Михаил Бычков - Третье правило диверсанта Страница 5

Смешно слышать, когда всем моим теперешним имуществом были только потрепанная временем и длительными переходами одежда и ржавый кусок железа, который сейчас я называл своим оружием. Ну, и конечно часы, которые мне оставили грабители. Кстати который сейчас час. Я посмотрел на циферблат и обомлел. Что-то не так. Что-то точно не так. Я задрал голову и посмотрел на солнце; скоро полдень и проблема укрытия более чем актуальна, но часы показывают, что полдень давно минул. Более того, по их показаниям, сейчас вечер — девять часов с мелочью. Может быть часы встали? Да, нет. Секундная стрелка бодро, словно цирковая болонка описывала окружность. Для верности прижал часы к уху. Размеренное тиканье механизма лишний раз подтвердило, что всё в порядке.

Солнце медленно, но неуклонно становилось в зенит. Озадаченный происходящим я озабоченно стал крутить головой в поисках подходящего укрытия. Метрах в ста пятидесяти, вверх по улице, увидел кособокий бетонный бокс; ржавая металлическая створка двери была приоткрыта.

То, что надо!

В большое здание с обрезком арматуры не сунешься, к тому же, в подобном павильоне точно не будет прятаться на время нашей убийственной сиесты ни одна их тех тварей, что могла бы мной заинтересоваться, предпочтя прохладный полумрак подвала или собственную нору. Дело в том, что это облюбованное мною временное пристанище, бывшее, по всей видимости, в лучшие времена пристройкой к какому-нибудь зданию, о чём красноречиво свидетельствовали руины находящиеся в непосредственной близости с ним, без сомнения надёжно укроет от солнечной радиации, но не убережет от жары. Совершенно точно бетонная коробка раскалится добела и в ней будет душно и жарко как в преисподней, тем не менее, выбирать не приходилось, даже не смотря на то, что у меня не было с собой ни капли воды. Это конечно был риск получить тепловой удар. Однако всё же лучше чем получить пулю от миролюбивого, но насмерть перепуганного отшельника. Или быть съеденным кем-то, кто несколько поколений назад выглядел вполне по-человечески и запросто мог быть, например, твоим родственником по отцовской линии, или каким-нибудь четвероюродным дядей, только слегка одичавшим и немного потерявшим человеческое обличие из-за воздействия радиации. Поэтому прохлада подвала отменяется.

Да здравствует духота!

И если повезёт не зажариться заживо, то, новый вечер, длинная дорога до общины и попутно, продолжение поисков воды и припасов.

Увлечённый такими невесёлыми мыслями я шел к приглянувшемуся павильону, внутренне приготавливаясь к тяжелому, как минимум трех часовому испытанию. На то ты и егерь, подбадривал я себя. Это мало помогало, но ничего другого мне не оставалось.

Остановившись возле входа и держа перед собой арматуру, я осторожно заглянул в тёмную щель, внутрь павильона.

Там в полумраке, неясными нагромождениями вырисовывались проржавевшие остатки трансформатора. Белели на контактах катушек фарфоровые изоляторы. Было довольно тесно, но жаловаться не приходилось. Осторожно прикрыв дверь, с удивлением и нескрываемой радостью обнаружил на внутренней стороне две проушины петель для навесного замка, приваренные на уровне груди. Зачем они были нужны не ясно, но как я сказал раньше, меня этот факт, несказанно обрадовал. Несколько раз ударив железом по ближайшей катушке, и прислушавшись к ответу, убедился в безопасности помещения; никто не прячется в глубине.

Обследовав помещение основательнее, и не обнаружив ничего подозрительного, вернулся к входу, с трудом сомкнул створки дверей и протиснул прут в проушины. Скрежет, который вызвало трение изъеденного коррозией металла, вызвало внутренний трепет, я на секунду затаился. Прислушался к тому, что происходит на улице.

Тихо.

И сейчас тишина успокаивала.

Двери накалились, и казалось, вибрировали, издавая при этом глухой стон, как утроба древнего чудовища. Пришедшая на ум аллегория заставила содрогнуться, и я постарался выкинуть ненужные мысли из головы. Не хватало ещё чтобы расшалившееся воображение подорвало моё и без того непрочное положение. Я видел последствия паники и отчаяния много раз. Бывало, люди доводили себя до безумия и погибали, не дойдя до поселения всего нескольких километров.

Я вспомнил Стаса, опытного егеря. Сбившись с пути, он неделю бродил вокруг лагеря, порою находясь от него всего в сотне метров.

Он выстрелил себе под подбородок.

Мы услышали выстрел, и вышли на разведку.

Стас сидел, прислонившись спиной к полуразрушенной стене. Он усох как выветренный на солнце скелет. Отрезанные уши говорили о том, что он дошёл до последней стадии отчаяния, которое может причинить только иступляющий разум голод. Один ботинок он снял и вставил большой палец ноги в спусковую скобу своего карабина, плотно прижимая его к груди.

Всё хватит!

Жара на всех действует одинаково — сводит с ума. Я на секунду закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов и очистил сознание.

Воздух с каждой секундой загустевал. Зная, что будет дальше, я внутренне напрягся, отошел от двери и забрался под одну из катушек. Расстегнул все пуговицы на куртке, лег животом на тёплый бетон и, уткнувшись носом в сгиб локтя, закрыл глаза.

Стараясь дышать как можно медленнее и глубже, очень скоро впал в своеобразный транс, словно забылся полусном-полуявью.

Мне виделся другой мир, незнакомый и родной одновременно.

Я видел свежий, ярко освещённый город; не тот к которому привык и в котором вырос. Не бесцветные покрытые пылью руины, а ровные опрятные улицы. Правда деревьев и тут не было. Несмотря на слепящий свет, было ясно, что он искусственного происхождения. Казалось город находиться глубоко под землёй. Мерно гудели работающие ещё глубже машины, генераторы и вытяжки вентиляции. Откуда я это знал?

Не представляю.

Навстречу мне шли люди, в их лицах не было ни страха, ни той особенной заботы, что и отличала нас между собой. Видимо, этим я и привлекал к себе внимание. Я спешил спрятаться от них, хотя они и не были враждебно настроены, скорее они излучали любопытство. Это-то и настораживало меня — привыкшего к уединению и умевшего рассчитывать только на себя.

Я спешил уйти из центра — стремился затеряться на окраине. И спустя некоторое время оказался в периферийных кварталах. За городом раскинулись длинные, теряющиеся вдали ряды теплиц, в которых выращивалось всё, что угодно. Картофель, огурцы, томаты, травы и даже цветы!

Прежде видевший после бессистемных и иногда затяжных дождей, только заросли крапивы, одуванчика и ещё чего-то, не имевшего для меня названия, растерялся от такого изобилия зелени.

Внезапно меня насторожил, а после и напугал сначала тихий, но всё нарастающий скрежет, идущий откуда-то сверху. Я загнанно поднял голову, ожидая, что сейчас на меня опустится прижимная плита огромного гидравлического пресса. И всё что я увидел, в очередной раз окажется обрывком чужого сна, подсмотренного мною по недоразумению. Или того хуже — это окажется реальностью: и меня, и теплицы, и всех тех людей, что смотрели с нескрываемым любопытством, и сам сказочный город раздавит в прах, и не останется ничего: ни пепла, ни запаха, ни послевкусия, ничего, даже памяти.

Скрежет перешел в металлический вой. Я присел на корточки и прижал голову руками, не забывая затравленно глядеть вверх, но кроме темноты ничего не видел. И тут меня овеяли знакомые с рождения запахи ночной пыльной прохлады. Проступили отчетливые, более светлые на фоне непроглядной черноты, круги ночного, подсвеченного звездами неба. Это открылись гигантские люки на бетонном куполе. Заработали ионизирующие фильтры. Высоко вверху, у самых люков закрутились радужные завихрения. Меня обдало ни с чем несравнимым потоком свежести.

Я понял, что солнце садится. Очередной полдень далеко позади. Начинается вечер.

Одежда пропиталась потом, противно прилипая к телу, рот обложило сухой коркой, губы спеклись. Выходя из забытья тяжело, словно с похмелья, соображал, как быть дальше. Кроме того, что второго полдня я не переживу, ничего в голову не шло. Посмотрел на часы: по-прежнему начало десятого, вечер в разгаре. Или время остановилось, или я сошел с ума, или то и другое вместе.

Тяжело поднявшись, борясь с приступами головокружения, я осторожно пошел к выходу из своего убежища. При этом сильно напрягая зрение в полумраке, чтобы не оступиться и не получить травму: не хотелось завершить свои дни, истекая кровью на грязном, бетонном полу. У двери остановился, коснулся её пальцами — железо ещё горячее, но не обжигающее; притих и прислушался.

Обычные звуки, ничего опасного. После, я ещё долго рассматривал окрестности через щель толщиною с мизинец между створками. Если кто и поджидал меня, то вволю навеселился, лицезря мой любопытный настороженный глаз в щели. Я ничего не заметил и решился на немедленную вылазку. Тем более, что ничего другого мне не оставалось. Чем быстрее начну действовать, тем больше у меня шансов на спасение, если они вообще есть. И уже тогда, если смогу выбраться, я вплотную займусь маленьким паршивцем Сеней и его мифической мамашей.