Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании Страница 45

— Можно из гранатомета разбить двери, а потом штурмовать.

— Но тогда необходимо хорошее прикрытие.

— Отвлекающий маневр.

— Одновременно со всех сторон!..

— Сколько своих положим!..

— А что ж, лучше как есть оставить?

— Нет, но, может, все-таки выждать. Пусть у них промеж собой разложение начнется. Пусть нервничают…

— Ну, как хочешь.

— Если ничего не делать — никакого разложения не будет.

— Тупик какой-то!..

— В голове у тебя тупик.

— Так что же мне все-таки делать?

— Долг исполнять.

— А заложники?

— Дело заложников умирать, — хмыкнули рядом. — На то они и заложники.

— Для того и захватывают!..

— Да.

— А наше дело — карать потом!..

— Кого?

— Оставшихся. Хотя живыми лучше не брать.

— Да. Станешь судить их, а тут их как всегда какой-нибудь крючок-адвокат и отмажет.

— Или по амнистии…

— Безобразие!..

— Ну, ладно, — подвел черту Кот. — Дело ясное! Будет совсем плохо — звони. Чем смогу помочь — помогу. — И, козырнув остающимся, к выходу направился. Другие комиссары, помедлив немного, тоже скучно потянулись за ним вслед.

18

Всю жизнь его стучали по голове предметами постылыми и нестерпимыми, и были долгие тяжелые проводы на вокзале, они повторялись раз за разом, он хотел прервать уже свою тягостную обязанность быть провожаемым и не мог, и вокзал был далеко, где-то на краю нынешнего серого тусклого света, и он был на вокзале, зачем он там был и куда собирался он не знал или всего лишь не помнил. Как было вырваться из этих объятий, как было освободиться от этих слез и вздохов, раз и навсегда, чтобы переменилось что-то и больше не мучило его своим однообразием и повторяемостью?! Все червяки были для него на одно лицо, и вот разнятся теперь между собою только длиной их безмозглого тела. Между тем ему, похоже, все ж таки придется быть начальством, и никак от этого не отвертеться, понимал он. Содом, Содом, город называется Содом, амебой бесформенной расползся над почвой, город и сам тоже — почва, стучало у него в голове, в извилинах его полумертвого или полупрозрачного мозга, он входит в совет города, и все члены совета называются содомиты, и он тоже содомит, а это уж совсем что-то странное, думает он, но его отвлекают, ему не позволяют на том сосредоточиться.

— Вставай, — говорила сестра. — Там тебе звонят.

Неглин машинально садится на диване, он еще там, в этом странном совете, он еще содомит, как и все остальные, это для него теперь привычно и необходимо, но ему все же не дают там оставаться. Разве ж он спал, разве ж он отдыхал хотя бы минуту, минуту жизни его заскорузлой, непредначертанной?

— Слышишь, что говорю? Иди скорее к телефону. Тебя вызывают.

Неглин мокрый от пота, растрепанный, идет в коридор, вспоминает мгновение, где у них телефон, и после берет тяжелую трубку.

— Фишка! — слышал он в трубке, казалось ему, что на весь коридор разносит сильная мембрана уверенный голос Кузьмы. — Дрыхнешь, чертяка? Давай, быстро собирайся и выходи. Через десять минут мы за тобою заедем. Дельце есть интересное. Ну все, бывай!.. — и трубку повесил на другом конце провода длинноволосый инспектор Задаев.

— Замуж бы выйти скорее, да никто меня не хочет, — сказала сестра, проходя мимо него. — Уехать хоть к черту, чтобы никого больше из вас не видеть.

— И нарожать детей-чертенят, — поддержал ее Неглин, вслед за сестрою на кухню входя, разбитый, полупроснувшийся.

— Уходишь сейчас?

— Ухожу.

— Когда?

— Через десять минут.

— Ты бы хоть умылся. А то, посмотри на себя, сам на черта похож.

— Воду дали?

— Я там тебе оставила каплю, — сказала сестра.

— И что мне делать с твоей каплей? — спросил Неглин.

— Мыться, — сказала сестра.

Неглин молча разделся до пояса, фыркая, отплевываясь и шумно дыша, стал растирать по лицу и телу воду, которую ему скупо поливала на руки сестра Алла. Чище он от того не стал, но холодная вода хоть немного встряхнула его.

— Как Машка? — спросил он, вытираясь.

— Спит, — ответила Алла.

— Пусть спит, — рассудил Неглин. — Это полезно.

— Ее-то тебе жаль. А меня кто пожалеет? — спросила сестра.

— Твой будущий черт, — хмыкнул тот.

— Я тебе брюки зашила, — сказала сестра. — И замыла. Но они еще не высохли.

— Ясно, — сказал Неглин. — Пойду в мокрых.

— Никакой благодарности.

— Я лишь констатирую то, что есть.

В комнате он быстро оделся, посмотрел, что там было нового или не такого, как всегда; впрочем, ничего особенного он не обнаружил: отец мычал и бурчал что-то невнятное, старшая сестра храпела за шкафом, Неглина передернуло — от отвращения ли? от обыденности ли? от того и другого, совокупно взятых? — и вот он уж вышел поспешно.

Алла сидела на табурете на кухне, просунув свои руки между тощих острых коленей, и курила дешевую мятую папиросу, сама сутулая, растрепанная, измученная, злая. Ей бы, может, поплакать над жизнью своей незадавшейся, неуклюжей, нелепой, но слез в глазах не было.

Бог не сочувствует тому, кто сам себе не сочувствует.

19

Кота с ними не было, ехали они на двух машинах, Кузьма сел на переднее сиденье, Неглин уместился сзади, где уже сидели два бойца спецназа. В другой машине, видел Неглин, тоже были двое бойцов. Кузьма казался возбужденным и собою довольным и губами своими все выделывал какие-то хитроумные коленца, и Неглин подумал, что тот затеял, возможно, какую-то авантюру.

— Ну что, кто скажет, что Задаев не молодец? — поминутно повторял длинноволосый. — А? Который день уже носимся, как угорелые, и вот Задаев выследил. А то ругают Задаева, пистолеты отбирают!.. Несправедливо! И ты, Неглин, тоже потом так и скажи комиссару, что несправедливо.

— Далеко еще? — спросил Неглин, чтобы прервать бахвальство Кузьмы.

— Да, вот. Приехали уже, — возразил тот. — Мы за тобой заехали, потому что ты рядом живешь. Да и с шариками в голове у тебя все в порядке.

Машины остановились за два квартала до нужного места, из соображений предосторожности. Оба офицера и бойцы вылезли из машин и пошли вперед. Вскоре им по дороге встретился щупленький чернявый паренек, который, увидев Задаева, кивнул тому и остановился.

— Ну? — бросил Кузьма.

— На месте.

— Черная лестница?

— Там тоже.

— Давно уже?..

— Около часа. Я сразу позвонил.

— Ну, все, — сказал Кузьма. — Перчику каюк!

— Да, — сказал паренек.

— Сейчас мы на место встаем, — сказал Кузьма пареньку, — и вы оба свободны. Во какие у меня наблюдатели! — самодовольно говорил он спутникам своим. Неглин машинально головою кивнул, соглашаясь.

— По-над стеночкой, — понизив голос, говорил паренек. — Чтобы из окон…

— Это понятно, — подтвердил длинноволосый.

Далее разговаривали только шепотом или объяснялись знаками. Двое бойцов остались у парадного входа с улицы, но заходить им пока Кузьма не велел, до своего возвращения. Остальные, прижимаясь к стенке, дошли до арки, а оттуда короткими перебежками добрались все до черной лестницы. Стали подниматься, и здесь по дороге им попался невзрачный мужичонка, чем-то неуловимо похожий на их паренька, быть может, отец его или дядя. Кузьма мужичонке и пареньку рукою махнул: валите, мол, отсюда. Те бесшумно ретировались.

На третий этаж поднялись, Кузьма указал на дверь квартиры, окрашенную в такой цвет, грязный и неопределенный, какого, наверное, и вообще не бывает.

— Чердак! — тихо скомандовал он одному бойцу. Тот на цыпочках стал подниматься наверх. — Неглин здесь, — говорил Кузьма. — Если появится — сразу глуши его, ничего не жди! Мы тут же появимся. — Хотел было еще что-то сказать Кузьма, но тут вдруг залаяла собака за дверью. Все встрепенулись.

— Черт, собака! — зло прошипел длинноволосый, и зашептал Неглину быстро-быстро:

— Если оружие у него — стреляй, потом разберемся! Так! Все! С Богом! Ты внизу, прикрываешь! — говорил он оставшемуся бойцу, и оба они побежали вниз, стараясь только не производить лишнего шума.

Проклятая собака все не унималась; Неглин достал пистолет и, если что — изготовился сразу стрелять. У него теперь ничего не болело, вернее, он не ощущал, что бы болело, он был в немалом напряжении, сердце разрывало его грудь, и стучало в ушах; никогда он не научится быть таким хладнокровным, как Кузьма, например, или как эти бойцы, сказал он себе, а всегда будет только подавлять страх и напряжение напущенными на себя злостью и небрежностью. Он огляделся и приметил все вокруг, выход из другой квартиры на площадке был закрыт наглухо, площадка ограничивалась лестничным колодцем, довольно широким, одним маршем выше и ниже, на площадках были окна, но достаточно высокие. Неглин взглянул на часы и заметил время, для отчета, возможно.