Алексей Гравицкий - Зачистка Страница 51

Потому я размышляю. Собираю любую информацию, стараюсь как-то систематизировать и анализировать ее. Ищу закономерности, переклички.

Иногда мне кажется, что только так можно делать выводы о чем-то. О чем угодно. Вот, например, о людях. Чем больше я наблюдаю за ними, чем больше с ними сталкиваюсь, тем непоследовательнее кажутся они мне.

И категории, которыми они мыслят, чаще всего мне не доступны. Я не могу это прочувствовать, не могу понять. Но стараюсь осмыслить. Зачем?

Не знаю. Может быть, каждый из нас только для того и рождается, чтобы что-то понять?

Вот отец. Ведь он понял что-то, потому и ушел…

Или понял что-то прежде, чем уйти…

Или… может быть, он что-то понял, прежде чем уйти? Хотелось бы верить. Ведь не просто так мы живем. Ведь для чего-то. А если просто так, то это очень обидно.

Обидно потому, что я не знаю, сколько предстоит прожить мне. Не знаю, как я могу умереть. И размышлять здесь бесполезно. Нет материала для размышлений. Я никогда не встречал таких, как я.

И кто может знать что-то обо мне? Люди? Они и о себе ничего не знают.

Нет, конечно, у них оригинально работает мозг, к ним приходят невероятные мысли. Только понимания им это не добавляет.

Человечество вообще и отдельные его представители в частности ищут ответ на вопрос «как?», и никто не спрашивает «почему?». То есть люди в основном интересуются, каким образом работает следствие, и не озадачиваются причинами.

Может быть, хотя бы на пороге смерти они переосмысливают что-то?

Я надеюсь только на это. Мне не хотелось бы думать, что мой отец жил зря, умер бессмысленно. Не знаю почему, но бессмыслица меня пугает. Хотя, возможно, смысл есть, просто я его не вижу.

Нет, я не понимаю людей и многого не понимаю. Возможно, размышляя об этом и дальше, я приду к чему-то. К какому-то пониманию.

Пока вопросов больше, чем ответов.

Интересно, а у людей так же?

Жаль, что нет отца. Он мог бы рассказать что-то. И возможно, мы поняли бы что-то вместе. Хотя не уверен.

Я вообще ни в чем не уверен. Хорошо это или плохо, не знаю. Да и кто может знать?

Часть четвертая

ШАНС

1

Несколько столетий назад с гонца, принесшего подобные вести, спустили бы шкуру. Причем в прямом смысле. Хворостин, зло поигрывая скулами, отвернулся к окну, стараясь выбросить из поля зрения говорившего сержанта и найти что-то более приятное для глаз.

Но за окном была видна лишь странная смесь урбанистического пейзажа с постапокалиптическим. Серые мертвые громады зданий, битые стекла, гуляющий по всему этому запустению мусорный ветер, да боязливые собаки, чьи изуродованные мутацией силуэты трусили по окраине Агропрома.

Если от утренней канонады шавки бежали поджав хвосты, то сейчас понемногу осмелели. Лезть внутрь, где прочно обосновались люди, конечно, не пытались, но в отдалении мелькали то тут, то там.

И это мутанты. А люди, которые точно так же драпали с утра. Они ведь тоже рано или поздно попытаются вернуться.

Генерал поежился и повернулся к сержанту. Тот закончил отчет и стоял, молча выжидая дальнейших приказаний.

— Свободен, сержант, — мрачно бросил Хворостин командиру второго отделения.

На имена и фамилии у генерала память была слаба. Цифры он запоминал влет, лица фиксировал. А вот имена как-то терялись. Запоминались только после многократного повторения. Потому он чаще всего обращался к подчиненным не по имени, а по званию. С фамилией можно и ошибиться, а погоны всегда перед глазами.

Сержант вышел. Хлопнула дверь. Оставшись в одиночестве, Хворостин уселся на край грязного лабораторного стола, помнившего еще советскую власть, и устало потер виски.

Ситуация складывалась препаршиво. Победа далась шуточной ценой. Двое легкораненых — это не потери. По большому счету, их можно было даже не отправлять за кордон. Просто на радостях генерал решил сыграть в благородство и изобразить всенародного отца-командира.

Как выяснилось немного позже, радость была преждевременной.

Для начала улизнули сталкеры. По-глупому. Просто взяли и ушли. И никто не остановил. И крайнего искать было негде, потому как Хворостин сам расслабился, решив, что седого с бородатым он купил со всеми потрохами.

Надо было выдать распоряжение летунам. Не надо было отпускать охрану, уж эти точно не прозевали бы, если бы были рядом. В войнушку им поиграть захотелось. А он тоже хорош. Зачем отпустил?

Попытка вернуть хотя бы одного консультанта обернулась еще большей неудачей.

Засланный вдогонку старлей пропал. Ушел и не вернулся. Связи с ним не было, и Хворостин отрядил еще пару бойцов пошерстить по ближайшим окрестностям.

Пошерстили. Труп старшего лейтенанта нашли совсем недалеко. Рядом нашли еще четыре неопознанных трупа. Ни седого, ни бородатого среди них не было. Что произошло там у лейтенанта, оставалось только догадываться.

Так или иначе потеря комвзвода хоть и пришлась некстати, а была совсем не смертельной. То ли дело потеря консультантов. Без сталкерских напутствий продолжение операции выглядело полной авантюрой. Взять нового консультанта было негде. Найти старого не представлялось возможным.

До кучи ко всему этому отосланный только что сержант доложил, что у них по-прежнему нет связи. Вообще. Никакой. И объяснений, почему она не работает, тоже нет.

— Аномальная зона, — пожал плечами сержант в ответ на простой и емкий вопрос: «Какого хрена?» — Кто его знает, как и что здесь работает?

То, что никто ничего не знает, раздражало Хворостина больше всего. Люди, прослужившие здесь не один месяц, должны были бы знать что-то, кроме схемы взимания мзды с бродяг, бегающих через кордон в обоих направлениях.

Вертолеты с ранеными ушли обратно. Дальнейшие распоряжения от генерала должны были поступать напрямую людям, с которыми были заранее оговорены нюансы операции. И люди эти ждали. Вот только связи не было. Хоть выходи в чисто поле и лови ее там.

Подобную меру Хворостин посчитал крайней, потому пока она не рассматривалась.

В итоге выходило, что он залип на Агропроме, как муха в янтаре. Объект он удерживал, и вышибить его отсюда было практически невозможно. Но ничего сверх того он сделать пока не мог.

В голову упорно лезло сравнение с Наполеоном. Аналогия ласкала самолюбие, но ничего не давала для разрешения ситуации. Французский император бодрым маршем дошел до Москвы и взял ее. Вот только победу отпраздновать не успел, дотумкал, в какую задницу влез, и задергался. Посылал Лористона к Кутузову для пропуска к Александру. Просил мира, просил спасти свою честь.

Русская кампания — гениальная ошибка гениального полководца. Должно быть, Наполеон чувствовал себя так же паршиво, как и он сейчас.

Хворостин запросто мог праздновать победу, если бы не понимал, во что вляпался. Он, как и император, получил то, чего хотел, и понимание того, что не может распорядиться полученным, в нагрузку.

Надо было как-то выкручиваться. Вот только слать прошения о мире, в отличие от француза, ему было некому.

Дальнейшие попытки вспомнить историю и вовсе вгоняли в тоску. Повторить судьбу Наполеона было бы даже лестно, если бы это кто-то заметил. Вот только у императора была великая армия, и на него смотрел весь мир. У Хворостина в наличии имелся один взвод, и о мелкбй генеральской интрижке, способной при некотором стечении обстоятельств перерасти в международный скандал, не знал даже задрипаный корреспондент областной газетки.

Потому сравнивать генерала в его падении с Наполеоном мог лишь он сам. А это уже грело не так тепло. Нужна была связь, которая каким-то аномальным образом испарилась. Нужен был проводник. Хоть старый, хоть новый, хоть какой угодно. Не до хорошего. Только взяться и тому, и другому было неоткуда.

Идея бросить Агропром и возвращаться до кордона своими силами выглядела опасной. Да и за кордоном кое-кто из сильных мира ждал от него отчетности совсем не о том, как он захватил территорию бывшего НИИ, а потом бежал оттуда без видимых причин, сдавая позиции и потеряв при отступлении больше, чем при штурме.

Двигаться дальше в глубь зоны, не зная особенностей местности, надеясь на то, что связь прорежется и можно будет выдернуть подкрепление… Практически самоубийство.

Сидеть на месте и ждать. Чего?

Хворостин впился пальцами в виски. Аналогии с Бонапартом больше не грели душу. История пишется победителями. Иногда в благородном порыве победители даже врага преподносят великим. Но это потом. А делается история впопыхах, на ходу. С бесконечными случайностями, досадными недоразумениями и нелепыми ошибками. Любая история. Хоть большая, хоть маленькая, местечковая.

И Хворостин чувствовал, что в своей истории он уже проскочил звездный момент, а на подходе начало конца.