Юрий Иванович - Брат императоров Страница 5

А в Эфире рвал жилы и вгрызался зубами в науку выживания и только в выгодную сторону отличался от сестер и брата спокойствием и уравновешенностью.

Но вот именно по детям родители и определяли свой проведенный на Пятом срок. Получалось около двадцати лет. Именно таким, двадцатилетним, превосходно развитым мужчиной и выглядел человек-демон Дмитрий Загребной. Удалец! Певец с идеальным слухом. Знаток с феноменальной памятью. Лихой рубака! Удачливый охотник. Хитрейший следопыт. Меткий арбалетчик. С ходу определяющий малейшую опасность в постоянно меняющемся хаосе Эфира. Ну и вдобавок довольно развитый маг, имеющий массу полезных умений и навыков.

Только вот по знакомой шкале уровней шабена его никак нельзя было квалифицировать. Существующая на Изнанке градуировка уровней на Пятом не годилась совершенно. Например, порой нечто удавалось сделать из сорокового, но никак не удавалось совершить простейшее действие третьего уровня.

Но в любом случае сын считался уже взрослым.

А потому и спрашивали с него, как с равного.

А он… Вместе со своим мохнатым закадычным дружком Отелло чего только не вытворял!

Кстати, про пса, которого Семен иногда пытался именовать орангутангом. Разумных как таковых на Пятом обычно не было. Ни умерших где-то там и проявившихся здесь, ни провалившихся откуда-то оттуда, еще будучи живыми. Но иногда некие пробои в пространстве или нечаянные телепортации все-таки случались.

Чаще всего появлялись совсем иные существа, резко отличающиеся от людей и демонов Изнанки. Почти всегда они погибали сразу. Слишком уж тут условия жизни отличались от прежних. Например, треть прибывших банально задыхалась в здешней атмосфере. Причем даже в той, где семейство Семена чувствовало себя великолепно.

Треть умирала от ядов, тонула в глубинах кислотных рек, пропадала, будучи раздавленной… и т.д. и т.п.

Последняя треть «потеряшек» оказывалась банально съеденной. Ибо все хищники здесь росли стремительно, ели много, охотились проворно. Что обобщало все три трети: все они оказывались в Эфире в «чем мать родила». Так что порой чьи-то бренные останки никак не получалось идентифицировать как принадлежащие разумному существу.

Наверное, так же случилось и с матерью Отелло. Она успела родить и забросить креатуру в узкую, длинную расщелину. После чего неудачно нарвалась на кого-то из крупных хищников. А пятилетний Дим услышал жалобный писк, влез с риском для жизни в неудобную расщелину, достал умирающий комок трясущейся черной кожи и принес домой. И сам лично выхаживал странное существо все первые месяцы, кормя его самыми качественными редкими продуктами.

Находка оказалась с четырьмя лапами, на пятый– шестой месяц она покрылась черной шерстью.

– Пес! Пастуший пес! – изначально заявила Люссия с апломбом все знающего преподавателя. – У нас в Стимии такие волкодавы пасут в горах отары овец.

– Хм! – сомневался Семен. – А как по мне, он смахивает на орангутанга. И хвост у него именно такой… Это, чтобы ты знала, такие…

– Псы! Спасибо, я знаю! – настаивала на своем трияса. – И ничего не имею против, если этот Чернявый станет поддаваться дрессуре. Будет охранять наше расширяющееся хозяйство.

Ну да, к тому времени в используемых семейством пещерах уже имелось несколько десятков животных, которых можно было отдаленно сравнить с курами, козами, овцами и весьма приятными на вкус кабанчиками. А задерганная мать, как раз ставящая дочерей на ноги и обучающая их ходить, выглядела слишком нервной, чтобы с ней долго спорить. Имеющееся некое подобие молока от коз для нее было важнее, выше всяких неудобств от появления в семье иного существа.

А что назвали его так странно, так это после шутки Семена:

– Вырастет, станет грозным и будет рычать, как знаменитый мавр Отелло.

Имя приклеилось, слова стали пророческими, хотя с той же частотой Отелло именовали Чернявым. К огромному сожалению, устройство гортани не позволяло странному существу издавать человеческие звуки.

Вот так и взрастал Отелло под постоянным патронатом своего спасителя. В три года он поражал своим умом и сообразительностью. В четыре заговорил простейшими гласными звуками. В шесть доказал, что понимает буквально все и уровень его умственного развития стремительно нагоняет уровень развития самого Дмитрия. То есть уже тогда исчезли последние сомнения в его разумности. И порой несущееся к нему обращение «мохнатик» ни в коей мере не отдавало чем-то оскорбительным или унизительным. Скорей было ласковым и уважительным. В противовес этому Дмитрия часто называли «лохматиком» за торчащие во все стороны непослушные вихры.

Да разве что обе сестрички порой дразнили младшего их на год товарища и названого брата «малолеткой». Уж очень им хотелось казаться старше, взрослее и умнее. Хотя упомянутый малолетка, будучи семи лет от роду, обогнал малявок величиной тела и массой набранных мышц. Но сестер обожал, катал их на спине и никогда на них не обижался. Как, впрочем, и они его любили, не делая разницы между ним, Дмитрием и Булатом.

Ну а когда Отелло в свои одиннадцать лет перегнал друга по весу и габаритам, Люссия только и смогла что печально констатировать:

– Теперь у нас вдруг стало… два старших сына. И обоих надо бить ежедневно палкой, чтобы они не подавали дурной пример маленьким сестрам.

Кэрри и Алла, к тому моменту страстно и ежечасно рвущиеся на свободу, во время ведущегося разговора сильно возмутились:

– Мы не маленькие! Нам двенадцать давно исполнилось! Дим в наши годы уже охотился на лессонгов и ловил голыми руками фистранов!

– Не смейте мне о таком даже заикаться! Вы будущие дамы, и вам не пристало вести себя так, словно вы грязные, бездомные лесники!

При этом Люссия старалась не встречаться с насмешливым взглядом мужа, ибо свято верила: рано или поздно они всей семьей обязательно вырвутся из Эфира и вернутся на Изнанку. А милые дочурки станут самыми красивыми и блистательными дамами обоих миров.

Потому родители учили детей постоянно. Где бы ни были и что бы ни делали. И если преподавали нечто новое в отсутствие кого-либо, заставляли детей потом при оказии повторять все пройденное пропустившему занятие. В итоге старшие дети уже могли считаться студентами, окончившими по парочке высших учебных заведений.

И к этому следовало еще раз подчеркнуть врожденное умение Дмитрия: он имел уникальный слух и еще более уникальную память. Например, текст он запоминал на всю жизнь, стоило ему только взглянуть на страницу. Причем неважно, что на странице было: сложнейшие математические формулы или кракозябры непонятного для него языка. Точно так же и нечто сказанное, насвистанное, спетое или крайне неразборчивое в бормотании – все это он запоминал и мог повторить хоть сразу, хоть через годы.