Александр Лаврентьев - Неформал Страница 5

Маришка, Маришка, ну что же ты делаешь на улице так поздно?

Я рюкзак на землю бросил и к ним пошел. И остался у меня только ножик. А ножик у Джокера, в самом деле, хороший: им крокодилов в Африке мочить можно, не то, что с бандюками разбираться. На паранг [6] похож.

– А ну, – говорю я белобрысому, – пусти девчонку.

Он обернулся ко мне, рожа у него гнусная такая, скалится. И тут я увидел, что никакой он не белобрысый, просто волосы крашеные, а сам смуглый.

– Че, – говорит, – твоя, что ли? – и смотрит на меня так нагло, думает, сейчас потеха начнется.

– Не моя, – говорю, – но и не твоя, мордой не вышел, – и чувствую, что меня колотит всего. Не было такого со мной ни разу.

А они, видать, сразу поняли, что меня колбасит, и вообще расслабились, переглядываются. Они-то решили, что я боюсь, но лезу, вроде как рыцарь печального образа, а я, если и боялся, то только за нее. И мне лишь бы к нему поближе подобраться. А он не понимает, наоборот, ждет, когда я подойду, думает, что сейчас из меня грушу сделает, да еще и девчонку мою потискает, если не хуже. В общем, удовольствие хочет получить по полной.

Но не в этот раз! В этот раз я вытащил нож Джокера, когда до белобрысого оставалось всего два шага, и увидел, как выражение его глаз изменилось. Я еще шаг сделал, и он Маришку выпустил и отступил.

– Беги! – говорю я Маришке, и она с места рванула, словно с высокого старта в забеге на шестьдесят метров на уроке физкультуры.

А я с белобрысого глаз не спускал до тех пор, пока она до интерната не добежала. Двери, конечно, уже зарыты были, но я слышал, как пожарная лестница скрипнула. Значит, добралась.

– Ну и что ты будешь делать? – ухмыльнулся белобрысый. – Резать меня? Давай! Тебя Чика или Ромберг потом порвут, а до девки твоей я все равно теперь доберусь. Моей будет! – он явно дразнил меня, но я вдруг отрезвел.

Ромберг – это куратор. Резать белобрысого нельзя было. И что теперь делать, тоже было непонятно. А они окружили меня. Я несколько выпадов сделал, чтобы не подходили близко, но сразу ясно стало, что долго мне не продержаться. Даже если Маришка скажет Длинному, он сюда добежать не успеет. Да и скажет ли она, неизвестно. Зря я, конечно, ввязался, недаром Ираида на уроках все мозги вынесла по поводу того, что главное для каждого человека – это он сам. Его жизнь. Но не всегда у меня получается жить так, как учат. Поэтому-то и точит на меня зуб Чика. И наверное, пришел бы мне тут конец в том смысле, что порезал бы я белобрысого или кого-нибудь из его корешей, потому что если уж выбирать – я или они, то я бы себя выбрал. Пусть, как говорится, тебя двенадцать судят, чем шестеро несут. Другое дело, что судить меня не будут. Закуют в наручники и свезут по-тихому в централ. И все. Нету больше Шурыча. А жаль, хороший был парень!

Но тут он появился. Здоровенный такой дядька. Уж на что наш вохровец амбал, но этому дяде он чуть ли не по плечо будет. При этом в руках у него ничего нет, но вид такой, что если встанешь на пути, то все, – считай, в живых нету. И нож ему для этого не нужен. А одет этот здоровяк в военную форму, которой, конечно, никого не удивишь, но при этом всем ясно, что носит он ее чуть ли не с рождения. По праву. Голова у него бритая налысо, а на шее черная такая татуировка, и при этом не сразу разберешь, что нарисовано. Так многие сейчас делают. Специально. Я, конечно, думал, что он мимо пройдет, я бы, наверное, прошел. Кому интересны четыре пацана, которые между собой решают, кому жить, а кому сдохнуть? Да и опасно сейчас встревать в такие разборки. А он не прошел, рядом остановился. Стоит, смотрит.

А троица эта вроде занервничала. На него оборачиваются. Непонятно им, чего это он остановился. То ли им помочь хочет, то ли мне. Да и свидетели им не нужны, тем более не с интерната. На своих-то нажать, если что, можно, а как на такого нажмешь? У него такой вид, что он завтра сам к тебе с пулеметом домой придет. И попробуй, не впусти! А секунды-то идут, а мне только того и надо, есть у меня еще надежда, что Длинный успеет до меня добежать. Но тут здоровяк и говорит. Тихо так говорит, но почему-то всем отлично слышно:

– Помочь, что ли? – я думаю, он это мне сказал.

– Да иди ты! – огрызнулся белобрысый. И добавил еще кое-что из непечатного, наверное, с испугу.

Зря он так сказал. Не знаю, как здоровяк это проделал, но в следующий момент он оказался рядом с белобрысым, нож перехватил, который белобрысый вытащил, и руку ему так вывернул, что белобрысый, взвизгнув, носом в асфальт уткнулся. Его дружки дернулись сначала да передумали, на месте затоптались, а потом и вовсе подальше отбежали. А нож из руки белобрысого выпал, об асфальт звякнул. А здоровяк ножик этот поднял и мне кивает:

– Чеши, – говорит, – до общаги, братишка. Ты же здешний, да? Ну беги.

А мне два раза повторять не надо. Если уж дали шанс, я им воспользуюсь. Ну я рванул, рюкзак на ходу подобрал, нож в ножны сунул. Только и подумал: вот бы мне такого брата! Чтобы мне отцом быть, он молод еще, а вот брательника такого не помешало бы. Ну я бегу и понимаю, что Длинного все нет. Ну ладно, думаю, может, Маришка ничего никому не сказала от испуга, девчонка же. А может, и нет Длинного в комнате, может, они уже где-то гуляют.

В общем, до общаги я добежал, за угол свернул, замок нащупал, открыл и проскользнул внутрь. А в полуподвале все так же: тишина и никого. Только дверь в библиотеку по-прежнему приоткрыта.

Я в нее заглянул, а там никого нет. Ну я наглости набрался, нож в рюкзак сунул, а рюкзак под кафедру подальше затолкал. Натали если и увидит, все равно ничего мне не сделает. А Ромберг меня порвет за этот нож и за снарягу.

Поднимаюсь наверх, а на этаже у наших дверей Ромберг стоит. Меня ждет!

Справили, называется, отходную!..

Вот почему мне Длинный на помощь не пришел. У самого проблемы. Но оказалось, что Ромберг не Длинного ищет, Ромберг все-таки ищет меня. Увидел меня запыхавшегося, обрадовался. Лицо его круглое в улыбке расплылось. Сейчас треснет.

Видели бы вы его! Таких, как он, на выстрел к людям подпускать нельзя! Маленький, жирный, как какой-нибудь генерал Халифата, пузатый и при этом самодовольный, как Наполеон. И поговорить любит. И все улыбается, улыбается! Глазки узкие за стеклами очков щурит. Через пятнадцать минут у тебя скулы начинает сводить от его самодовольной рожи, а ему хоть бы что, он от этого кайф ловит. Думаю, их специально в БНБ такому учат. Чтобы других из себя выводить, и чтобы люди контроль над собой теряли и болтали то, что думают. Ну а Ромберг будет все это записывать, записывать, на ус мотать, потом влепит тебе в личное дело нелояльность к режиму или болезнь какую, и все – нет человека. Человека нет, а Ромберг – он вот, стоит снова рядом, ручки с золотыми перстеньками довольно потирает, новую жертву ищет.

– Где гуляем, молодой человек? – спрашивает он, очки на потном носу блестят от удовольствия, что он меня наконец-то прищучил. – Чего так запыхались?

– Да как, – говорю, – не запыхаться, как услышал, что вы меня ищете, прибежал со всех ног, герр Ромберг.

А сам судорожно так соображаю, где он мог меня искать, и где он меня искать еще не мог, то есть пытаюсь понять, что мне ему соврать. Но тут откуда не возьмись из-под моего локтя возникает лидер Натали и говорит таким нежным-нежным голоском:

– А воспитанник Соловьев занимался в библиотеке, готовился к тесту по психологии. Он ведь завалил последний тест, вот и занимается. Я разрешила. Вот только я не думала, что он будет заниматься допоздна. Воспитанник Соловьев, ну-ка сдать ключи от библиотеки! – командует она мне и смотрит прямо в глаза.

А мне куда деваться, мне же надо что-то делать. Ну я отдал ей ключ от двери, будь он неладен. И я доволен и она довольнехонька.

– В библиотеке? – Ромберг с трудом скрыл разочарование, но отступать не хотел. – А какую книгу читал воспитанник Соловьев так поздно?

А меня на такой ерунде не подловишь.

– Герр Ромберг! – отрапортовал я и даже по стойке смирно встал. – Воспитанник Соловьев читал книгу профессора Жмурова «Психология и психопатология», раздел о социализации психических больных с дивиантным поведением, – вот уж я ляпнул так ляпнул!

– Решили прочитать про себя, воспитанник Соловьев? – сострил Ромберг, но тут бровки Натали так возмущенно полезли вверх, что он отступился. Она, конечно, ему не противник, но тоже, если захочет, много неприятностей может доставить своими докладными. А ему, видать, сачково, знает, что рыло в пуху, то есть в порошке из триметодоловых таблеток.

– Ладно, отдыхайте! – скомандовал он и к лестнице пошел. А Натали кулачком мне погрозила и тоже следом подалась. А потом обернулась, глаза круглые сделала, по лбу постучала и пальцем вниз тычет, в мою гачу. Увидела все-таки! Ладно, джинсы черные, да в коридоре полутьма…

Открыл я дверь в комнату и нос к носу с Длинным столкнулся. Черные глаза у Длинного были, как два блюдца. Еще бы! Я только что едва свободы не лишился.