Сергей Антонов - В интересах революции Страница 5

Обычно Москвин подолгу мог разглядывать свое изображение — полуснисходительно, но и с некоторым самолюбованием. Но тут в животе заурчало: за думами о былом и грядущем Вождь опоздал пообедать. Кинув на портрет критический взгляд, Москвин направился в специально отгороженный под персональную столовую отсек вагона. С удовольствием обглодал приготовленные для него поросячьи ребрышки и опорожнил тарелку грибного салата, залив все поверху двумя рюмками отличного самогона тройной очистки.

Рядовые члены партии, не говоря уж об обыкновенных жителях метро, о таких деликатесах могли лишь мечтать. Но Генсек ЦК КПММ, конечно уж, был необыкновенным человеком.

Москвин следил за своей фигурой, поэтому завел традицию прогуливаться после еды. Перед тем как покинуть помещение, он выглянул в окно. Часовой, дежуривший у правительственного вагона, заметив, как дернулась красная шторка, вытянулся в струнку и пружинистым взмахом руки отдал честь. Когда Москвин, открыв дверь, спустился на пути, страж с собачьей преданностью уставился на генсека в ожидании приказаний. Не обращая внимания на готового лопнуть от перенапряжения солдата, Генсек, ссутулившись, прошелся вдоль поблескивавшего в тусклом свете фонарей красного бока вагона.

Сейчас, в мирное время, вагон вождя Коммунистической партии Метро размещался на ветке из двух путей, у развилки неподалеку от станций Площадь Революции и Александровский сад. Ничего, что обе станции находились формально за пределами Красной линии: Ленин тоже больше любил Женеву. А Площадь Революции имела для Москвина огромное значение. Эта станция, расположенная вблизи Мавзолея, была его главным личным трофеем в войне между коммунистами и Ганзой.

Именно здесь Москвин принимал подъезжавших с самой Красной линии на дрезинах членов Политбюро, тут оглашались решения, которые служили руководством к действию на всех станциях Линии. Жизнь в этом уголке метро, где даже своды туннелей имели не полукруглое, а ромбовидное сечение, была особенной. И конечно же бурлила. В обычные дни высокопоставленных посетителей было так много, что у охранников руки отваливались от постоянного отдавания чести.

Сегодня в туннеле царила мертвая тишина. На всем его протяжении, насколько хватало глаз, через каждые пятьдесят метров стояли молчаливые часовые, а лозунг, написанный на длинном отрезке кумача и натянутый на стене напротив вагона, был как никогда актуален. Товарищ Москвин призывает к бдительности! Вот уже две недели охранники на постах в туннелях, ведущих к штаб-квартире генсека, несли службу в усиленном режиме. Причиной тому была очередная провокация отщепенцев-троцкистов… Не троцкистов даже, а чегеваровцев!

Да, самое возмутительное, что эти отщепенцы имели наглость называть себя Первой Интернациональной Красной Боевой имени товарища Эрнесто Че Гевары бригадой! Москвин именовал их Бригаду иначе, и куда короче — банда! И банда эта, используя марксистскую терминологию, совершенно распоясалась!

Когда-то Бригада была летучим партизанским отрядом, который на стороне Красной линии сражался с фашистами Рейха и иногда трепал Ганзу. Беда была в независимости Бригады: к Красной армии она прямого отношения не имела, и когда Москвин официально заявил о примирении с Рейхом, чегеваровцы не подумали слушаться. У них с фашистами шла своя война, личная. Помозговав, генсек решил бунтарей не вешать, а прикармливать. Он публично отрекся от Бригады, заявив, что та ему больше не подчиняется, но втихую продолжал снабжать партизан горючим и боеприпасами. Пусть лучше кусают фашистов, чем сеют смуту дома. Политика.

Но в последнее время Бригада стала совсем уж отбиваться от рук. Несколько раз Москвин через своих людей открытым текстом запрещал ей те или иные диверсии — больно уж были неподходящие моменты. Чегеваровцы будто ничего не слышали. И прокол коммунистов с траурным поездом Ленина довершил полное разложение Первой Интернациональной. Эта веселая компания, разъезжавшая по метро на мотодрезине, объявила об окончательном разрыве с партийцами ввиду явных идеологических расхождений.

После того как Москвин попытался завернуть чегеваровцам кран снабжения, отказав в дозаправках и продовольствии, те оборзели вконец. Они стали врываться на отдаленные от центра станции Красной линии, «экспроприируя» все, что заблагорассудится.

Русаков, командир группы, уже не делал различия между коммунистами и фашистами, а его база на Автозаводской стала подобием анархистской Войковской. Правда, от Нестора и его вольницы Русаков тоже держался особняком, считая себя и своих бойцов, ни много ни мало, последними настоящими революционерами.

Крысы побежали с корабля. Белорусская-радиальная, которая раньше вроде бы сочувствовала коммунистам, лишь зачуяв, что власть коммунистов поослабла, тут же стала назойливо оказывать любезности Ганзе, а документы эмиссаров Красной линии проверять с оскорбительной тщательностью. По метро поползли слухи о крупном займе, который руководство Белорусской получит от Содружества станций Кольцевой линии в качестве награды за дальнейшее охлаждение отношений с коммунистами.

И только-только наметившееся сотрудничество с Рейхом из-за Первой интернациональной застопорилось. Фашисты не хотели больше верить, что Москвин сотоварищи не могут приструнить распоясавшихся чегеваровцев, решив, что красные ведут двойную игру. А уж после истории с метропаровозом и вовсе задрали свои арийские носы, поняв, что коммунисты даже на территории Красной линии не могут навести порядок. Какие из них союзники? Больше похоже на лакомый кусок для стервятников.

Москвин продолжал размышлять, вглядываясь вглубь туннеля. Да, охранники все так же тянулись во фрунт, партийное окружение все так же подобострастно лизоблюдствовало, а народ синхронно рукоплескал на демонстрациях, непроницательного политика было непросто обмануть.

Все это делалось по инерции, в счет его прошлых заслуг, и кредит доверия быстро иссякал. Пьедестал, занятый Москвиным сразу после исхода человечества под землю, еще не шатался, но уже дал первые заметные трещины.

Внешние угрозы были только частью общего кризиса. С этой стороны баррикады враги были известны, так же, как и меры, которые следовало применять по отношению к ним. А вот с внутренним врагом разобраться было куда как сложнее. Система, выстроенная по образу и подобию КПСС, не оставляла шансов споткнувшемуся лидеру: ближайший из тех, кто оказывался рядом, тут же втыкал нож в спину дорогому и горячо любимому «хозяину».

Генсек не без оснований подозревал, что первое же неудачное публичное выступление даст противникам его политики, толстобрюхим лишенцам, засевшим в Интерстанционале, отличный повод обрушить на руководство компартии шквал критики. Поэтому последнее время он старался не появляться на людях без необходимости. Однако дальше так продолжаться не могло. Товарищ Москвин решил действовать. Возвращать, понемногу отвоевывать былой авторитет, а для этого — прижимать к ногтю моральных уродов, твердивших на каждом углу о том, что стальная москвинская хватка ослабла.

И подготавливая свое наступление на оппозиционеров, Москвин решил встретиться с человеком, которого раньше не подпустил бы к себе и на пушечный выстрел.

С Чекой, комендантом Берилага.

Этого человека побаивались самые отчаянные головорезы, хотя ничего особенного для этого он вроде бы не делал. Правда, ходили слухи о каких-то подозрительных медицинских опытах на территории вверенного ему объекта. Однако слухи это были непроверенные и ничем не подтвержденные.

Когда Чека предложил генсеку свою помощь, тот поначалу просто отмахнулся. Но те немногие из соратников, которым Москвин безоговорочно доверял, настоятельно рекомендовали ему встретиться со зловещим комендантом лично. И Москвин согласился. Чем черт не шутит? Как-никак покойный папаша Чеки умел не только строить планы, но и воплощать их в жизнь. Если уж тот за что-то брался, то вцеплялся в дело намертво, как лагерная овчарка. Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. А если сынок и впрямь пошел в отца… Кто знает? Товарищу Москвину сейчас нужны союзники.

Из дальнего, темного конца туннеля донеслось характерное покряхтывание моториссы. Москвин поспешил вернуться в вагон и занять место за своим столом. Дрезина со скрежетом остановилась на соседнем с вагоном пути. Разговор с охранником, проверявшим у посетителей документы, закончился на удивление быстро. Генсек намеревался раскрыть наугад одну из папок и подпереть лоб ладонью, чтобы встретить гостя в позе величавой задумчивости, но не успел сделать и этого. По ступеням стальной лестницы застучали каблуки. В вагон не вошел, а скорее влетел молодой человек в прорезиненном плаще с капюшоном — темно-сером и наглухо застегнутом.