Роман Глушков - Лед и алмаз Страница 53

— Мне не нужно было просыпаться, — шмыгнув носом и потупив взор, огорченно пробубнила она. — Я проснулась, и папа сразу же пропал. Я все ждала, когда он снова появится, но он, наверное, не хотел, чтобы я просыпалась, и потому на меня обиделся и рассердился.

— Ну, это вряд ли, — улыбнулась Лиза и поцеловала Аню в висок. — Наш папа никогда на тебя не обижается и по-настоящему не сердится. А тем более сегодня, когда он по тебе очень соскучился. Это был всего лишь сон, Перчинка, и когда ты открыла глаза, он взял и рассеялся. Так же, как всегда. По-другому и быть не могло. — И, немного помолчав, спросила: — А перед тем, как исчезнуть, папа успел тебе что-нибудь сказать?

— Нет. Ни одного слова, — вновь замотала головой дочь, усадив плюшевую зверушку себе на колени и печально глядя ей в немигающие, стеклянные глаза. — Он влетел в окно, а потом встал возле моей кровати, молчал и смотрел на меня. Странный такой, как будто язык проглотил, и одет странно. Словно с Северного полюса вернулся. Я хотела спросить, зачем он так тепло оделся, ведь у них на Амазонке очень жарко, и у нас тут Африка тоже близко. Но только подумала об этом и сразу проснулась. Потом гляжу, а папы уже нет. Стоял, молчал, и вдруг раз — пропал. Еще быстрее, чем появился. А я ему так много про нас с тобой рассказать хотела…

Казалось, она вот-вот расплачется, но до слез дело так и не дошло. И впрямь, совсем взрослая девочка. Переживает, что не досмотрела интересный сон, и в то же время понимает, что плакать из-за такого пустяка — сущая глупость. Ребенку всего двенадцать лет, а выдержка у нее уже почти мамина.

— Так в чем проблема? — спросила Лиза. — Сейчас пойдешь, ляжешь и опять уснешь. Только теперь крепко-крепко, договорились? Чтобы, когда папа снова придет… или прилетит, он тебя не разбудил, и вы поговорили с ним обо всем, о чем бы вам хотелось. Как тебе такая идея? Нравится?

Узнаю свою жену и ее воспитательную политику! На Анино врожденное упрямство Лиза всегда отвечала хитростью и добивалась своего так, что в итоге и мать, и дочь оставались довольны. Прямо как теперь, когда на лице девочки было написано явное нежелание возвращаться в кровать. Но Лиза быстро отыскала способ, который не только поборол в дочери это нежелание, но и отправил ее досматривать сон в надежде, что тот возобновится на том же интригующем моменте, на котором он прервался.

— А вдруг я не смогу больше сегодня уснуть? — забеспокоилась Аня. По главному пункту маминого плана она, похоже, возражений не имела.

— А как мы это узнаем, пока ты не попробуешь? — не замешкалась с ответом Лиза. — И не забывай: ведь это не папа исчез из твоего сна, а ты вдруг нечаянно проснулась и оставила там папу одного. И он, возможно, прямо в эту минуту стоит и ждет, когда же ты к нему вернешься. И очень волнуется, что наступит утро, а он не успеет сказать тебе все, что собирался. Конечно, папа и тогда на тебя не обидится, но, согласись: будет невежливо заставлять его ждать, ведь он, как-никак, прилетел к нам издалека… Ну, что, Перчинка, идем обратно в кровать или так и будем сидеть здесь до утра и грустить?

Перчинка обреченно вздохнула, кивнула и, не сказав больше ни слова, поплелась в обнимку с плюшевым мангустом назад, к себе в комнату. Лиза, наскоро обвязав полотенце вокруг мокрых волос, направилась следом за дочерью, чтобы проследить, как та уляжется, и пожелать ей повторно «Спокойной ночи!». А я…

А что я? Мои желания тоже были в этот момент просты и по-человечески понятны. Сначала — пронаблюдать за тем, как жена укладывает Аню, и подслушать, о чем они еще будут шептаться, прежде чем ребенок сомкнет глаза. После чего — да простит мне Лиза мою беспардонность — предаться ностальгии и подсмотреть, как раздевается и готовится отойти ко сну самая прекрасная женщина в мире. Почему бы и нет — имею на это полное право. Тем более в собственном воображении, которое отчего-то чем дальше, тем все больше начинает походить на правду.

Ну а потом, пока не знаю, как, но вновь попытаюсь присниться дочери, а если вдвойне повезет, то и жене. Чем черт не шутит, авось да получится, ведь начало этому положено. Главное, чтобы при моем появлении в грезах Лизы и Ани они не проснулись. И тогда мы непременно найдем друг с другом общий язык, уж коли иным способом, кроме такого, суррогатно-мистического, нам сегодня общаться не судьба…

Громадьё этих планов выстроилось у меня в голове, не успела еще Лиза выйти из комнаты. Но едва я, исполненный светлых надежд, попытался отправиться вслед за семьей, как вдруг обнаружил, что не могу сдвинуться с места. Хотя, нет, вру: с места я сдвигался, но не по своей воле и в противоположную от желаемой сторону. Так, будто кто-то тянул меня тросом, медленно, виток за витком, сматывая тот на лебедку.

Я плыл по комнате в направлении выхода из «апартаментов» Лизы и Ани, глядя как исчезают они от меня в полумраке детской спальни, и с ужасом осознавал, что больше никогда их не увижу. Потому что пробил мой час, короткая передышка завершилась, и я покидаю этот маленький райский оазис, встретившийся мне на полпути между Пятизоньем и Адом. Смерть, оказавшая мне таким образом последнюю милость, постучала своим костлявым пальцем по циферблату часов, отсчитывающих мой жизненный срок, и дала понять: срок этот только что полностью истек. И мне пора отправляться дальше: во мрачные глубины давно поджидающей меня Преисподней…

Сила, которая вновь неумолимо разлучала меня с женой и дочерью, возрастала с каждой секундой. И вот уже я, просочившись сквозь стены, повторно пролетаю над опустевшим двором поместья, только на сей раз не приближаясь к особняку, а удаляясь от него. После чего и особняк, и поместье стали быстро теряться во тьме среди сотен других частных землевладений, разбросанных в этом районе Мадейры. И милый свет недавно манивших меня окон влился двумя каплями в озеро прочих огней, растекшееся мерцающей кляксой по всему ночному острову.

А вскоре и сам остров стал уменьшаться, как будто это не я стремительно уносился от него, а он растворялся, подобно куску рафинада, в омывающих его водах Атлантики. И лишь взошедшая над Мадейрой багровая луна и отбрасываемая ею на океанскую гладь дорожка бликов не менялись в размерах. Так, словно лишь они служили символами постоянства в зыбком, улетучивающемся мире моих сладостных видений.

А затем мой взор застилала беспросветная мгла — предвестница моего грядущего Ада. Я решил было, что она — первая из уготованных мне мук: пытка долгой, сводящей с ума неизвестностью в преддверии более жутких, физических пыток. Но я ошибся. Мгла сгустилась и рассеялась еще быстрее, чем курильщик делает сигаретную затяжку. И когда мир передо мной опять прояснился, я узрел наконец-то вход в Чистилище и встречающего меня на его пороге адского привратника.

Вот только вид у этого привратника был хоть и свирепый, но откровенно неожиданный. В том, что у меня богатое воображение, вы могли убедиться, путешествуя вместе со мной по стране моих грез. И несмотря на это, раньше мне и голову не приходило, что первая же дьявольская тварь, с которой я столкнусь в Аду, будет тычущим мне в лоб автоматом полковником Хряковым!

Ни дать ни взять «Божественная комедия» во всей своей красе! Что ж, зато теперь можно не сомневаться, кем на самом деле является Грободел и чьим интересам он служит…

Глава 12

…А еще в Чистилище, вопреки укоренившимся стереотипам, было чертовски холодно, царила разруха и повсюду лежал снег. Прямо как зимой в Новосибирской локации Пятизонья, откуда я отправился в Ад с короткой прощальной остановкой на Мадейре — острове моей светлой, но, увы, несбывшейся мечты…

Впрочем, это были последние иллюзии, посетившие меня перед тем, как я полностью избавился от них и понял, где на самом деле нахожусь.

А находился я там же, где и был захвачен врасплох лишившей меня сознания масштабной галлюцинацией. И даже времени с того момента утекло совсем немного: двадцать, максимум двадцать пять минут. Солнце, светившее мне в левое ухо, когда я и Тиберий подступили к «Лототрону», прошло по небу всего ничего и продолжало освещать все тот же сектор купола. Однако то, что творилось сейчас под этим солнцем вокруг нас, мне здорово не понравилось. Низвержение в Ад, как вы уже поняли, было для меня в очередной раз отложено. Но то, что я узрел по возвращении в реальность, выглядело немногим лучше геенны огненной.

Пока внезапно представший предо мной полковник Хряков держал меня на мушке «Карташа», двое его бойцов нацепили мне на шею железный ошейник с полутораметровой цепью, и не успел я рта раскрыть, как меня уже тащили за эту цепь куда-то волоком по снегу. Благо, недалеко — шагов десять, не больше, — и когда я начал возмущаться этим неприкрытым произволом, никто уже не попирал подобным насилием мое человеческое достоинство.

Чего нельзя было сказать о моих правах и свободах. Не прошло и суток, как мы дали деру от «Светоча», а на мне опять постылые кандалы, в которых Грободел обычно вывозил меня на полевое тестирование. Ладно, хоть сегодня я не был раздет до трусов, и более того — даже не заключен в наручники, — и на том спасибо. На сей раз степень моей свободы ограничивалась… доктором Свистуновым. Чистильщики пристегнули его в качестве кандальной гири к другому концу моей цепи за такой же ошейник, после чего ключ от наших допотопных механических оков был отдан лично Хрякову. А мы с Зеленым Шприцом не могли отныне отойти друг от друга более чем на полтора метра.