Игорь Вардунас - S.W.A.L.K.E.R. Байки из бункера (сборник) Страница 49

Мать, Роза Михайловна, в молодости слишком увлекалась озоновыми коктейлями, вот и сына назвала в честь любимого вещества. А дочку так и не родила, хотя Озон-Зенька вовсе не возражал против сестрички. Роза Михайловна берегла фигуру. Отец уж и суррогат предлагал, и инкубатор, но мама ни в какую – учительница биологии, она стояла за естественные роды. А была бы сейчас родителям радость, пока сынок, проваливший экзамены на юрфак МГУ, тянет воинскую повинность. То есть телом почивает в стазис-контейнере, облаченный в комбез, а разумом пребывает тут, на Фронте – унылом, обширном и грязном фронте Четырехсотлетней Войны.

В школе рассказывали, что раньше войны велись в Тылу… то есть в реале. Но после разрушений Третьей Мировой правительства между собой договорились, и все боевые действия перенесли в вирт. Там, слившись, они превратились в бесконечную Четырехсотлетнюю Войну, а вирт раз и навсегда превратился во Фронт.

Конечно, согласились поначалу не все. Еще какое-то время то здесь, то там вспыхивали бои и в реале. Но к концу двадцать первого века слишком большие территории оказались заражены грязными бомбами. Наверное, министрам не нравилось завтракать, обедать и ужинать гидропонной соей. Наверное, они предпочитали парную говядину, свинину и органический хлеб, выращенный из настоящей пшеницы. А какая настоящая пшеница на радиоактивной земле – разве что полиплоидные мутанты, жуткие на вид и губительные для здоровья. Так что выход нашли.

Компания «Энигма» – один из ведущих производителей компьютерных игр – предоставила платформу для того, что через каких-нибудь пять лет стало Фронтом. Эта же компания занималась разработкой ландшафтов, строений, оружия и прочей техники, хотя Озон в упор не понимал, почему за модель были выбраны сценарии Первой Мировой войны, отгремевшей больше пяти веков назад. Вроде бы она считалась самой жестокой в истории человечества. Вроде бы у отслуживших на фронте молодых людей резко падал уровень агрессивности, что благотворно сказывалось на развитии общества. Но это в теории. А на практике, сидя в ледяной грязи под бесконечным дождем, Озон испытывал лишь глухую злобу. И считал дни до дембеля. От обязательной годовой службы ему оставалось меньше полугода.

Не так уж много, если наблюдать за любимым персом, каким-нибудь полковником Кривицким, на гололитическом экране комма. Даже жаль было, когда бравого полковника отправили на пару месяцев в тыл на заслуженный отдых. Отец недовольно перебирал каналы, где сражались, умирали и совершали подвиги другие, менее примечательные герои. Мать вздыхала – а не случилось ли чего с чернобровым красавцем Кривицким? Вдруг у него глубокая психологическая травма после потери целого разведвзвода в болотах под Охтицей? Или вдруг осталась какая-то бабенка в Тылу (тут мать хмурилась так сильно, что на лбу проступали чуть заметные морщинки) и полковник не захочет подписывать контракт на следующий сезон? Но все обошлось. В августе шоу «Особист» возобновилось, и звезда его – несгибаемый боец, блестящий контрразведчик, харизматик и умница Владимир Кривицкий – вновь засияла на гололитических экранах. Тогда, четыре года назад, Зенька радовался. А сейчас рядовой Озон Михайлович Чистоплюев в упор не мог понять, какими пирогами Кривицкого заманили обратно в эти гиблые места. Конечно, гонорар у него немаленький, куда больше, чем те жалкие гроши, что капали на солдатский электронный кошелек. Трансляции с Фронта поднимали немереные деньги на одной рекламе, не считая платных индивидуальных каналов и прочих чудес маркетинга. И все же…

– Зёмка, закурить не найдется?

Озон вздрогнул, но это был всего лишь Михалыч, пробежавший по окопу и плюхнувшийся в грязь рядом со срочником. Михалыч был старослужащим-контрактником. Тыл он презирал. В тылу, по его мнению, и делать-то нечего. Возможно, потому, что в тылу не имелось махорки и вообще курева, водку не пили, а медсестры проявляли куда меньше заботы о своих пациентах, чем здесь, на Фронте. В полку Михалыча ласково величали «батей». Он и был им как отец, причем всем – от Озона, которого прозвал «Зёмкой», и до полкана Валерьяна Кортнева. Двадцать пять лет в окопах – это вам не хвост собачий перекусить, по выражению того же Михалыча, большого охотника до заковыристых фраз и словечек.

Как-то раз Озон спросил Михалыча, почему тот зовет его «Зёмкой». Осклабив желтые от табака зубы, старослужащий ответил:

– А кто ты есть? Ты ж как воробушек озёмый – зяблый да квелый.

Парню это не особо понравилось, но возражать товарищу он не стал. Да и вообще, если подумать, зимние воробьи квелые, только пока на ветке сидят. А как поскачут по сугробам за крошками, распушив серые перья, – очень даже бойкие…

Озон зарыскал в кармане шинели, нащупывая табачные крошки. Набралось как раз на две пахитоски. Прислонившись спиной к сырой глинистой стенке, рядовой устроился пообок от Михалыча и принялся скручивать цигарку. За месяцы в полку насобачился, хотя до этого видел курящих только по гололиту. Но на Фронте такое дело – без махорки и ста грамм, которые старослужащий почему-то упорно именовал «комиссарскими», никак. Вот и сейчас, отогнув заляпанную рыжей грязью полу шинели, Михалыч извлек бутыль мутного стекла. Точнее, стекло-то было нормальное, а вот содержимое бутылки беловатое, взвесистое.

– Че вытаращился? Сливовица первый сорт. У Нюрки в деревне взял.

«Интересно, а самогонные аппараты – тоже часть программы?» – подумал Озон, а больше ничего подумать не успел – начался шестичасовый артобстрел. Резко сплевывали полковые пушки, тявкали минометы, глухо сотрясал горизонт тяжелый калибр. Сверху посыпались земляные комья. Оба солдата, упав мордами в грязь, прикрыли руками головы. Над головами засвистела шрапнель.

Стреляли вражины аккуратно, по часам, одно слово – немцы. Или австрияки. Или кто там сидел, по ту линию Фронта, за рядами колючки и усыпанной трупами и изъеденной воронками полосой ничейной земли. Озон этим интересовался не особо, все равно единственным реальным врагом здесь было время. Проклятущее, тягучее, как резина, время до дембеля.

Вечером, собравшись у полевой кухни, ели гречку. Скребли ложками по днищам котелков, а бутылку Михалыча пустили по кругу. В тучах пылал багровый закат. Вороны, сорвавшись с деревенской колокольни, выписывали круги над рощей, окутавшейся серой дымкой листвы.

Шамиль Бектерев, глотнув сливовицы, завел свою вечную волынку:

– Надо бы завтра под пулю подлезть…

– Воротят, – уверенно фыркнул Михалыч. – Тебе сколько осталось, полгода? Если засекут, пойдешь под трибунал, только срок службы накрутят.

– Нет, ну правда, – продолжал ныть Бек.

Он был одного призыва с Озоном, осеннего, и не чаял, как унести с Фронта ноги. Выдумывал всякие схемы.

– По правилам трижды убитые выбывают в Тыл. Психологический стресс. У меня тут каждый день стресс… я ваше тяготение не выдерживаю.

Бек был с Марса, и, понятно, земное «же» ему не шибко нравилось. А куда деваться? Фронт для всех Фронт, марсианам скидки не делают. Что, для него отдельно тяготение в треть земного программировать? И нечестно получится – он тогда будет ловчей и быстрее всех, а такое не положено. На Фронте все равны.

Михалыч тоже так считал. Отобрав у Бека бутылку, он выпил, крякнул и сказал:

– Ты, паря, с этими самострелами и прочими хитростями бросай. Притянешь на себя кровососа. У них на эти дела нюх знаешь какой острый?

Бек захихикал. Несколько парней его неуверенно поддержали. Озон смотрел на кровавую полосу заката и думал, что если где и осталось место для вампирских баек, то разве что здесь – в почти средневековых деревушках со всеми их крестами, одинаковыми, как тени, бабами и молчаливыми мужиками, которые то ли живые, то ли нет – не разберешь.

Но разве нужен дополнительный страх? Разве чириканье пуль, свист снарядов и приторный душок гангрены – не самое страшное? Разве тот день, когда по окопу поползли желто-зеленые клубы, и на всех не хватило противогазов, и люди падали, задыхаясь, прямо у него под ногами – а он боялся не врага, не газа, а только того, что кто-то сдернет у него с головы резиновую спасительную маску, – разве может быть что-то хуже? Наверное, думал Озон, все дело в том, что Фронт все-таки не настоящий? Ну ранят тебя, ну ногу отнимут – а в Тылу ты целехонек, и с ногой в порядке. А даже если убьют (дважды – в третий раз и правда списывали на гражданку), все равно на следующее утро очнешься в медицинской палатке, и ласково улыбнется тебе очередная Марфенька. И через год, посуровевший и возмужавший, хотя и несколько бледный, вернешься ты к родителям – солдат и герой. И пусть Фронт не совсем настоящий, но героизм-то не поддельный, и боль самая натуральная, и ужас, когда комбат велит вставать в атаку, а там пули и смерть… Нет. Не нужны тут никакие страшилки.