Игорь Подгурский - Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех! Страница 47

Председатель недоверчиво хмыкнул. Из города приехал, а таких вещей не знает. Он еще раз развернул мандат. Вроде все правильно. Синяя печать на месте. Подпись товарища Ковбасюка на месте.

— Так что это за мероприятие? — повторил вопрос Поплавков, забирая бумажный листок из рук председателя. Ему не понравился повторный осмотр документов. Только на зуб не попробовал всесильную бумагу. — А если кто-то не захочет звездиться? Несознательных элементов хватает. Да и не все еще приняли душой новую власть?

— Кто не захочет — заставим, — глаза председателя нехорошо блеснули. — Не вызвездил детей — не получишь справку из сельсовета. А без справки в город не попадешь. На ярмарке ничего не продашь. Ни колоска. — Гертруда показал мозолистую фигу в сторону двухэтажного дома за крепким забором без щелей. Доска к доске. Первый этаж каменный, второй деревянный. Крыша крыта листовым железом. Похоже, там жил несознательный элемент.

— Фиг тебе с маслом, а не торговля, купчина толстопузая. — Похоже, в доме под железной крышей жил идеологический оппонент, и он в одностороннем порядке продолжал неоконченный спор. — Мы тут пашем. Горбатимся. Ворочаем… Так вот звездины начнутся с утра пораньше в сельсовете. Милости просим на торжество нового духа. Пиршество революционного разума. А звездины — революционная инициация младенца. Конечно, этот обряд имеет революционный смысл. Мы противопоставляем его крещению. Не во всех деревнях и селах нашей губернии… области у председателей хватает решимости. Слабаки. Надо размыть и исковеркать старые традиции. Тысячелетиями дурили народу головы.

— Размыть и исковеркать, — эхом повторил Аким. Где-то это уже слышал? Ах да, на съезде в зимнем Петрограде.

Инквизитор вспомнил, что на Сормовском заводе постановили встречать Новый год 1 мая. Также стоило ждать «комсомольское Рождество» и «комсомольскую Пасху». На память пришел календарь, виденный им в Наркомате путей сообщения. Крупными буквами сообщалось: «Четвертый год Октябрьской революции». Ниже и мельче указывался год христианской эры. Сверху спустили указание: подлинная история человечества ведет отсчет от 7 ноября 1917 года.

Председатель продолжил, не обратив внимания на слова уполномоченного:

— Необходима серьезная и планомерная идеологическая борьба. Обряды крещения, венчания и отпевания признаны контрреволюционными. Мы их заменили на звездины и на красные свадьбы и красные похороны. Мы положили конец обряду, который веками ставил на людях клеймо «раба божьего». Надо сдвинуть беспартийные массы в сторону нового быта советской деревни. Хотя зачем я это все вам рассказываю? Придете, сами все увидите собственными глазами. Недолго осталось. Пойдемте, я покажу вам дом, где жить будете. Отдохнете с дороги, то да се. — Председатель жестом фокусника выудил из внутреннего кармана ключ, будто знал, что он сегодня пригодится. — На постой вас надо определить. Дом пустует с весны.

— А хозяева куда делись, раскулачили?

— Да нет, в нем вдова жила с тремя детишками-погодками. Муж сгинул еще на Первой мировой. Она к сестре в соседнюю деревню подалась. Вместе легче хозяйство вести, да и детвору с родней легче растить. Ей тут все равно житья не будет.

— А что так?

— Поговаривают, что она ведьма. Как у нас люди пропадать стали, так вообще проходу не давали. Раньше просто косились и за спиной шептались, а потом ворота дегтем измазали. Могли и хату ночью подпалить. У нас тут волчья стая объявилась. Совсем людей не боятся. После дождя следы лап обнаружили в самом селе. Ничего и никого не боятся. Волчары по улицам расхаживают как у себя дома. В народе слух пошел, что это она их приваживает. Вот и убралась подобру-поздорову, от греха подальше.

— И волки сразу перестали появляться?

— Не-а, шурудят по-прежнему. Надо будет попробовать мужиков на облаву собрать.

Кровожадные серые монстры, облюбовавшие окрестные леса рядом с Сосновкой, обжились, осмотрелись и деловито принялись включать в рацион местных жителей.

— Так чего мешкать. В каждом доме по винторезу еще с Первой мировой припрятано. Деревенские — народ запасливый.

— Комсорг сказал обождать. Может, волки на бандитов переключатся. У нас тут по лесам шайка промышляет. Может, оно и верно, — почесал затылок председатель. — Только я вот в толк не возьму. Зачем им на людей охотиться? В наших лесах всегда полно дичи. Как будто медом им тут намазано. Кружат и кружат вокруг села, далеко не уходят. Скоро совсем житья не станет. Хотя что это мы на зверье зациклились. Завтра же такое знаменательное событие намечается. Может, мне стоит написать в районную газету о завтрашних звездинах? А? — Гертруда искательно заглянул в глаза Акиму. — Донесу до потомков дух революционного романтизма.

— Почему бы и нет, — легко согласился Поплавков. — Закончу дела у вас и, когда буду возвращаться в город, передам редактору заметку… твою статью. Только пиши разборчиво и без всяких ятей.

— Все будет в лучшем виде! — клятвенно пообещал председатель, прижав руки к груди. — Никаких старорежимных букв. А вы знаете редактора? Это такие люди, к ним на кривой козе не подъедешь.

— Познакомлюсь!

— У нас в селе создана специальная комиссия. Я и комсорг. Матерый человечище. Почти глыба. Ходим, проверяем свадьбы, чтобы старики не сбивали молодежь с выбранной дорожки. Не дай бог попа пригласят.

— Тяжело приходится?

— А то! — председатель облизнул губы. — Печень не железная. Это ж тяжелое испытание для всего организма. Люди ведь не понимают, как это не налить. Что праздник, что поминки, все едино — пьют. И как пьют, — Гертруда мечтательно закатил глаза. — Главное — попа к людям не допускать. Недоглядишь, запоздаешь, а он тут как тут. О-о-о! Легок на помине. Принесла нечистая.

Вдоль забора шел местный приходской священник. Подобрав рясу, он осторожно перешел широкую лужу, которая перегородила улицу. Не обойти, не перепрыгнуть. Окладистая борода закрывала полгруди, из-под рясы выглядывали добротные яловые сапоги. На груди сверкал крест, пуская веселые солнечные зайчики. Священник, саженного роста мужчина, где-то лет за сорок, вежливо кивнул Акиму, будто встретил старого знакомого. С председателем он здороваться не стал, посчитав это ниже собственного достоинства. Лишь размашисто перекрестил. Гертруду перекосило, словно ему за шиворот сунули холодную бородавчатую жабу.

Видимо, священник услышал слово «звездины». Он громко, словно разговаривая сам с собой, произнес сочным басом:

— Радуйтесь, что имена ваши не писаны на небесах.

— Евангелие от Луки, глава десятая, — ровным тоном почтительно прокомментировал Аким.

— Истинно, сын мой, — священник улыбнулся. — Отрадно слышать, что кто-то еще разбирается в Священном писании. Интересуетесь? Читаете на досуге?

— По долгу службы, — с нажимом ответил уполномоченный.

— Ну-ну… — священник повернулся к ним спиной. К чему метать бисер перед… этими.

Председатель сплюнул и зло прошипел:

— Все никак руки не доходят разобраться с попом. Решительно и бесповоротно поставить точку. Жирную такую точку. Вот приедут товарищи из города в кожаных тужурках. Разберутся с мракобесом, — председатель выразительно несколько раз согнул указательный палец, будто нажимал на спусковой крючок.

Приходской священник сказал себе под нос, но так, чтобы было слышно:

— Смотри, Гришка, прокляну. Предам анафеме, и будешь жариться на сковородке целую вечность. А товарищи тебе уголька будут подбрасывать. У тех товарищей куртки шиты из кожи грешников. Только сапоги и фуражки они не носят.

Сказал и зашагал дальше, улыбаясь уголками губ. Наверное, представил, как председатель сидит на сковородке, плачет и думает думу горькую.

Председатель испуганно замолк, словно воды в рот набрал, лишь злобно буравил взглядом удаляющуюся широкую спину, обтянутую поношенной рясой.

Когда священник отошел на расстояние, что не мог их услышать, неожиданно спросил шепотом:

— А почему это они не носят фуражек и сапог?

— Наверное, рога и копыта мешают, — серьезно ответил Аким, хотя с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться. — Так тебя, значит, Гришкой кличут?

— Григорием я был до звездин. А когда я крес… взял себе революционное имя Гертруда. Все гришки остались в прошлой жизни. — Председатель зло погрозил кулаком вслед священнику, скрывшемуся с глаз. — У, злыдень! И на тебя найдется управа. Надо бумагу в город отправить. Просигнализировать, так сказать.

«Как легко из человека получается зверь. Вчерашний парикмахер с удовольствием полютовал бы, но чего-то боится. Осторожничает. Хитрый зверь».

Гришка Кондратьев до революции успел пожить в городе и выучиться на парикмахера. Там его озвездили, и уже Гертрудой вернулся в родное село с мандатом председателя сельсовета укреплять и сплачивать отсталые массы, а заодно бороться и искоренять инакомыслие. Забитые людишки сплачиваться не желали, а зажиточное кулачье искореняться не хотело. Мироеды оказались народом упрямым и сволочным. Они еще не знали, что проиграли в классовой борьбе. Но Гертруда надежды не терял. Тем более к ним в село приехал комсорг с героической фамилией Подвиг из самого Петрограда, где успел послужить на флоте, а с ним два матроса из Кронштадта. Они вместе служили в одном флотском экипаже. Ядро комсомольской организации Сосновки налицо. Трое есть, а к ним и остальная молодежь подтянется. Подвиг пообещал, кто заслужит чести вступить в комсомол, тот вместе с заветной красной книжечкой получит новые сапоги.