. Одна группа это — пойдёт лесами путлять, да это — с шумом, с громом это… А вторая — это большая — тишком обратно это… Там они нас это — не сразу и искать подумают…

— Ясно, — сказал я. — Со следа немцев мы сбивать будем.

Командир вздохнул вновь.

— Поперёк сердца мне это дело, — признался он. — А только это остальные — девки-бабы, раненые или те, кого это — ну никак терять нельзя… И ещё одно это есть…

— Мы упёртые, — снова сказал я. — Нам терять нечего. Ни детей, ни семей, ни кола, ни двора, а злости и ярости — выше крыши… а смерти в наши дебильные года не боятся, потому что ещё не жили… Вы не стесняйтесь, Мефодий Алексеевич, — я это произнёс без издёвки, я правда не чувствовал ни злости, ни страха, ни досады, ни обиды; я правда видел и твёрдо верил, что ему больно и стыдно говорить нам это. — Мы разведка. Тот, кто выжил в первом бою — уже ветеран…

— Только патрон, гранат побольше, — так же спокойно сказал Сашка, — и взрывчатку возьмём. И девчонки пусть останутся.

— Да, это точно, — поддержал я.

Командир почти неверяще смотрел, переводил взгляд с меня на Сашку и обратно. Потом лицо его задрожало, стало совсем старым, и он встал перед нами на колени:

— Это… ребятки… детки… Христа ради — простите… нас всех простите… весь это — мир, что он такой это… простите, Христа ради…

— Встаньте, пожалуйста, — попросил я. А Сашка молча поднял командира с колен, и Мефодий Алексеевич обнял нас и прижал к себе… или прижался к нам, потому что Сашка был выше его, а я — выше Сашки.

34

Дождь шёл третьи сутки.

Он был совершенно осенний — холодный и нудный, не очень сильный, но вездесущий, словно не середина июля на дворе, а середина октября, и небо полностью затягивали серые низкие тучи. Но нам это было на руку — в дождь не работают собаки, дождь замывает следы, дождь глушит звуки.

Три дня назад — обстрел гарнизона в посёлке Бокино и взрыв железнодорожной стрелки у того же посёлка.

Позавчера — нападение на полицаев в селе Хвощёвка, убито трое плюс староста. Взяты продукты.

Вчера — пущен под откос эшелон с боеприпасами.

Сегодня — на лесной дороге обстрелян конвой из пяти машин в охранении броневика.

Убитых и раненых нет. Есть дождь и постоянное преследование. Позавчера мы даже слышали, как лают собаки, но успели уйти через болото. Я всегда любил собак и никогда не думал даже, что их лай может быть таким страшным — монотонно-металлический, прыгающий по лесу, как шарик между стальных пластин.

Рэм, Олег, Гришка и я шли через луг. Над мокрой травой висела серая штриховка. Остальные наши оставались пока в лесу за нашими спинами, прикрывая наше передвижение — впереди тоже был лес, прежде, чем войти в него, надо было убедиться, что там нет врага. Шарахнет пулемёт или нет? Я плохо чувствовал ноги, было холодно. К холоду привыкнуть невозможно, врут те, кто так говорит; за то, чтобы стало тепло, я бы отдал всё на свете… кроме своего ЭмПи. А изо рта почти что пар идёт. Костёр бы развести, согреться бы, высушиться, горячего чего-нибудь поесть, хотя бы кипятку выпить… Если откроют огонь сейчас — прыгну вон туда, если сейчас — вон туда…