Андрей Ерпылев - Выход силой Страница 47

«Это ты врешь, — безжизненный голос, казалось, был ре­альным. — Ничего тебе не удалось, и ты это понимаешь. Сдайся, мужик, — это лучшее, что ты можешь сделать для себя...»

— Батя никогда не сдается! — От тяжелого удара кулака зеркало брызнуло длинными, прямыми, как ножи, осколка­ми, остро резануло руку, но призрак исчез, канул в темном квадрате за разбитым стеклом...

— Э-э! Что с тобой? — Балагур тронул за плечо насуплен­ного друга, угрюмо разглядывающего обмотанный бинтом кулак. — Уснул что ли? Встряхнись!

— Да вот, задумался. Князев на месте?

— Нет еще. — Полковник глянул на щегольский «Роллекс» у себя на запястье. — Две минуты ему осталось. Опоз­дает — его дело. Хлеб за ртом не ходит.

— Испугался пацан, — заверил Калатозов, восстановив­ший свой апломб. — Пятки смазал...

— Нет. — Президент бросил на недоделанного артиста тя­желый взгляд, и тот осекся. — Он придет. Я знаю.

— Хм-м, — ухмыльнулся Балагур. — Одна минута.

Беззаботным остряком второй человек в Первомайской республике был лишь внешне. Когда возникала проблема, он предпринимал все усилия к ее устранению. И действовал сразу по нескольким направлениям, сводя возможность не­удач к нулю. И теперь он был спокоен: бой не состоится в любом случае.

— Я пришел! — донеслось снизу, и полковник вздрогнул

всем телом.

Перед помостом, как и вчера, опираясь на шпагу, сто­ял Князев. Чуть более бледный, чем вчера, но по-преж­нему уверенный в себе и спокойный. Только по острию стекали медленные, как расплавленная смола, черные капли...

— Что же ты стоишь там? — Голос Середина звучал спокой­но. — Поднимайся сюда, и начнем. Зрители уже заждались.

Поднимающегося по лестнице старшину качнуло, и Ба­лагур довольно улыбнулся.

А бойцы уже обнажались перед боем.

—Да ты ранен, Князев. — Батя прищурился, кивнул на окровавленный бок, от которого его противник, морщась, отдирал присохшую одежду. — Это уважительная причина для переноса боя.

—Царапина. — Игорь перебросил пропитанный кровью ком одежды через канаты и выпрямился. — Я готов.

Длинный порез на ребрах обильно кровоточил и, видимо, доставлял старшине немало страданий, но рана была не слишком серьезной. По крайней мере, в бойцовскую стойку он встал уверенно.

—Бой будет происходить в три раунда... — начал было Калатозов, но президент оборвал заготовленную речь:

—Никаких раундов. Бьемся до победы. Кто не сдюжит, его проблемы.

—Николай... — начал было Балагуров, но в ответ после­довал хорошо знакомый ему рык:

—Все с поля!

И бой начался...

Федотов заранее занял удачную позицию, с которой открывался отличный вид на ристалище. Винтовка была собрана, установлена на штатив, заряжена. Через мощ­ный прицел можно было разглядеть даже волокна па ка­натах, огораживающих ринг. За то, что его не видно со стороны, майор был уверен — эта позиция была его дав­ним секретом. Жаль, что за ропотом волнующихся зрите­лей ничего нельзя было расслышать. Да это особенно и не требовалось.

Киллер видел, как появился «клиент», главный герой предстоящего действа, как сбросил одежду, оставшись в од­них видавших виды камуфляжных штанах и разбитых «берцах». Видел струящуюся по раненому боку широкую поло­су крови...

«Где это он гак? — невольно подумалось Федотову - Ви­дать, Балагур не только моей помощью решил подстрахо­ваться. Зараза... Вечно он так».

Шум толпы усилился — бой начался.

Середин, не размениваясь по мелочам, сразу пошел в ата­ку, заставив соперника отступить к канатам. Бой велся го­лыми руками — никаких перчаток. Кулаки мелькали безос­тановочно.

Князев едва успевал парировать удары, направленные в голову и корпус. Гомон зрителей стих, и в напряженной тишине майору отлично было слышно сопение бойцов, резкие выдохи в момент ударов и характерный звук бло­ков. Оба хорошо знали дело, и ярость президента разбива­лась о хладнокровие Князева. Оставалось только догады­ваться, на сколько их хватит и кто первым начнет делать ошибки.

Федотов выдохнул, положил палец на спусковой крючок.

Перевел прицел на Балагура.

Балагур — с расстояния в сто с лишним метров — смот­рел точно ему в глаза.

Ждет. Как только Батя дрогнет, полковник поднимет большой палец вверх, и Федотов казнит зарвавшегося па­цана. Надо было и раньше это сделать. Прямо в той злопо­лучной экспедиции, пока Князев рубил тростник. Балагур так и предлагал, но Батя уперся. Говорил, что сын за отца не в ответе.

А надо было прикончить его тогда, в тростнике. Выстре­лом в затылок.

Убить и забыть. Как они прикончили почти два десятка лет назад его отца.

И вдруг Федотов словно увидел профессора. И был он таким, каким Федотов видел его в последний раз живым — окровавленным, уничтоженным.

Это для обычных первомайцев, для массы, для толпы, по­мнящей справедливого и человечного лидера, он просто пропал без вести, оставив плоды своих трудов и добрую па­мять о себе. Для них троих, спаянных круговой порукой, кровью спаянных, он оставался жив. Как нарыв на душе, как заноза, которая вроде и не беспокоит особенно, но кото­рую не вытащишь. Он жил вместе с ними, с их больной со­вестью. И с возрастом, со временем, разрастался в ней, как раковая опухоль.

Перед майором из темноты и пустоты, как старинный фотоснимок, все четче проявлялось залитое кровью лицо умирающего Князева, его похожий на клекот шепот. Слова можно было услышать, только склонившись к запекшемуся рту и чувствуя на щеке мельчайшие брызги крови, вылета­ющей с дыханием из пробитых сломанными ребрами лег­ких, — его страшную улыбку, проступившую на треснувших, с дрожащими алыми каплями, губах... С ней он и умер тог­да, а они все никак не могли остановиться и месили, месили, месили кулаками и ногами безвольное тело, окончательно лишая его сходства с человеком. Прерывались на несколько минут, чтобы глотнуть водки, не опьяняющей отупевший от ужаса содеянного мозг, и снова возвращались к бесполезно­му уже делу, мстя мертвому человеку за свои ошибки.

Кто тогда пришел в себя первым? Середин? Балагур? Он, Федотов? Майор не помнил. И не любил возвращаться мыслями к этому. Не любил и боялся. Будто мог кто-то при­звать его к ответу за прошлое преступление — одно из мно­гих, но наиболее памятное — и выставить счет левой руке президента.

— Убирайся к черту! — выкрикнул он в темноту и пришел в себя.

Никого, решительно никого вокруг. Ни мертвых, ни жи­вых. Только он и верная винтовка — подарок безымянного киллера.

И переходящий в рев океанского прибоя ропот толпы внизу...

Игорь выдыхался. Он недооценил противника, его выуч­ку, выносливость, отточенное годами мастерство убийцы, и теперь это стало очевидно. Возраст оказался не такой уж по­мехой для этого будто вылитого из чугуна пожилого муж­чины. Пусть лицо набрякло нездоровой багровой кровью. Пусть вздуваются темные желваки в тех местах, где Игоре-вым кулакам удалось добраться до его плоти, пробив совер­шенную защиту. Пусть кровоточит в который раз переби­тый нос, Князеву досталось больше, гораздо больше. И все тяжелее парировать паровые молоты президентских кула­ков, все уже поле зрения и труднее найти, предвидеть бре­ши в обороне, все чаще заволакивается все дымкой и про­тивно, тянуще, проворачиваются в мозгу какие-то колеса, грозящие швырнуть в омут беспамятства. Равносильного смерти.

И противник это понимал.

— Сдавайся, — прохрипел он, когда их лица на миг оказа­лись вблизи. — Сдавайся — я не буду добивать. Останешься жив и уйдешь. Сдавайся.

Руки стали тяжелыми, как стальные рельсы, так трудно их поднять. Неподъемно тяжелы и безвольны, как выварен­ные макароны. Он проиграл. Он безнадежно проиграл. За­чем же еще и умирать? Надо лечь и тем самым прекратить бой. Лежачего не бьют. Это позор, бесчестье, но не смерть. От позора не умирают. Сдаться?

— Ни за что! — Молодой мужчина с трудом выдавливал из себя тягучие, как резина, слова: — Сдавайся ты!..

Рук не поднять, но выпад головой достиг цели: под оглу­шительный рев толпы президент отлетел на несколько ша­гов и замер, тяжело мотая головой, как бык, получивший удар мясницким забойным молотом между рогами.

Не упускать момент! Вперед!

Усталые мышцы, казалось, натягивались и лопались, как перегруженные тросы, но Игорь, шатаясь, сделал несколько шагов к все еще пребывающему в нокдауне Бате, готовясь нанести решающий удар...

А там, в своем логове наверху, майор припал к окуля­ру прицела, поймав на острие целеуказателя мокрую от пота и крови стриженую голову претендента. Черный треугольничек, не отставая, полз за темной родинкой на пульсирующем виске бредущего как во сне Князева. Указательный палец прижал подушечкой спусковой крючок демпфера, едва слышным щелчком освободив­ший тот, основной, который оставалось теперь лишь тро­нуть. Движением, не поколебавшим бы даже цветочный лепесток...