Антон Орлов - Пожиратель Душ Страница 50

Потом Ник лежал, обессилевший, умиротворенный, опустошенный, и благодарно поглаживал руку растянувшейся рядом Люссойг – все медленнее и медленнее, потому что его постепенно затягивало в сон. Дэлги встряхнул его за плечо и потребовал, чтобы он оделся: «иначе простудишься, иммунитет у тебя не такой, как у оборотней».

Ник с горем пополам натянул одежду, в то время как Люссойг, наблюдая за ним, хихикала. После этого ему позволили заснуть, даже одеялом укрыли, и что творилось в пещере дальше – он не видел.

Утром (если это было утро, а не другое время суток) его, как обычно, разбудил Дэлги. Люссойг рядом не было.

– Она отправилась за цевтачахом, – объяснил Дэлги вполголоса. – Пошли со мной.

И мотнул головой в сторону занавеса, за которым находился туннель.

– Зачем нам цевтачах? – спросил Ник, когда вышел следом за ним из пещеры.

– Для хвыщера. Эту дрянь просто так не уничтожить, можно только пересадить в другого носителя. Не обязательно, чтобы жертва была разумной, сойдет любое живое существо. Насчет Люссойг, – гладиатор остановился, повернулся к Нику. – Без меня тебе лучше с ней не общаться, но ведь не выдержишь… Поэтому ключи я спрятал, болтайте через решетку. Остальные удовольствия – в моем присутствии.

– Почему?

Его разбирала и обида, и протест против такого диктата. Началась, можно считать, взрослая жизнь, а с тобой обращаются, как с третьеклассником…

– Потому что она может убить или покалечить тебя просто так, из интереса. Или для того, чтобы подшутить надо мной. Мало ли что взбредет ей в голову… Она ведь не человек, не забывай об этом. Девушка, с которой ты вчера занимался любовью, – всего-навсего видимая телесная оболочка. Люссойг ее когда-то убила – съела мясо, поглотила жизненную энергию и после этого обрела способность принимать ее облик. Чем больше жертв съедено, тем больше в запасе у оборотня вариантов человеческой наружности, – Дэлги снисходительно усмехнулся, словно сочувствуя оторопевшему Нику. – В своем истинном облике Люссойг выглядит иначе – клешни, жвалы, скользкая холодная кожа, покрытая слизью… или, может, пластинчатый панцирь. Я хорошо знаю таких, как она, и знаю, чего от них ждать. Я ведь одно время, еще до гвардии, был учеником охотника, тогда и пристрастился к выпивке, и заодно много узнал о повадках нечисти. Только не говори об этом Люссойг. Если она услышит, что я бывший охотник, отношения осложнятся.

Ник кивнул.

– Я наплел ей о себе всяких небылиц, – еще больше понизив голос, добавил Дэлги. – Будто сам я тоже оборотень, да такой, что круче некуда, – это чтобы она меня уважала и хорошо себя вела. Кругозор у нее небольшой, так что поверила. Не удивляйся, если она что-нибудь на эту тему выдаст, и не разубеждай ее, хорошо?

Ник снова кивнул и без всякой задней мысли спросил:

– А где лежат ключи? Чтобы я знал, на всякий случай…

– Ага, сейчас сказал! – Дэлги смерил его насмешливым взглядом.

В этот раз Ник прислушивался к звукам за шторой, и когда там начали скрестись, отодвинул тяжелую колючую кожу.

Люссойг, в замызганном джемпере, поверх которого переливалось колье, держала в руках большую жестяную банку из-под компота.

– Поймала вам цевтяка! – гордо сообщила она, встряхнув банку. – Открывай скорей, хочу к тебе.

– Я не знаю, где он спрятал ключи, – виновато ответил Ник. – Придется подождать. Давай сюда банку.

– Э, так и дала! – Люссойг хитровато усмехнулась и крепче прижала к себе грязную жестянку. – А вдруг он про мое платье забыл? Сменяю цевтяка на розовое платье, чтобы все по-честному!

Ник угостил ее сыром, лепешками и цыпленком, потом они целовались через решетку. Люссойг начала ныть, чтобы он нашел ключи, но Ник не собирался рыться в вещах Дэлги – в конце концов, это его пещера.

– Ага, если мы стащим ключи, вдруг он за это нас прибьет или не даст больше того вкусного супа? – согласилась девушка. – Он очень старый и сильный, лучше делать, как он велел.

– Разве Дэлги старый? Ему лет тридцать. Может, около сорока, но не больше.

– Обернулся молодым, дело нехитрое, – она небрежно махнула грязной миниатюрной ручкой. – Старый, потому что долго живет – много-много-много раз по десять. Вот интересно, что в тебе особенного, если такой, как он, о тебе заботится? Ты симпатичный, это да, но симпатичных много… Он сказал, есть такое, чего я пока не умею видеть, но потом научусь, если буду смотреть и учиться. Я все хочу скорее! И чтобы моего места было побольше, а то надоело озеро, оно маленькое, и народ там один и тот же – улитки, водомерки, наглые жуки. Зато теперь я знаю: если съем соседа, стану сильней, и его территория станет моя. Только Дэлги сказал, соседа надо съесть, когда он в своем истинном облике, иначе это не получится. Дэлги так делал много-много-много раз по десять, вот я и говорю, что старый – это же сколько времени нужно! Подумать страшно, словно заглядываешь туда, где дна нету.

Видимо, Дэлги ей качественно голову заморочил. Для таких прозаических подробностей, как алкогольная зависимость, разгром сортира на сельском празднике и увольнение с работы, в этой жутковатой фантастической картине не было места.

– У меня есть один подходящий сосед, – присев на корточки и подперев кулачком подбородок, увлеченно рассуждала Люссойг. – Злюка, мы с ним ругаемся, кидаем друг в друга грязью. Озеро мое, а рядом его зыбучка, и дальше гать, где люди ходят. Кто близко подойдет, он сразу хвать – и тащит к себе, хорошо ему, правда? Вот бы его съесть, как Дэлги научил, тогда зыбучка станет моя, как интересно-то будет!

С виду обыкновенная девчонка: миловидное скуластое личико, полные губы, вздернутый нос, немытые и нечесаные волосы – то ли русые, то ли пепельные, при таком освещении оттенки неразличимы. Ник возился с плодами тамраги и между делом слушал ее болтовню, от которой временами пробегал по спине холодок. Если бы их с Люссойг не разделяла прочная решетка, ему было бы очень даже неуютно, так что к лучшему, что Дэлги припрятал ключи – Ник оценил эту разумную меру только теперь, задним числом.

Дэлги, вернувшись, вытащил из сумки хрустящий пакет с розовым атласным платьем. И кружева, и оборки, и пуговицы с крупными блестящими стразами – все на месте, как обещал. Люссойг завизжала от восторга. Он достал еще один сверток: пара изящных остроносых туфелек с атласными розочками. Девушка стянула джемпер и бросилась примерять обновки.

– Честно расплатился за цевтяка – и заодно сделал верный тактический ход, – шепнул гладиатор Нику, пока она кружилась по пещере, счастливо напевая что-то бессвязное. – В Убивальне начали подозревать, что я живу не один, а теперь будут думать, что я держу здесь женщину. Ты вот что, если я начну ей лапшу на уши вешать – ну, насчет того, что я оборотень – не вмешивайся в разговор, так оно будет лучше.

– Хорошо. А откуда вы знаете про лапшу? Это ведь наше выражение.

– Лингвистическая диффузия, понял?

Люссойг извозилась в грязи, пока ловила «цевтяка», и Дэлги опять потащил ее купаться. Ник с завистью смотрел, как она плещется в ледяной воде. Хорошо этим оборотням, они закаленные… И гладиаторам тоже хорошо – наверху, в Убивальне, есть баня.

– Что опять скис?

– Вспоминаю ванную, которая во дворце у Дерфара цан Аванебиха.

– Зашибенное местечко, – согласился Дэлги, как будто он эту ванную видел.

После ужина и секса, уже почти засыпая, Ник услышал, что за байки тот рассказывает Люссойг.

– …Я был тогда молодой и глупый, вроде тебя. И вот забрел однажды на мою территорию заблудившийся путешественник… Естественно, я обрадовался: жратва пришла!

Люссойг, снова натянувшая блестящее атласное платье, заулыбалась и энергично закивала: очевидно, с ее точки зрения это была самая естественная реакция на одинокого прохожего. А Ник лежал на боку и смотрел на них сквозь ресницы, у него слипались глаза. Дэлги, заметив его взгляд, украдкой подмигнул: никуда не денешься, приходится напрягать извилины и сочинять сказки.

– Это был ученый книжник из Накувана, города в Ретонском княжестве. Накуван превратился в руины три с половиной тысячи лет назад, но в ту пору, когда я был безмозглым молодым живоглотом, он процветал. Книжника звали Рехас. Когда я его сцапал, он, на свое и на мое счастье, не перетрусил до потери рассудка, а начал заговаривать мне зубы. Рассказывал о вещах, которых я не видел, о дальних краях, о незнакомых мне коллизиях человеческой жизни. Потом спросил, умею ли я читать. Я не умел, и он предложил научить. Рехас сыграл на моем любопытстве – и остался жив, и я, надо сказать, тоже не остался внакладе. Позже он упросил меня отпустить его домой, к старикам родителям, пообещав, что вернется с книгами.

– Вернулся или обманул? – поинтересовалась Люссойг.

– Вернулся. Он, конечно, боялся, но у меня нашлось, чем его соблазнить. Не прелестями своими – мой истинный облик таков, что большинство людей или в панике убегает, не разбирая дороги, или падает в обморок. Зато у меня было то, в чем Рехас нуждался, – золото и драгоценные камни, да еще кошельки тех странников, которые оказались не такими находчивыми, как он. Рехас был беден, еле сводил концы с концами. Вдобавок его, как истинного просветителя, увлекла идея цивилизовать чудовище, наводящее ужас на всю округу. Так что он пришел снова, никуда не делся. Получилось, что я вроде как нанял себе учителя. Мы с Рехасом общались до самой его смерти. С годами он состарился и ослаб и больше не мог приезжать ко мне в гости, но я, когда оборачивался, навещал его в Накуване. Умер он известным человеком – Рехас Накуванский, автор нескольких философских трактатов и занимательных повестей. Если бы Ник родился в нашем мире и учился в иллихейской школе, он бы знал, о ком я говорю.