Валидуда Анатольевич - "На задворках галактики" Страница 5

Занятия по спецкурсу начинались после восемнадцати ноля. Проводил их полковник Семёнов, позже к нему присоединилась подполковник Бережённова. Дама оказалась с норовом, возрастом за сорок с хвостиком и с железной хваткой. Жёсткая и в то же время терпеливая. Причём из кадровых, в отличие от того же Семёнова. До войны женщины в армии были большой редкостью.

Спецкурс начался вполне ожидаемо: с цикла лекций, состоявших из подробного разбора боестолкновений со "стирателями", примеров различных тактических приёмов противника и освещения разработанных методик противодействия им. Но чем дальше Семёнов и Бережённова углублялись в тему, тем больше от всего этого попахивало мистикой. А уж когда начались практические занятия, мистика посыпалась как из рога изобилия. Нет, никаких потусторонних сущностей и всяких там демонов конечно же не было, а были лишь раскрыты иные грани мироустройства касательно роли и места в нём человека и его скрытых способностей. Пищи для размышлений было предоставлено столько, что успевай только переваривать.

А потом выпуск, прошедший вполне буднично: построение, зачитывание приказа и прохождение торжественным маршем. Так совпало, что выпускались в тот день "Заря-26" и одна из рот 2-го батальона фронтовых разведчиков. Однако построение было общим и торжественным маршем прошли все подразделения.

– Подлетаем, – сообщил борттехник, склонившись к дремавшему пассажиру.

– Сколько ещё? – спросил Масканин.

Но борттехник его не услышал. Тогда Максим повторил вопрос, перекрикивая гул двигателей:

– Сколько ещё лететь?!

Летун глянул на часы и гаркнул:

– Минут десять!

Когда борттехник скрылся за дверью, Масканин уставился в иллюминатор. Облачность – редкая, с высоты полутора тысяч метров земля внизу как на ладони. Неровные прямоугольники возделанных полей, с которых в августе и начале сентября собрали урожай; тронутые желтизной перелески и прожилки серебристо-синих речушек. Попадающиеся деревеньки выглядели игрушечными и так же по игрушечному смотрелись на дорогах машины.

Десять минут пролетели незаметно. И вот уже земля за иллюминатором понеслась навстречу, а в ушах появилась лёгкая боль. Едва ощутимый толчок – самолёт коснулся полосы и рёв двигателей сменил тональность.

– Всё! Приехали, – объявил вышедший борттехник и нажал на рычаг открытия рампы. В салоне к этому времени наступила тишина.

Попрощавшись с экипажем, Масканин зашагал по лётному полю с чемоданом в руке. На соседней полосе выруливали на взлётную дорожку сразу семь бомбёров, их через Юрьев перегоняли на фронт. Слева на краю поля возвышалась командно-диспетчерская вышка, а вот в какую сторону надо идти, чтобы выйти за пределы аэродрома со стороны города, было не понятно. К счастью, по грунтовке, что тянулась параллельно взлётно-посадочной полосе, подъехала легковушка и тормознула со скрипом.

– Подбросить? – поинтересовался летун в кожанке, распахнув дверцу.

– Не откажусь.

Лётчик потеснился и Масканин сел рядом, позади водителя.

– В город?

– В город, – кивнул Максим.

– Подбросим тебя до Девяточной. А там уж, извини, у каждого своя дорога.

– Да мне хоть куда, лишь бы мимо Юрьева не промахнуться.

Лётчик хохотнул и тронул плечо водителя:

– Давай, Макар, гони к воротам.

И солдат погнал. Да так погнал, что казалось, он стремился оторваться от земли и взмыть под облака. Даже на поворотах скорость не сбавлял. Всю поездку лётчик бросал на пассажира оценивающие взгляды и, в конце концов, остался разочарован – Масканин ни единым мускулом на лице не выдал своего волнения. Да и не волновался он особо, весь сентябрь, считай, сам устраивал такие же гонки на вождении, только на учебной базе за это ещё и оценки ставили.

Проверка документов на КПП отняла меньше минуты и водитель-лихач вновь помчал сломя голову, но уже притормаживая, когда навстречу шли грузовики и автоцистерны.

Масканина высадили на въезде в город. Поблагодарив и пожав руки летуну и водителю, он проводил машину глазами и на одном из домов частного сектора приметил табличку "улица Девяточная". Далеко ли до Шелкопрядного он не знал, в Юрьеве ему до сего дня бывать не приходилось. Прохожих вокруг негусто и все в отдалении.

Цок-цок. Цок-цок.

Из-за поворота ближайшего переулка выехал экипаж – пегая кобыла, запряжённая в коляску. Извозчик тронул вожжи и свернул, как по заказанному, в сторону Максима. Оставалось только махнуть рукой.

– До Шелкопрядного подбросишь?

Извозчик неторопливо пригладил бороду, словно прикидывая какую таксу заявить офицеру, причём явно нездешнему, так как вольногорку с другими головными уборами не спутаешь, затем отложил вожжи и выдал:

– Да хоть до проспекта подброшу.

– Мне на Шелкопрядный надо, – раскусил его хитрость Масканин. Откуда ему было знать, ближе ли этот проспект отсюда, чем Шелкопрядный переулок или нет, и один ли вообще проспект в городе. Юрьев-то не большой городишко, может даже и проспекта здесь нет, а этот ушлый дядя задумал проверить ориентируется ли клиент в городе. – Рубь даю. Идёт?

– Ну… идёт. Садись, капитан. С ветерком не обещаю, кобыла моя уже давненько не резвая.

– Можно и без ветерка, – сказал Максим, залезая в коляску, – главное, чтоб по адресу.

– Н-но!

Экипаж тронулся и мимо Масканина заскользили пригородные виды Юрьева. Бесконечные извилистые, переходящие одна в другую улочки, чистые и ухоженные. Заборчики частных домов, из-за которых выглядывали садовые деревья. Машин мало, пешеходов, особенно ближе к центру, много и густо и никто никуда не спешит. Даже странно как-то, что средь бела дня столько народу гуляет. И только подумав об этом, Максим вспомнил, что сегодня выходной. Присутственные здания и доходные многоквартирки группировались в центральных районах, но и те были разбавлены частным сектором. Тихая спокойная провинциальная жизнь. Конные жандармы и городовые – и те, казалось, спят на ходу. Конечно, никто из них не клевал носом, просто они, как и все юрьевцы, жили в собственном локальном режиме времени.

– Пррруу!… – одёрнул кобылу извозчик. – Приехали.

Максим расплатился и накинул сверху целковый и когда экипаж тронулся, медленно побрёл по неожиданно широкому переулку, высматривая нужный номер дома. На него озирались, вольногоры в Юрьеве гости нечастые, а заприметить вольногора всегда можно было по неизменной шапке и бебуту. Барышни поспешно отводили в стеснении взоры, стайки детей показывали пальцами и приветливо махали руками. Да уж, не сравнить с Хаконой, где его дивизия не раз входила в города. В том же Лютенбурге местные в страхе шарахались, наевшись пропаганды про страшных и свирепых дикарей-вольногоров.

Вспомнив про Лютенбург, Максим в который раз подосадовал, что так и не получилось разузнать про тот бой. Весь месяц эта мысль свербила, но времени не хватало катастрофически. Занятия, бывало, и до полуночи затягивались. Где уж тут запросы делать? Ну ничего, в который раз решил для себя Максим, выясним. Обязательно выясним.

Он остановился у выкрашенной в зелёное калитки. Номер тот самый – 17. Вздохнул, унимая всколыхнувшееся в груди волнение, и нажал на кнопку звонка. Сердце застучало часто-часто.

За окном разгоняли мглу первые лучи утреннего солнца.

Рядом с кроватью горела лампа, её свет приглушал старинный фарфоровый навесец. Плотные занавески пока ещё надёжно защищали от пробуждающейся зари, храня в комнате зыбкую полутемень. Светло-русые локоны разбросаны по подушке, тонкое одеяльце насунуто на вздымающиеся в такт дыханию груди. Она не спала. Она смотрела в потолок, молчала и блаженствовала в приятном тепле согретой любимым постели.

Он спал рядом, положив ей на живот тяжёлую руку, приобняв. Рука ей не мешала, наоборот даже – она ни за что бы не променяла эту приятную тяжесть. Как не променяла бы и его тепло, исходящее от утомлённого ночными ласками тела. Эта ночь показалась ей сказочной, именно такой, как ей грезилось в последние месяцы. И наконец-то ушло щемящее чувство тоски и обиды от незнания, жив ли он, и если жив, то вернётся ли, или так и сгинет в плену. В то, что он погиб в тот зимний день под Лютенбургом, она никогда не верила, она чувствовала, что он жив. И верила. Даже тогда, когда разум говорил, что его скорее всего нет в живых. И вот месяц назад от него пришла весточка, и сердце оборвалось. Хотелось петь и взлететь с ветром как птица и в то же время хотелось плакать. И она плакала. Плакала от счастья. Родители – добрые и участливые, всё поняли правильно и тихо за неё радовались. А она весь месяц жила как во сне, не замечая дней и забот, за исключением забот и материнского тепла к родившемуся сыну. Вероятно, если бы не малыш, она сошла бы с ума от переполнявшей тоски. И только беременность, а потом и рождение сыночка подпитывали её силы и наполняли жизнь иным смыслом. И каждый раз заглядывая в глаза малышу, она понимала, что жизнь должна продолжаться, что она нужна этому маленькому беззащитному мальчику – частичке её самой и её любимого мужчины. И если даже ей не суждено обрести супружеского счастья, то счастье материнства от неё никуда не уйдёт.