Ян Валетов - Дети Капища Страница 5

А спустя год после демографического взрыва, то есть прошлой осенью, колония наполовину опустела — виной тому стала колодезная вода, в которую попали ядовитые химикаты из почвы. Откуда они взялись в глубокой артезианской скважине — не знал никто, но за одну ночь умерло полторы сотни людей — все, кто набрал из скважины воду вечером. Сергеев как раз пришел в Госпиталь с грузом антибиотиков, антисептиков и перевязочных материалов и угодил аккурат на похороны.

Красавицкий рыдал, как ребенок, но самолично организовывал работы по захоронению — осень была теплая, и медлить было нельзя.

Тимуру Красавицкому — отчество у него было татарское, совершенно не выговариваемое — перед потопом едва исполнилось сорок. Был он человек небедный — все-таки своя клиника в полуторамиллионном городе что-нибудь да значит. Жена, трое детей, стабильный бизнес, выездные операции по всей стране, консультации, участие в международных симпозиумах…

Все закончилось в один день. История была чем-то похожа на историю Михаила. Отъезд ненадолго, который оказался отъездом навсегда. Разрушенный, просевший от чудовищного удара воды дом в пригороде. Трупы жены и детей, законсервированные в слое радиоактивного тестообразного ила, — зеленые, раздутые куклы, вросшие в ссохшуюся от жары, омерзительно воняющую химией корку, похожую на скисший творог.

Торопливое прощание, чавкающая под лопатой земля, покрытая тонкой пленкой высыхающей под солнцем плотной слизи. Высыхая, она шла трещинами и светлела, отчего комья могильной земли становились похожи на надкушенные пирожные-безе.

И запах…

Как хорошо Сергеев помнил запах тех дней! При одной мысли о нем, при первом же воспоминании — он заполнял ноздри и ложился тяжелым сладким налетом на язык.

Михаил знал, что Тимур Красавицкий тоже этого никогда не забудет. Погрузневший, седогривый доктор ничего не хотел забывать. Именно поэтому в Зоне совместного влияния и появился Госпиталь — колония и больница одновременно, место, где не стреляли. Место, куда каждый — бандит, мародер, солдат или просто житель Ничьей Земли — мог обратиться за помощью. Это было правило, и, как повелось, за нарушение правила нейтралитета Тимур карал недрогнувшей рукой, с такой жестокостью расправляясь с преступившими закон, что даже слух об этом вызывал дрожь у видавших виды обитателей Зоны.

Мир на территории Госпиталя должен был соблюдаться любой ценой. Любой. И это много говорило об организаторе и хозяине Госпиталя.

С самых первых дней рядом с ним были чудом спасшийся соученик Красавицкого, известный на всю Ничью Землю костоправ и матерщинник Эдик Гринберг и терапевт из Краснодара, приехавший к родственникам погостить на несколько дней, да так и оставшийся в Зоне, — увалень и добряк Борис Головко. Бок о бок с Красавицким постоянно возвышалась могучая, как осадная башня, фигура Иры Говоровой — бывшей медсестры больницы скорой помощи. В спокойной беседе Ирина Константиновна более походила манерами не на операционную сестру, а на степенную, только сильно курящую гранд-даму. Зато в гневе становилась похожа по темпераменту и лексикону на портовую бесшабашную блядь, носящую в волосах стилет вместо шпильки.

В таком состоянии ее боялись все сотрудники и жители Госпиталя, и даже влюбленный в нее много лет Гринберг. Было ей сейчас лет под сорок, но крупные, выразительные черты лица, в зависимости от освещения, делали ее то старше, то моложе критического для женщины возраста. В сумерках ее внешность становилась настолько изменчивой, что даже наблюдательному человеку было бы сложно на глаз определить ее годы. Сама Ирина тему возраста в разговорах старательно обходила.

В гости зайти хотелось. Со стороны пикетов потянуло запахом жареного съестного. В свете кострищ мелькали тени, до гостеприимного тепла было пять минут ходьбы.

Михаила в Госпитале знали и любили и всегда принимали как самого желанного гостя. Дело было не только в том, что Сергеев в какой-то мере мог считаться сотрудником больницы, и лекарства, им привезенные контрабандой из России и Конфедерации, спасли немало жизней. С врачами госпиталя его связывала многолетняя крепкая дружба. Он не настолько устал, чтобы прервать путь, но достаточно, чтобы сделать незапланированную остановку. Соблазн пожертвовать несколькими часами времени, но поспать, как человек, на постельном белье и в тепле, под одеялом, был велик. Поэтому, проскользнув мимо очередной заставы, они свернули в короткий, засыпанный обломками стен переулок и присели у стены, на свободном от битого кирпича участочке, посоветоваться. Сергеев закурил, пряча огонек сигареты в кулак — на всякий пожарный.

— Ты как? — спросил он у Молчуна тихонько, но голос, отраженный уцелевшими бетонными стенами, прозвучал неожиданно громко и заскакал, словно детский мяч, брошенный в пустую, темную комнату.

— Ак, ак, ак… — повторило эхо и умолкло, словно темнота закрыла ему рот подушкой.

Молчун тоже достал сигарету, но курить не стал — принялся нюхать, водя ею под носом.

— Устал?

Молчун кивнул. Потом посмотрел на Сергеева и пожал плечами, делая неопределенный жест правой рукой.

Это означало:

— Да. Устал. Но если надо — пошли. Я готов.

— Не очень и надо, — сказал Михаил, затягиваясь. — На рандеву мы успеем. Только надо выйти рано утром. Как рассветет. Еще через весь город пилить. Помнишь завод?

Молчун показал, что помнит. Сергеев и сам это знал — ранней осенью они ночевали почти двое суток в огромной коробке цеха с местами сохранившейся кровлей. Молчун слегка подвернул ногу, когда они поднимали сейф из затопленного хранилища, а Сергеев порвал гидрокостюм о торчащую, гнутую арматуру и оцарапал плечо. И в сейфе, как назло, ничего особого не оказалось — так, мелочевка. И костюм было жалко — до слез.

А идти дальше с такой ногой было бы неправильно, тем более что шли они тогда на север, к «Вампирам», на переправу — неспокойные места и соседство с Капищем сулили большие проблемы, особенно если путешествовать с хромым партнером. Вот и пришлось отсиживаться среди искореженного оборудования, которое было когда-то дорогущим прокатным станом, а сейчас представляло собой просто груду металлолома, согнанную в угол гигантской метлой потопа.

— Можем зайти к Тимуру. Поспим пару часов, обогреемся, а утром двинем дальше.

Молчун к Тимуру относился без настороженности, но и без особых симпатий. Он, вообще, испытывал симпатию только к одному человеку — Сергееву. Остальных он просто терпел, не выказывая ни положительных, ни отрицательных эмоций.

— Ну? Куда? Выбирай.

Молчун ткнул большим пальцем за спину в сторону Госпиталя и опять кивнул.

— Значит, на том и порешили, — сказал Михаил. — Дай только докурю, раз уж сидим.

Через десять минут их уже проводили к Тимуру.

Он еще не спал, а вот Головко спал, и Сергеев попросил его не будить. Руководство Госпиталя располагалось там же, где операционные и палаты, — в восстановленном здании, которое когда-то было больницей.

Каждый раз, попадая сюда, Сергеев недоумевал, как Тимуру и его соратникам удалось создать при полном хаосе настолько жизнеспособную систему. Труд и талант, вложенные в эти развалины, превратили их в островок цивилизации. И пусть тут не работал водопровод, пусть генераторы включались только в случае острой необходимости, во время срочных ночных операций, когда обойтись светильниками или факелами было невозможно. Пусть отопление было печным, а туалеты — обычными сортирами казарменного типа на несколько посадочных мест, но все это настолько напоминало прежнюю жизнь, что Сергееву хотелось себя ущипнуть и не проснуться.

Тимур встретил их у входа, в пуховике с капюшоном, наброшенном поверх фланелевой рубашки, в джинсах и тапочках. Домашний, пахнущий антисептиками и неуловимо постаревший со времени их недавней встречи.

Сергеев видел, что Красавицкий потихоньку сдает — сказывались и изнуряющий режим работы, и возраст, и нервное напряжение, в котором Тимур жил без отпусков и выходных, непрерывное, как сердцебиение.

— Могу предложить тебе и твоему Санчо Пансе ванну, — говорил он через плечо, ведя их по длинному больничному коридору, освещенному факелами, воткнутыми в самодельные держатели. — Горячая вода, представляешь, Сергеев! Настоящая горячая вода! Тем более, господа хорошие, что, хоть амбре от вас и нет, выглядите вы не совсем стерильно.

Мадам Говорова, возникшая в одной из дверей, несмотря на нестерильность Сергеева и Молчуна, обняла их обоих, крепко прижав к могучей груди, затянутой в махровый халат.

В коридоре было достаточно тепло — печки-буржуйки, стоявшие по его концам, были раскалены до ровного красноватого свечения. За этим следил дежурный — рослый детина с коротким автоматом на плече, в легкой рубашке. На предплечье у него была белая с красным крестом повязка.