Владимир Березин - Группа Тревиля Страница 48

И оказалось, что если с личностью — дело тёмное, особенно на переднем крае физики, то с воспроизводимостью — всё ещё хуже. Нету воспроизводимости. Мы меряем манную кашу и радостно докладываем об успехе. А оказывается, что пока мы докладывали, манная каша превратилась в красивый, годный кисель. Мы снова бежим докладывать, бац! — а ни киселя, ни каши, а есть чудесная плесень. Нормально?

Короче говоря, оптимизм повыветрился.

А дальше случилось то, что должно случиться. Туризм победил науку.

Финансовые потоки от туризма оказались сильнее, как-то под это дело даже отобрали жилой городок… Ну, не городок, одно название — четыре домика.

В общем, учёные закисли. То есть ты, конечно, можешь отправиться сюда как на Кавказ…

— Почему на Кавказ, при чём тут Кавказ — это ты про шахту с нейтрино сейчас мне рассказывать будешь.

— Нет, нейтрино тут ни при чём. При государе Николае Павловиче на Кавказ отправлялись для того, чтобы быстрее выслужить чин — то есть ты поехал в какое-то неудобное (он при слове «неудобное» как-то неприлично причмокнул) место, и вот нате, кавказский асессор, то есть майор.[27] Так тебе служить двенадцать, что ли, лет, а этак — стремительно и быстро, без выслуги, экзаменов и через чины.

Но — недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, как поётся в известной народной песне, которая так любима им, нашим народом.

Всем стало неинтересно. Неинтересная Зона, неинтересные чудовища, неинтересные учёные, которые вдруг выясняют, что какие-то чёрные шарики преломляют с коэффициентом 0,8, а не 0,4, как считалось раньше. Ура! Зашибись! Это раньше всех потрясали «чёрные брызги», моя прелес-с-с-сть… Пустили луч света в чёрный шарик, вышел свет с чудовищной задержкой, которая зависит от веса шарика, от размера, и ещё от дюжины параметров, и частота выходящего света всегда меньше частоты входящего… Что? Куда? Почему? Ну вот думали, что эти «черные брызги» — свёрнутое пространство с качественно иными свойствами, и чёрт поймёт ещё, что там содержится внутри. Но выгоднее всего оказалось из «чёрных брызг» точить бусы, я даже помню рекламу «Я тебе двенадцать галактик». Потом, правда, прошла антиреклама о вредоносности галактического излучения и модницы, несмотря на весь бред этих слухов, ожерелья-то поснимали.

Одно правда — мы обслуживаем туземцев, и самым ходовым товаром у туземцев всегда были бусы. Они заслуживают только бусы. Хотя эти туземцы теперь руководят и определяют жизнь учёных и путешественников.

Ну, некоторым повезло — американцы сняли фильм, ты помнишь — любовь-морковь, благородный сталкер, его брат-учёный, журналистка с канала FOX, последнее убежище, битва при Монолите… Опять попёрли туристы, и опять к исследованиям проснулся интерес: пошли гранты.

А ведь для нас что важно — гранты. Нет грантов на исследования мутагенного зайца — хрен тебе, соси лапу как этот самый заяц. Благо лапы у него гигантские. Ну или как медведь соси. А тут ты им предъявляешь: помните про зайца? Зайца в фильме видели? И никому нет дела, что это у них не заяц был, а компьютерный мираж. Есть деньги под зайца!

А потом кончается волна интереса, и всё снова протухает.

Я тебе вот что скажу: человечеству ничего этого не надо. Человечеству шаманизм нужен: вот вам баночка-притирка, прямо из Зоны, экологически чистая, никакой химии.

Нас, по сути, спасают военные и косметологи. Впрочем, военные в меньшей степени — вот, лет десять назад думали заправлять ракеты «ведьминым студнем» — не в смысле горючего, конечно, а накачивать им боеголовки. И что? Взял и вдруг затвердел.

Можно им теперь по врагам шарахнуть, поднимется облако инертной пыли — пусть обчихаются.

Такие дела.

А вы ведь тоже всё про косметику, да про косметику?

— Ну, не совсем, хотя разводка на деньги схожая — выбили грант на кожу, занимаемся мозгом. Выбили грант на ногти, занимаемся эволюцией. Относимся с пониманием.

Знаешь, что говорил Генри Форд? А говорил Генри Форд, и это оставили нам в назидание, следующее: «Если бы я спрашивал у людей, что им нужно, они бы ответили: ещё более быструю лошадь».

Но эти разговоры кончились — разочаровал я Атоса.

И с тех пор мы не разговаривали на неслужебные темы.

Поэтому Атос не стал мне ничего больше говорить, а я отправился в «Пилов» выпить и закусить, как и полагает благородному дону, вернувшемуся с маршрута.

Походя я заметил, что у самостийников — новая смена. Их принимал сперва один СБУшник,[28] по совместительству мой добрый приятель и собутыльник. Однако с ним был какой-то подчинённый, так что я решил не подходить.

У украинского корпуса стоял «КАМАЗ» с откинутым задним бортом. Рядом с ним ругались двое, один привёз груз, а другой принимал его.

— Семецкий, слышишь, Семецкий, ну где накладные, а? Где? Где накладные? Я убью тебя!

Второй угрюмо молчал, но когда я проходил мимо, угрюмо сказал:

— Ну убей, попробуй. Убьёт он…

Наконец всё стихло.

А в баре был дым коромыслом — действительно, приехала новая украинская смена. И там были две такие бабы, что я сразу забыл об Атосе, и даже о трёх убитых, что сегодня стали превращаться в неотъемлемые части Зоны. Скоро их подъедят грызуны или более крупный зверь. Крупный зверь при этом расшвыривает кости, и только по черепу спустя год можно будет угадать след человека.

Мы пили как проклятые, а я играл на гитаре.

Наконец все устали.

Я решил проводить одну из украинок — она была какая-то вся упругая как ластик и страшно меня заводила. Мы уходили последними.

Глава семнадцатая

А тогда над книгой, найденной на книжном развале он заплакал неожиданно для самого себя, потому что в этих строках он увидел чувство, которое было так нужно ему и которого он — за всю жизнь свою — так и не пережил, не ощутил.

За строчками этими он увидел все то, что он так явственно представлял себе, о чем он мечтал, но чего не имел — ни одной минуты.

Зона, 13 мая, Эрик Калыньш по прозвищу Палач. Жизнь с мечтой. Как устроена гипножаба. Плохо, когда тебе снятся львы, но жизнь разбудит всё равно.

Палач ходил один по Зоне.

Его боялись, ходил слух, что он заговорённый, и поэтому на него никто не нападал — кроме всякой нечисти, потому что тварям Зоны наплевать на слухи.

А вот мелким бандитам и бандитам крупным не было никакого резона воевать со сталкером-проводником Эриком Калыньшем по прозвищу Палач. Он им не мешал — разве что ущемлял самолюбие кого-нибудь из них.

Но самолюбие — такая вещь, на которой как раз проверяется настоящий авторитет. А настоящий авторитет никогда не допустит той ситуации, когда покажется смешным или уязвимым.

Поэтому настоящие короли рэкета и контрабанды делали вид, что они не замечают сталкера по кличке Палач, или даже давали понять, что он если не встроен в структуру их банды, то выполняет для них разовые поручения. А вот тех, кого вольный сталкер по прозвищу Палач раздражал и кто пытался смахнуть его с неуютных просторов Зоны как фигуру с шахматной доски, часто постигали разные неожиданные напасти.

К примеру, был такой непонятный человек со странной кликухой Владимирский Централ. И вовсе был он не из Владимира, и даже никогда не чалился в знаменитой пересыльной тюрьме, но вот как-то заработал на такую кличку. Владимирский Централ как-то хотел, чтобы Палач вёл его группу, а тот ни в какую. Не польстился ни на деньги, ни на процент, не подействовали на Палача угрозы и посулы. И попросил Владимирский Централ своих людей доставить ему, Владимирскому Централу, немного удовольствия.

Чтобы, значит, исчез этот человек в своём дурацком капюшоне и больше Владимирскому Централу не мешал тешить самолюбие.

А то уважаемому человеку очень обидно, когда оказывается, что его деньги теряют цену и что его угрозы для кого-то ничего не значат. И сумму назначил за это дело — неплохую сумму.

Да только никто за этой суммой не пришёл. Одного из охотников наказать Палача нашли через месяц. Увидели в воздушном пузыре на болоте — там он мог вечность жить как овощ, с выпученными глазами плавая в своей биологической тюрьме.

А другой охотник напоролся на мины прямо рядом с Периметром, хотя в минных полосах были давно проделаны проходы — и тайные, и официальные, и знали о них все.

А третий из вызвавшихся (впрочем, их и было-то трое), вовсе сгинул неизвестным образом. Зона ведь так устроена, что может съесть человека без остатка и даже не облизнуться. «Из дома вышел человек, с винтовкой и мешком, и в дальний путь, и в дальний путь отправился пешком — и вот однажды на заре вошёл он в тёмный лес, и стой поры, и с той поры исчез», — как сообщал нам один поэт по совершенно другому поводу.