Владислав Русанов - Полуденная буря Страница 5

Говорят, в лесу дождь дважды идет — первый раз с неба, а второй с листьев капает. А уж если на несколько дней зарядит, то от мокряди деваться и вовсе некуда. Льет из низких, грязно-серых, как портянки старателя, туч. Срываются мелкие капельки-бисеринки с продолговатых буковых листьев и с темного елового лапника. Тянет сыростью от могучих стволов, от прелой листвы под ногами. Одежда не то чтобы промокает, а напитывается влагой, становится тяжелой и противной на ощупь…

Всё-таки мы — странные существа. В зимнюю стужу мечтаем о погожих летних деньках, в летнюю жару — о свежести морозного утра и скрипе снега под сапогом, весной — об изобильной плодами осени, осенью — о распускающихся цветах и зеленоватой дымке первой листвы. И всё нам не так, всё бурчим под нос: как эта жара надоела! Или холод, или сырость, или… Да мало ли что! А нужно жить и радоваться каждому мигу. Любой погоде, всякому времени года. Иначе за вечной досадой и вся жизнь пролетит, а ее не слишком много отмерено, чай, не перворожденные — им бессмертие на роду написано, а не нам. Я так для себя давно решил, а нет-нет и прорывается недовольство.

Хорошо, что спутники мне попались терпимые к любым чудачествам.

Что за спутники и кто такой я?

Ну, перво-наперво обо мне. Кличут меня все, кого ни встречу, Молчуном. А что? Кличка верная. Не люблю попусту болтать. Может, скрытный такой от природы, а может, не нашелся еще человек, способный меня разговорить по-настоящему. Родом я из Приозерной империи. Хорошая земля, солнечная, приветливая, не чета здешним буеракам. Лежит она далеко отсюда, на Юге. Если в лигах, то сотни четыре с гаком будет, пожалуй. Начни пешком идти, за полтора месяца не доберешься. Расположена моя родина на берегах огромного озера. Ни имени, ни названия не придумали ему люди. Так и зовут — Озеро.

Только из Приозерной империи я удрал шестнадцать лет назад. Прямехонько из Храмовой Школы, что в самом Соль-Эльрине столичном стоит. Есть у нас обычай в Империи… Все старшие сыновья нобилей — тех, кто побогаче, и совсем разорившихся родов — проходят десяти весен от роду проверку на талант к магическим упражнениям. Те, в ком искра обнаружена, отправляются в Школу, и это есть честь великая — как для избранника, так и для всей семьи. Жрецы-чародеи, выученики Школы, огромным почетом и уважением пользуются, во все дела вхожи, ко всякой государственной должности применить знания и умения способны.

Беда в том, что таланта каждому своей мерой отмерено. Одному с походом, через край, — бери, не хочу. Другому — малая толика, ни туда ни сюда. Вот и я вскоре после начала обучения понял, что обделил меня Сущий Вовне главными способностями. Не удавалось, хоть ты тресни, собирать и накапливать Силу в амулетах с тем, чтобы потом использовать по мере надобности. «Заряжать», как говорят жрецы. Да что там заряжать! У меня через пять раз на шестой получалось просто ощутить Силу, взять ее кроху из Мирового Аэра. Нет, пользоваться чужими амулетами, заряженными старшими учениками и наставниками, я мог. И даже неплохо. Но кому нужен чародей-нахлебник, своего создать не способный? Так и норовящий чужим на дармовщинку разжиться? То-то и оно, что никому. А потому дорога мне была одна — в писари или библиотекари. Горбиться за свитками или сметать пыль перьевой метелочкой с тяжелых фолиантов, кланяться и угождать прочим жрецам. Даже тем, кто годами помоложе, зато к волшебству способнее оказался.

Вот когда осознал я это, такое зло взяло. Подумалось: да гори оно всё синим пламенем. И ученичество, и жречество, и почет, и уважение, и сытный кусок хлеба, а сытным он даже у писаря был бы. Бросил всё, не попрощался с товарищами и уж тем более не испросил позволения у строгих наставников. Бедному собираться — только перепоясаться, говорят в Трегетрене. Чашка, ложка, щербатая плошка… Ушел ночью. Как через ограду перебрался — ловкостью я никогда не отличался, а ограда в Школе высоченная, чуть не с крепостную стену, — до сих пор недоумеваю. Видно, здорово досада разобрала. А с досады да с обиды и не такое человек сотворить может. Об одном жалею — несколько пергаментов, которые стишками исписал, под половицей забыл, в тайнике. А может, оно и к лучшему? Раз решил со старой жизнью порвать, рви под корень.

Недолго я странствовал по полям и рощам родной Империи. Наставники не лыком шиты, живо розыск объявили. Кто из арендаторов-вольноотпущенников или из полноправных граждан против Храма пойдет? Когда б замешкался, замели бы и с позором обратно вернули. Вот и постарался я удрать как можно дальше. Только с матерью попрощаться забежал, в наследное имение. Только с матерью. Отец такое надругательство над честью нобиля не стерпел бы. Заглянул тайно, ночью. Мать захлебывалась в беззвучном плаче. Младший братишка — Диний — жался к ее подолу, дичился. Меня-то он совсем не помнил — несмышленышем двухлетним был, когда я в Школу уезжал. Тогда я подарил ему никчемную игрушку — единственный амулет, удачно заряженный бесталанным школяром. Деревянный болванчик, всегда теплый, на прочном кожаном ремешке. Он мог по чуть-чуть отдавать Силу, снимая усталость, смягчая раздражение. Сколько Динию сейчас? Двадцать четыре. Уже давно не ребенок. Где он сейчас, что делает? Живы ли мать со стариком отцом, суровым легатом семнадцатого Серебряного легиона? Кто знает?

Из Империи я направился на Север. В трех королевствах — Трегетрене, Повесье и Ард'э'Клуэне — жизнь сурова, но в чем-то спокойнее. Да и у жрецов пока что руки коротки прибрать северные земли под свое крыло. Народ там молится своим богам. Веселины — Матери Коней, трейги — Огню Небесному, а арданы — Пастырю Оленей. Понятное дело, что все они не что иное, как ипостаси Сущего Вовне, но люди должны справлять религиозные обряды так, как сами того захотят. Во имя душевной свободы. Я обосновался в Восточной марке Трегетрена. Это узкий клин земли в правобережье Ауд Мора, тянущийся до подножия Восходного кряжа. Прибился к старому трапперу. Учился силки ставить, ловушки-плашки настораживать, выделывать шкурки куниц и горностаев, белок и кроликов. Так, может, и прожил бы всю жизнь. Прибился бы к фактории. Глядишь, и семьей обзавелся бы. Но после смерти старика тоска взяла. Просто невмоготу. И тут услышал я о самоцветных приисках, разбросанных по юго-восточным окраинам Облачного кряжа, исконным землям перворожденных.

Случай занес меня именно на Красную Лошадь. Так старатели назвали прииск по имени скалы, встречающей каждого гостя, вольного или не вольного, что выходит к участкам-делянкам.

С тех пор восемь лет моей жизни прочно связаны со старательским трудом.

Выкупил я участок и стал работать. Отрезок жилы мне достался не самый плохой. Кое-что попадалось. Шерлы и аметисты, голубые и розовые топазы, жаргоны и гиацинты. Несколько раз попадались даже смарагды — удача неслыханная по нашим временам. Ведь за несколько сот лет разработки прииск обеднел настолько, что кое-кто из парней предпочитал просеивать и промывать старые отвалы. Доход тот же, а под землю лазить не надо. Не привалит тебя кровля просевшая, не загрызет стуканец приблудный.

В урочные дни — осенью, когда морозец скует раскисшие от дождей дороги, и весной вместе с первой травкой, как спадут вспученные талой водой горные ручьи, — приезжали сборщики подати от ярла Мак Кехты, владельца земли, на которой стоял прииск. Драли в три шкуры. Поди объясни перворожденному, глядящему на тебя как на рабочий скот, что порода обеднела. Лет двести тому назад, может, их подать и была десятиной. А по нынешним временам кое-кто отдавал и половину нажитого.

Годы шли своим чередом. Мне везло. Не только расплачивался с сидами, но и отложил немного на черный день, на возвращение в теплые края — не до старости же кайлом махать в рассечке, когда-то и отдохнуть захочется. Всего один раз попробовал плетей за недоимки. Это в ту зиму, когда простудился изрядно — кашель нутро выворачивал, аж в груди болело. Видно, легкие морозом прихватило: стужа у подножия Облачного кряжа случается — не приведи Сущий. Мой приятель Карапуз отпаивал меня тогда горячим молоком с маслом и медом. Тем и выходил. Но не мог же я позволить, чтоб он на мою хворь свою выручку тратил. Вот и ухнул отложенный запасец в лечение, как в прорву. А весной Лох Белах с подручными приехал. Это сида так звали, который сборщиками подати всегда командовал. Суровый и безжалостный, хотя по-своему справедливый. Смерть он нехорошую принял, но о том позже.

Там же на прииске я и познакомился со всеми своими спутниками.

Гелка — девочка-арданка. Сирота. Ко мне прибилась. И я ее, как дочь родную, оберегаю. Хотелось бы и по закону удочерить, чтоб всё устроить как полагается. Но пока не случилось оказии. Гелкины родители и старшие сестры погибли в одну ночь. На исходе прошлой зимы. Мы-то и знать не знали, и ведать не ведали, что война началась. Люди на перворожденных пошли. Три короля северных держав наконец-то перестали друг другу глотки рвать, а сумели объединиться. Думаю, Лох Белах не остался в стороне от сражений. Всё-таки не последнее место в дружине Мак Кехты занимал. Но, по всей видимости, напоролся на противника посильнее себя. Потому что в одиночку, как зверь подраненный, от погони бежал и на Красную Лошадь вышел. На что надеялся только?