Артем Каменистый - Боевая единица Страница 52

– Рог, не грузись, тут всем все по барабану. Я час назад видел машину, так на ней было написано «Танк вампира». И ничего, никто за ней с осиновыми кольями не гоняется.

– Не знаю. По мне, так стремно как-то.

– Забудь. Ты можешь делать что угодно прямо под окнами регионального центра Ордена: орать сатанинские песни, расчленять священников, трахаться на алтаре, жарить человечину на костре из икон, умерщвлять младенцев, им все это до лампочки. Единственное, за что могут вздрючить, так за попытку проведения вызова.

– Да я понимаю, а все равно как-то не так. Будто сами признаемся, кто мы такие.

Фауст хотел было что-то ответить, как вдруг осекся, да и Рог тут же замер – в их головах бесстрастно зазвучал голос повелителя:

– Слуги, гончие почуяли добычу. Она далеко, след пока не взять, направляйтесь в ту сторону, как можно быстрее.

– Повелитель, здесь нельзя ездить как захочешь, существуют правила! – возразил Рог.

– Я отменяю ваши правила.

Повинуясь мысленным указаниям Тринадцатого, Фауст вдавил педаль газа. КамАЗ рванул вперед, машины, способные ему помешать, послушно сворачивали к обочине, иногда при этом создавая аварийные ситуации либо во что-то врезаясь. Впоследствии водители сами не могли толком объяснить, почему им взбрело в голову совершить подобный маневр. Впрочем, как минимум двум объяснять ничего не пришлось – у них не выдержали сердца.

Грузовик выполнил поворот, пронесся напрямик через жилой квартал, оставив на асфальте кровавую лужу от зазевавшейся кошки, вынесся на следующую улицу. Рог тут же заорал:

– Впереди пробка, нам не проехать!

– Не останавливаться, – приказал Тринадцатый.

Рог закрыл глаза, чтобы не видеть приближение финала. До пересечения с проспектом оставалось не более сотни метров. Машины на нем стояли в несколько рядов – пробка была глухая, они даже не двигались. КамАЗ крепок, но он не танк – столкновение будет ужасным. Однако Фауст глаза закрывать не стал – он верил в силу повелителя и не сомневался, что все окончится хорошо. Подчеркивая свою веру, водитель начал понемногу увеличивать скорость.

Тройка рухимов ударила одновременно. Грузовик на миг подернулся сизым ореолом, и тут же от него рванула вперед стена огня. Свита была великолепна, выращена на славу, куда там жалким обитателям монастырской Клетки с их рудиментарными способностями. Удар, вспышка, скрежещущий грохот – исполинская метла разметала машины в стороны. Рог на миг приоткрыл левый глаз, посмотрел, как новенький «лексус» взмыл выше троллейбусных проводов, снова закрыл – не стоит рассматривать подобные зрелища, это вредно для психики. Фауст, напротив, проезжая через дымящуюся полосу, испустил победный вопль:

– Так их! Ну что, Рог, сиденье не сильно запачкал?!

– Когда-нибудь я тебя точно убью, – мрачно пообещал напарник.

– Эх, Рог, да расслабься! Какой русский не любит быстрой езды! Сейчас мы их догоним. Кто бы там ни был.

Не догнали.

Через пару минут Тринадцатый приказал замедлиться – свита потеряла направление. Они колесили по окрестностям не меньше часа, но так ничего и не засекли. Единственное, что можно было утверждать с точностью – объект двигался с приличной скоростью и попросту оторвался в условиях городских улиц.

Чапай плюнул на палец, после чего на миг прикоснулся к жалу паяльника. Отдернув руку, потряс ею в воздухе, удовлетворенно констатировал:

– А ничего паяльник, работает прямо как зверь. Китайский, но нам-то какая разница? Или предпочитаешь отечественные товары? Что молчишь?

Робинсон не мог бы ответить при всем желании. Его тело было надежно привязано к роликовому стулу, а рот заклеен полоской скотча. Максимум, что он мог сделать: выпучить глаза или глухо замычать.

Бровкин тем временем продолжил тему:

– Игнорирование собеседника является признаком неуважения. Выходит, ты меня не уважаешь.

Куратор затряс головой, замычал, выпучивая глаза, всем своим видом пытаясь доказать, что Чапай для него самый уважаемый человек современности.

Тщетно.

– Ну раз такие дела, то и церемониться с тобой я не буду.

Рыцарь перестал возиться с инструментами, выдернул паяльник из розетки, выпрямился, неторопливо стянул рясу, оставшись в костюме, некогда реквизированном у Ягоды. Разглядев одеяние Чапая, Робинсон замычал еще сильнее. Бровкин, оценив его потуги, произнес короткую речь:

– Итак, господин куратор, надеюсь, ты осознал, что сложившаяся ситуация серьезно угрожает твоему драгоценному здоровью. Не буду тебя разубеждать, ибо так оно и есть. Так вот, сейчас мы с тобой побеседуем, причем правила этой беседы устанавливаю я. Они просты: говорю только я, ты лишь отзываешься без малейших попыток перебить или сказать что-то вне очереди; на вопросы отвечаешь четко, без увиливаний или затягивания времени; при разговоре прилагаешь все силы, чтобы быть искренним, и проявляешь здоровый энтузиазм. Если ты понял мои правила, кивни.

Робинсон энергично встряхнул головой.

– Вот и хорошо, мне очень приятно встретить столь понятливого собеседника. И последнее, что тебе стоит осознать. Не факт, что выполнение всех моих правил действительно поможет сохранить тебе здоровье. Видишь ли, тут наши с тобой интересы несколько расходятся, так что не буду тебя напрасно обнадеживать и приму за должное, если ты начнешь играть в молчанку. Но учти, в таком случае я, в свою очередь, начну играть в «будни гестапо», твое здоровье при этом не только испортится, а испортится крайне болезненными способами. Понял ты или нет, мне безразлично, воспринимай это как рутинный инструктаж по технике безопасности. Итак, приступаем к беседе.

Чапай безжалостно потащил полоску скотча в сторону, не обращая внимания на слезы, выступившие на глазах жертвы. Едва рот освободился, Робинсон, сильно искажая речь, взмолился:

– Господин Бровкин, я…

Чапай немедленно вернул скотч на место и горестно вздохнул:

– Робинсон, Робинсон!.. Я-то думал, что ты запомнишь мои несложные правила с первого раза. Жаль. Но не грусти, это не смертельно. Если что-то не получается на сознательном уровне, то можно попробовать сделать требуемое условным рефлексом.

Рыцарь подошел к журнальному столику и начал вдумчиво перебирать зловещие предметы. При этом он не терял нить беседы, если этот монолог можно было назвать беседой:

– Слышал про собачек Павлова? Хотя, откуда вам, саксам, знать про такие вещи, вы ведь до сих пор уверены, что радио изобрел Маркони, а про Попова и не вспоминаете. Типично жидовские у всех вас замашки. Робинсон, ведь ты жид? А? Можешь не отвечать, мне, в сущности, все равно. Не бойся, я не антисемит и не националист какой-нибудь, я все нации ненавижу одинаково. Будь ты негр или китаец, без разницы; хотя нет, негр это что-то новое, не доводилось мне с ними работать… Стоп! Вру! Было дело, но давно, лет двадцать назад. Эх, молодость, молодость… Робинсон, ну почему ты не негр? А? Ладно, не тряси головой, это я тебе как-нибудь прощу. Что мычишь? Хочешь что-то сказать? Извини, мне некогда, да и правила нельзя нарушать, один раз ты это уже сделал. Кстати, о нарушениях, а не пора ли нам взяться за дрессировку одной непослушной собачки по имени Робинсон?

Чапай прекратил возиться с инструментами, сделал погромче звук телевизора, после чего направился к стулу с жертвой, держа в руках топорик для рубки мяса и разделочную доску. Робинсон замычал, явно пытаясь показать, что осознал свою ошибку и больше такого не повторится. Но рыцарь не обратил на его красноречивый взгляд ни малейшего внимания. Он освободил куратору правую руку, легко справившись с ее сопротивлением, вытянул вдоль стола и, накинув на запястье кусок бечевки, надежно закрепил.

Полюбовавшись на результат работы, Чапай постелил на стол газетку, просунул под ладонь разделочную доску, скупо прокомментировал алгоритм зловещих действий:

– Полировка хорошая, не хочется портить. Сейчас такую мебель нечасто увидишь, одно дерьмо строгают. Робинсон, ну что притих? Никак в штаны наложил? Ничего, бывает, но вообще я против подобного в моем присутствии. Так что учти, если в ходе беседы ты позволишь себе столь нетактичное поведение, то я буду вынужден наказать твою нехорошую задницу. Заодно и паяльник в деле испытаю, не зря же я его покупал на поповские денежки. Ладно, я несколько отвлекся от темы: итак, Робинсон, предоставляю тебе право выбора. Сейчас твоя рука сжата в кулак. Есть два варианта дальнейших событий: я ломаю тебе всю кисть, либо ограничусь одним пальцем, причем выбор пальца любезно предоставляю тебе. Ну и?

Куратор зажмурил глаза и медленно, по миллиметру, вытянул мизинец, чуть приподняв его над доской.

– И что мы видим? – умиленно произнес Чапай. – Мальчику не нужен мизинчик? С этим мальчиком все ясненько, он думает, что беседа у нас продлится недолго, и все остальные пальчики останутся в целости и сохранности. Святая наивность!