Денис Юрин - Воскрешение Страница 52

Матросы, победившие той ночью в кулачном бою, оказались строптивыми и несговорчивыми. Сбор они оплатить отказались да и на язык были несдержанны, за что и поплатились, всего за каких-то десять секунд превращенные дубинками из бравых бойцов в окровавленные отбивные. Охранники ловко орудовали дубинками, казалось, ставшими достойным продолжением их мускулистых рук, и действовали сплоченно, как настоящий, не раз побывавший в переделках отряд. Наблюдавший за диковинным зрелищем Дарк не сомневался, что вышибалы каждый день по многу часов упражнялись в коллективной работе с оружием, прежде чем заступать на ночное дежурство. Не обошлось без долгих тренировок и в неблагодарных трудах по оттаскиванию за ноги оглушенных тел. Не успели Дарк с Каблом ступить на широкое крыльцо таверны, как матросский бунт был жестоко подавлен, а на ногах остались лишь почти не пострадавшие в схватке охранники. Проигравшие же участники потасовки мирно лежали ровными рядами на мостовой.

Колокольный звон, означавший наступление полночи, настиг монаха в разорванной робе и его уродливого компаньона в тот самый миг, когда они только переступили порог таверны, что, впрочем, было лишь совпадением, а не знамением свыше. Огромный зал был поделен на две неравные части.

Большая часть помещения была самым что ни на есть настоящим портовым кабаком, в котором после долгого плавания хмелели и забывались матросы, вконец обезумевшие от ощущения под ногами твердой земли. Составленные вместе столы; обилие выпивки и бесстыдно выставляемых напоказ телес, притом не только женских; шум, гвалт, гам, грохот посуды и непристойные песни, вымучиваемые пьяными голосами. Однако и в этом хаосе присутствовал порядок, поддерживаемый жесткой и властной рукой хозяина. Пол возле столов не был завален объедками, замаран нечистотами или усеян обломками табуретов и прочей мебели. Все до единого окна были целы, да и висевшие на стенах картины пьяные морячки не трогали. За обстановкой в зале и сохранностью хозяйского добра зорко следили еще десятка два охранников, и любая попытка нанесения ущерба была бы тут же пресечена самым жестоким образом.

Другая, меньшая раза в три часть зала скорее уж напоминала простенькую, но обставленную со вкусом ресторацию для обедневших дворян, тоже иногда путешествующих на кораблях и, следовательно, спускающихся на сушу во время остановки в портах. Там и столов было куда меньше, и компании трапезничали не столь многочисленные да шумные. За некоторыми столами даже сиживали одиночки – представители различных сословий, но определенно с большим в разы достатком, нежели члены судовых команд. Граница между двумя разительно отличавшимися один от другого мирками была четко обозначена ровной, живой линией ярко-зеленого цвета, цвета кафтанов охранников. По замыслу прозорливого владельца, многочисленные служители выполняли сразу две задачи: следили за порядком в заведении, уничтожая любое безобразие и свинство в зародыше, а также взимали мзду за проход в привилегированную часть кабака, куда и блюда носили получше, и девицы захаживали не столь потасканные.

Стойки корчмаря как таковой не было, но зато между столами и кухней бегало много суетливых разносчиков, то приносивших блюда, то уносивших объедки. Широкая и даже накрытая зеленым ковром лестница вела наверх, куда время от времени уходили некоторые посетители в обнимку с девицами. Вряд ли в комнатах второго этажа кто-либо останавливался долее чем на полчаса, но разве можно ожидать иного от портового кабака, куда что матросы, что пассажиры с прибывших кораблей заходят лишь с определенными целями?

Появление монаха в злачном месте да еще в самый разгар веселья не могло остаться незамеченным. Стоило Дарку войти, как почти все присутствующие повернули раскрасневшиеся физиономии в его сторону и изумленно вытаращили мутные от хмеля глазища. Надо сказать, что удивлены были без исключения все, но выражали они свои чувства по-разному: кто-то мирно и тихо; кто-то вызывающе и громко; а нашлись и такие, кто стал напрашиваться на неприятности и заслуженно их получил. Десятка два уже изрядно набравшихся матросов поспешно перекрестились непослушными руками, а кто-то даже вилкой. Бедолаги подумали, что упились и им уже стало мерещиться. Пятеро-шестеро более трезвых морских волков залезли на столы и почти одновременно засвистели, обильно орошая слюной головы соседей. Нашлись и те, кто принялся бросать в адрес духовного лица грязные реплики греховного содержания, а девицы, как по команде, все до одной вскочили с колен подпивших гостей и, высоко задрав пестрые юбки да призывно виляя округлыми бедрами, задергались в непристойном танце.

Как ни странно, Аламеза совсем не смутил и не напугал подобный прием, а, наоборот, насмешил. Даже обидные реплики о том, что монастыри делятся на мужские и женские лишь для того, чтобы монахам да монашкам было удобней ласкать друг дружку, не отвлекаясь на противоположный пол, не задели Дарка, который, не задержавшись возле входа долее пары секунд, начал пробираться между столами к оцеплению охраны. Ведь если вампир уже пришел, то поджидал его в богатой части зала, а не среди шумной матросни. Если же кровосос запаздывал, то, появившись, стал бы искать моррона опять же среди купеческих да дворянских столиков.

Несмотря на весьма миролюбивый настрой лжемонаха, без приключений не обошлось. Парочка необычайно веселых покорителей волн решила задрать полы его робы, чтобы проверить, носят ли монахи панталоны или обходятся без этой части гардероба. Естественно, грубое физическое воздействие сопровождалось оскорбительными смешками и задорными выкриками, которые, собственно, и разозлили до этого момента стоически державшего себя в руках моррона.

Резким разворотом Дарк освободил полы своего длинного одеяния из плена потных, перепачканных жиром и пивом ладоней, а уже в следующий миг его пальцы крепко вцепились в кадыки обоих противников. Не ожидавшие такого отпора задиры оказались парализованы и не смогли оказать достойного сопротивления, только, надсадно хрипя, синхронно затрясли головами да задергали в воздухе руками. Вокруг все притихло. Десятки пар глаз удивленно расширились. Неизвестно, что именно послужило главной причиной мгновенного оцепенения подвыпившего сброда: жестокий поступок, никак не ожидаемый от благодушного монаха; холодный взгляд его неподвижных глаз, смотревших как будто в пустоту, но на самом деле внимательно следивших за всем пространством вокруг себя; уродливый шрам, пересекавший лоб служителя Небес; или острие меча, торчавшее из-под полы задравшейся робы?

В этот миг, миг всеобщего замешательства, Дарк подловил себя на мысли что не знает, как следует поступить дальше: вырвать кадыки или убрать руки от шеи нахалов? Не знал моррон и как среагирует пока застывшая и безмолвствующая толпа на любое из его действий. Краткая вспышка гнева завела его в тупик, но, к счастью, выход нашелся сам собой.

– Расступись, пьянь трюмная! – раздался в воцарившейся тиши властный бас, сопровождаемый частой дробью трех-четырех дубинок по столам, скамьям и чьим-то спинам.

Скорее инстинктивно, нежели осмысленно, Аламез разжал пальцы, выпуская горла обоих противников. Как только руки моррона смиренно сложились на груди, толпа расступилась, и до места инцидента наконец-то добрались четыре охранника. К счастью, к тому времени находившийся уже позади Аламеза Кабл все-таки догадался одернуть полы робы и тем самым скрыть от взоров окружающих высовывающийся из-под нее меч.

– Что же вы, человек Божий, а куда пожаловали?! – с укором пробасил рослый охранник, видимо старший группы, первым пробившийся к месту происшествия и щедро раздававший по ходу тумаки, несмотря на то что сопротивления ему, собственно, никто и не оказывал.

– Все мы дети Небес, одни в миру живут, другие пищей духовной питаются. Однако плоть своего требует. Не прожить даже людям, идущим тропой святого Индория, без пищи мирской. Пришел я в вертеп не по своей воле, а настоятелем нашего монастыря посланный, дабы провизию у купца, кораблем сегодняшним прибывшего, сторговать. Он, мерзавец эдакий, не только поставку аж на десять дней задержал, но и встречу в месте неподобающем назначить осмелился… – смиренно вещал моррон, хотевший закончить речь навязшим у него на языке выражением «сын мой», но вовремя одумавшийся: ведь монах, в одеянии которого он пребывал, не имел права на такое обращение к мирянину. Так могли говорить лишь священники, поэтому в конце фразы пришлось поставить вполне нейтральное: —…добрый человек!

Старшина охранников некоторое время молчал, осматривая фигуру слишком молодого монаха недоверчивым взором. Чутье подсказывало вышибале явно с солидным стажем, что что-то было не так в смиренно сложившем ладони посланце монастыря. Несмотря на то что произнесенная им речь была весьма убедительна, Дарк сильно боялся разоблачения. В отличие от рослого охранника, только искавшего подвох, только пытавшегося понять, что же в служителе монастыря насторожило его, сам Аламез прекрасно знал, в чем состояла его ошибка; непростительно грубая, одним легким штрихом перечеркивающая весь светлый образ служителя Небес. Хоть индорианские монахи не стригли коротко волосы, как низшее духовенство, исповедующее Единую Веру, однако строгие каноны запрещали подвязывать волосы тесемкой или завязывать их на затылке, как сделал он. Вышибала явно не знал таких тонкостей монашеского устава, но его натренированный годами наблюдения за людьми глаз сразу просигнализировал своему хозяину о несоответствии внешности монаха привычному образу. Старший группы насторожился, но сделать все равно ничего не мог. Его положение было слишком низко и не давало права ни задерживать, ни обыскивать, ни даже утомлять расспросами святого человека, и, поскольку в течение нескольких секунд подходящего повода не нашлось, он вынужден был не только отпустить лжемонаха, но и оказать ему посильное содействие.