Роман Глушков - Демон ветра Страница 5

– Ни вам, ни членам вашей семьи не следует меня бояться, сеньор! – пылко поспешил уверить его Мара, хотя скорее всего дон ди Алмейдо поведал о своем страхе в шутку. Хозяева не боятся верных псов, которые не раз доказывали, что готовы по их команде разорвать глотку любому недругу.

– И все равно, порой твои поступки меня настораживают, – поморщился дон. – И не только меня, но и многих слуг, в том числе твоих подчиненных. Скажу по секрету, когда ты устроился ко мне на службу, жаловались на тебя едва ли не каждый день. Ответь, зачем ты распорядился перестроить мой тир? Чем тебя не устраивал старый?

– Я не мог допустить, чтобы пули и стрелы летели в направлении вашего дома, сеньор!

– Так ведь тир закрыт со всех сторон! – воскликнул дон ди Алмейдо. – Там бетонные стены толщиной в два локтя!

– Не в этом дело, сеньор, – спокойно возразил Сото. – Даже если бы ваш тир находился на другом конце Сарагосы, пули и стрелы тирадоров не должны лететь в сторону сеньора. Это очень грубое неуважение.

– Никогда не слышал о такой традиции! – удивился дон. – Но, кажется, понимаю, откуда ты ее сюда привнес. Что ж, похвально. Я весьма тронут… Ну хорошо, пусть так. Тогда объясни еще вот что: почему ты на первых порах позволял себе распускать руки по отношению к подчиненным? Они жаловались мне, что ты можешь ни за что ни про что ударить любого из них.

– Я не могу спокойно слушать, сеньор, когда за вашей спиной о вас говорят различные гадости. Если человек поступает на службу к сеньору, он не должен о нем даже мыслить плохо. Это…

– …опять грубое неуважение, – закончил за него дон. Сото кивнул. – Ну здесь, дружище, ты, пожалуй, перегибаешь палку. Лично мне плевать, что говорят обо мне за моей спиной: шептаться по углам – удел недостойных. Вот если тебя оскорбляют в глаза – тогда совсем другое дело. Грубость в глаза и в присутствии посторонних – такое действительно нельзя прощать. Как считаешь?

– Даже если сеньор не сочтет подобное за оскорбление, – ответил Сото, – это будет считаться оскорблением тем, кто служит сеньору… – и, немного погодя, добавил: – Смертельным оскорблением!

– Полностью с тобой согласен. Именно на эту тему я и пришел поговорить… – дон ди Алмейдо понизил голос и посмотрел в полуоткрытую дверь, а затем в окно, будто опасался, что их подслушивают. Сото в отличие от него был полностью уверен, что за стенами флигеля никого нет. Если бы к ним подкрался злоумышленник, Мара учуял бы его легко – ведь не зря же вокруг жилища старшего тирадора был разбросан шуршащий гравий. Ходить по нему неслышно в своих ботинках на тонкой подошве мог лишь Сото и никто иной.

– Скажи, ты знаешь Марко ди Гарсиа, главного казначея архиепископа Мадридского? – поинтересовался дон ди Алмейдо.

– Два года назад он сопровождал Его Святейшество, когда тот гостил у вас в асьенде на День Всех Святых, – подтвердил Сото.

– Да-да, конечно, ты его уже встречал… Невысокий, полный, и глаза как у змеи. Старый придворный интриган!..

…С момента, как Сото увидел сеньора у себя во флигеле, он догадался, по какому вопросу тот к нему пожаловал. Если бы проблема была рядовая, дон просто вызвал бы старшего тирадора к себе в дом. И только когда сеньору требовалась помощь в решении проблем подобного рода, он приходил к Мара лично. Можно было подумать, что самый влиятельный человек в Сарагосе (после епископа, конечно) испытывает неловкость, отдавая подчиненному столь деликатный приказ, при том, что делал он это уже не впервые.

От неловкости дона ди Алмейдо Сото и сам чувствовал себя не в своей тарелке. Дон беседовал с ним не как хозяин со слугой, а на равных, словно просил о дружеской услуге. Мара, конечно, принимал это обращение за большую честь, однако считал, что сеньору все же не следовало бы так поступать – Сото никогда не стремился выделяться из прочих слуг. Для него было бы куда проще, если бы сеньор отдал приказ по всей форме. Но по всей форме такие специфические приказы обычно не отдавались…

– …Позавчера на приеме у епископа этот заносчивый индюк обвинил меня в том, что я недоплачиваю налоги в казну, причем сделал это грубо, в присутствии Его Святости, а также других почтенных сеньоров и сеньор! Мало того, он пообещал лично начать в отношении меня разбирательство! Я подозреваю, что архиепископ Мадридский послал ди Гарсиа в Сарагосу именно с целью поставить меня перед этим недоказанным фактом. Тебе ли не знать, Сото, что многие в нашей епархии хотят всадить мне нож в спину. Подлецы всегда боятся открытой схватки – мы с тобой уже говорили об этом! Марко мог бы предъявить мне свои обвинения как благородный человек – с глазу на глаз, – но он предпочел сделать это публично, в форме оскорбления! В молодости я бы вызвал его на дуэль, но с тех пор, как за дуэли стали вешать, невзирая на положение…

– Клянусь, я не знал об этом случае, сеньор! – огорченно проговорил Сото. – Мои люди мне не доложили. Я немедленно разберусь, почему они этого не сделали.

– Твои люди не могли знать об этом, поскольку ждали меня во дворе епископата, – пояснил дон ди Алмейдо. – Я нарочно не поставил их в известность, так как… Хм… В общем, ты понимаешь: о моем позоре нельзя говорить во всеуслышание. Но такое обязательно случится, если начнется разбирательство.

– Клеветник Марко ди Гарсиа пожалеет о том, что унизил благородного сеньора, – сказал Сото, ничуть не изменившись в лице. – Никаких разбирательств в отношении вас он возбудить не успеет. Он ответит за свои слова так же, как и те, кто хотел оскорбить вас раньше.

– И это будет справедливо, – подтвердил дон ди Алмейдо. – Я освобождаю тебя от служебных обязанностей до тех пор, пока не разберешься с этим делом. Только не затягивай – клеветник должен быть призван к ответу как можно скорее.

– Будут какие-нибудь дополнительные пожелания, сеньор?

– Нет, все как всегда. Я намерен взглянуть ему в глаза и простить его, как простил всех тех, кто уже сполна ответил за свои злодеяния. Ты ведь согласен, что мы должны прощать своих врагов, как учит нас Святое Писание, не так ли?

– Я согласен с вами во всем, сеньор.

– Это замечательно, Сото. Ты достоин своих храбрых и благородных предков. Они могли бы гордиться тем, что далекий потомок свято чтит их древний кодекс чести.

Сото почтительно склонил голову: слышать столь высокую похвалу из уст сеньора ди Алмейдо было для него самым лучшим вознаграждением…

Луис Морильо сбежал из приюта в четырнадцать лет, поскольку дальше терпеть издевательства над собой он был уже не в силах. Подставлять под удары обидчиков вторую щеку, как учили его на примере общеизвестного мученика, он не желал, ибо категорически отвергал для себя мученическую судьбу. «Зуб за зуб, око за око» прельщало Луиса намного больше, но воплотить сей ветхозаветный постулат на практике без опасения, что враг «воздаст ему всемеро», возможности не представлялось.

Убивать в те годы Луис еще не умел, хотя порой находился буквально в шаге от этого тягчайшего из грехов. Да если бы и умел, путь из приюта в случае убийства кого-либо из обидчиков был один – тюрьма. Но Луис был уже достаточно взрослым, чтобы догадываться: тюрьма отличается от приюта настолько, насколько ампутация конечности отличается от извлечения занозы.

Луис вырвался из опостылевших серых стен на давно манившую его свободу и только тут уяснил, что понятия не имеет, как этой свободой пользоваться. Правда, у него хватило ума не ошиваться в окрестностях приюта, на чем ранее погорали другие беглецы, а сразу же скрыться из тех мест подальше. Несложно догадаться, что Луис выбрал единственно приемлемый для подростка в четырнадцати лет путь – на восток; туда, откуда каждый день появлялось жизнерадостное солнце и где, по мнению мальчика, в принципе не могло быть тоскливо и холодно.

Все, чему так долго учили Луиса наставники, было забыто им в первый же день побега – постоянный голод не очень-то способствует соблюдению заповедей «не лги» и «не укради». Мальчику удалось без денег в кармане пересечь половину Мадридской епархии и добраться до Барселоны – крупнейшего города на восточном побережье Пиренейского полуострова. Для редко покидавшего приютские стены затворника подобное являлось невероятным достижением.

В Барселоне Луиса ожидало жестокое разочарование, ибо на Краю Земли – таким представлялось ему тогда побережье – все было как и везде: обыденно и грязно. Близость к колыбели Великого Доброго Солнца отнюдь не превращала эту часть света в сказку, а солнце, как выяснилось, рождалось вовсе не здесь, а гораздо дальше – за морем. Единственным утешением беглеца являлись потрясающие по красоте морские восходы, но несмотря на все их великолепие, прыгать от радости почему-то не хотелось.

Хотелось есть, причем постоянно…

Так пролетели два месяца. Наверное, за это время Луис повзрослел куда быстрее, чем за годы, что прожил бы он в приюте, дожидаясь выпуска. На север, на юг, а тем более на запад бежать из Барселоны Луис не желал. Он уже знал, что ничего хорошего там не увидит. Все свое время мальчик тратил лишь на поиск пропитания. Он ел только ради того, чтобы назавтра у него хватило сил снова отправиться на добычу еды…