Иван Тропов - Каратель Страница 49

Подняться не получится. Но надо хотя бы вытащить из-под себя вторую руку, чтобы осталось просто подтянуть к губам. Когда разорву одно запястье, тогда уж точно сил не останется, чтобы переворачиваться…

Я смог приподнять голову – и тут понял, что звук мотора не за спиной, где я видел машину, а за головой. Со стороны белого домика распределительной, до которой я не дошел нескольких шагов. Еще одна их машина…

Рев мотора накатил на меня, над головой щелкнула дверца. С другой стороны холма объехали? Будто прямо за распределительной поджидали…

Я подтянул руку к лицу, уже понимая, что мне не успеть. Зажмут раны, сволочи. Затянут, забинтуют…

Мне хотелось выть от отчаяния, но сил не было совсем. Мир качался надо мной, расплывался.

Свет солнца – странно неживой, тусклый…

Белый угол распределительной вблизи щербатый, в потеках краски – и тоже тусклый, нереальный, как на картинке…

По другую сторону силуэты людей, ветер рвет пурпурные полы. Первый совсем близко, шагах в двадцати. И только сейчас я вижу, что это не безликая кукла в плаще, а у него есть лицо. Темные волосы, широкий подбородок с ямочкой…

Кобура под пиджаком. Он вдруг замешкался и зачем-то лезет в кобуру, хотя у меня в руках нет Курносого, и чертова сука знает, что у меня не осталось ни одного патрона. Даже сил не осталось, чтобы сопротивляться…

– Давай сюда! Крамер!

Голос знакомый, но я не понимаю, чей он.

В голове плывет, сталкиваются осколки. Куски одной мысли, это я понимаю. Они об одном, они связаны, но почему-то иззубренные края не попадают друг в дружку, никак не складываются в целое…

А в воротник вцепились, меня тянут.

Оказывается, я еще могу двигать ногами, помогая…

– Давай, сукин кот, давай!!! – бьет мне в уши крик, и я понимаю, чей это голос. Только…

Не растрачиваясь на неподъемные мысли, из последних сил я толкаюсь ногами, и рывком за шиворот меня втаскивает в машину, врезав в поясницу стальным порожком.

Каким-то чудом мне удается закинуть ноги внутрь. Меня самого тянет дальше вверх, затаскивает на сиденье – тянут теперь уже за пиджак сбоку, перед глазами знакомая рука, но рукав плаща чужой, бьет по нервам – пурпурный, пурпурный! Но голос… И рука…

И в проеме дверцы изумленные лица бегущих. Кто-то целится, кто-то вскидывает руку с пистолетом, кто-то рвет кобуру…

Мотор ревет с новой силой, дверцу кидает к машине, машина рвется вперед. Меня вжимает в сиденье, голову дергает назад, кажется, шея просто переломится как спичка, но в затылок тыкается подголовник. Хлопок дверцы… Выстрелы, глухие и далекие, и оглушительные удары пуль по корпусу…

Дом, такой огромный еще минуту назад, пролетает мимо, как выброшенный в окно окурок. Был – и нету.

Поворот, пустая улица, гаражи-ракушки по краям, припаркованные машины…

Наконец-то у меня хватает сил повернуть голову влево. Посмотреть на водителя.

– Что, Храмовник?! Это тебе не кошкам хвосты крутить, а?!! – орет Виктор, перекрывая рев мотора, все набирающего обороты. Его улыбка такая злая, что это почти оскал.

Это последнее, что я вижу. Я падаю, падаю, падаю – туда, где наконец-то можно послать все к черту…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

ПРИЗРАКИ

Губы превратились в растрескавшуюся расщелину, между которой застрял язык – шершавый, как наждачная бумага. В глотке, в горле скребло при каждом сглатывании, не принося облегчения.

– Пить… Пить хочу…

– Сейчас. Держи.

Что-то прохладное и жесткое ткнулось мне в губы. Носик фляги. Я обхватил его, как теленок сосок, губами, не давая пролиться ни капле.

Господи, до чего же вкусным бывает коньяк…

– Все, все! Отлепись!

Носик фляги выдернули из моих губ. Я открыл глаза.

С закрытыми глазами мне казалось, что светит солнце, но нет. Всего лишь лампочка внутри машины, вот откуда золотистый свет сквозь веки. Уже давно стемнело.

Это был уже не «мерин», другая машина. Изнутри похожа на «лендровер» Гоша. Но не Гошев.

Я повернулся к Виктору.

Он был уже в привычной одежде. Его взгляд был невинен, как у новорожденного ангелочка.

– Сволочь, – сказал я.

– Да мне не жалко, просто захмелеешь. На. – Он бросил мне на колени бутылочку минеральной воды. – Тебе сейчас лучше просто воды, а не…

– Сволочь, – повторил я.

И он прекрасно знал, что это не за отнятый коньячок.

Только и не думал смущаться. И еще эта его чертова ухмылочка, которую однажды я вобью ему в зубы.

– Что, Храм Храмыч? Не понравилось? – Он глотнул из фляги, завинтил колпачок. – А как других плюшевыми мишками-ковбоями пользовать, со страшными револьверами, в которых холостые пустышки, так ничего, нравилось…

Я уставился в окно перед собой.

– Да ладно тебе… – вдруг совершенно другим голосом заговорил он. Его рука легла мне на плечо. – Не злись. Так надо было.

Я дернул плечом, сбрасывая его лапу:

– Зачем?

– Ну – зачем… Выманить надо было.

– Катька?

Сдается мне, никуда-то эта мелкая жидовочка не убежала. С-сучка. Как играла-то, а!

– Ну да… – очень миролюбиво пробормотал Виктор, косясь на мои сжавшиеся кулаки.

– А если бы я там сдох?

– Ну не сдох же…

– Сволочь.

– Повторяешься, Храмовник…

– Да ну?!

Виктор ответил своей фирменной ухмылочкой.

Но сейчас она меня не разозлила. Злость уже вытекла из меня куда-то. Вся, до последней капли.

– А Старик… – Я облизнул губы. Вновь сухие-сухие. – Катя сказала, ты был вместе с ним, когда они пришли.

Виктор медленно и шумно потянул воздух. Так же медленно и шумно выдохнул. И как-то совершенно незаметно оказалось, что к концу этого маневра он смотрел уже не на меня, а в темноту за лобовым стеклом.

Я молчал, боясь повторить вопрос. Если бы Старик был жив и все это время был с Виктором, он бы не разрешил ему выкинуть со мной такую штуку.

Но если Старик не с Виктором, но все-таки жив…

– А Старик… – опять начал я и опять не решился договорить.

Не знаю, какой ответ я боялся услышать больше…

Виктор лишь чуть качнул головой, не поворачиваясь ко мне.

Нет…

Значит, все-таки нет…

Стоп! Я помотал головой. Стоп… А откуда он может знать точно?

– Думаешь или уверен?

– Знаю, – сказал Виктор.

Чертов самодур! Вечно-то у него на все вопросы есть ответы, даже когда он не может знать!

– Как это ты можешь…

– Видел, – сквозь зубы проговорил он, продолжая глядеть в темноту перед собой.

Видел… Как он мог видеть?

– Я как раз занимался с его девочкой, – заговорил Виктор, – когда… – Он сжал губы и замолчал.

А я почувствовал, как лицо заливает жар.

– Ты… Ты был с ним?.. Когда они…

Виктор молчал.

– И ты бросил? Бросил его?!

Я крутанулся, целя правым кулаком ему в лицо, но все тело было какое-то чужое, непослушное… он легко перехватил мой удар. Сжал меня за запястья, вцепился двумя руками – здоровый, за метр девяносто и под сто кило, – и встряхнул меня так, что зубы клацнули.

– Ну ты!!! – Он дышал мне в лицо, и вдруг оказалось, что вечно смешливые карие глаза почти обжигают. Оказывается, под вечной ухмылкой было что-то настоящее. Там была ярость – и там была боль. – Что ты знаешь, а?! Что – ты – знаешь?! – Он еле сдерживался, я чувствовал это. – Как дал бы! Да… инвалид, б-битый, да недостреленный… Уймись, понял?

Он толкнул меня обратно в кресло. Отвернулся и уставился в свое окно. На скулах играли желваки.

– Ты его бросил, – сказал я.

– Они окружили дом.

– Вот именно… А ты его бросил.

Бросил Старика. Беспомощного в этом его инвалидном кресле. Одного, окруженного этими пурпурными и гривастой! Бросил без единого шанса!

– Ты мог его вытащить. Должен был вытащить!

– Не знаю, мог ли я его вытащить… – глухо проговорил Виктор. – Они окружили дом, пять машин, а потом еще эта сука… Да не в том дело! – Он вдруг врезал себе по колену. – Не в том дело, понимаешь?!

Он повернулся ко мне. На его лице не было злобы, одно лишь глухое отчаяние.

– Я бы потащил его, даже если бы точно знал, что нам двоим не выбраться. Все равно потащил бы.

– Так почему же ты здесь?..

– А ты, оказывается, маленький, жестокий щенок, Крамер, – прищурился Виктор. Отвернулся в темноту. Вздохнул. – Почему я здесь… Он сам не пошел со мной. Вцепился в эту свою девочку и не пошел.

– Ну да, конечно, – ухмыльнулся я. – Он дал тебе оправдание, чтобы ты мог сбежать, и ты тут же вцепился в эту соломинку! И сбежал как последний…

– Не мели чепухи, Храмовник, – неожиданно спокойно сказал Виктор. Снисходительность вернулась на его лицо, непрошибаемая самоуверенность. – Вот уж чего Старик не стал бы делать, так это играть в такое тупорылое благородство.

– Но…

– Да сиди ты! – отмахнулся он. – Сиди и слушай, если сам думать не научился! – Он повернулся ко мне и заговорил медленно и терпеливо, будто ребенку объяснял: – Это все сказки с геройством для горячих щенков вроде тебя. А Старик… Он жизнь на это положил. Понимаешь? Жизнь. Всю свою жизнь. Ради того чтобы этих сук резать. Это было для него важнее всего. Понимаешь? А теперь подумай: что можем ты или я по сравнению с ним? Подумал? Если бы ему пришлось выбирать между тем, чтобы я бежал один, без него, и точно спасся – или чтобы мы выбирались вдвоем, с призрачными шансами уйти, хотя бы и одним к ста… – Виктор усмехнулся, заглядывая мне в глаза. – Нет, Крамер. В сопливое геройство он играть не стал бы. Он бы вцепился мне в шею своей клешней как краб и заставил бы меня тащить его оттуда. На коляске или на своем хребте, если не получится на коляске. А потребуется, так хоть на карачках с ним на шее.