Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 3 Страница 54

— А почему?

— Меня спросили: кто вернул нас по небу в племя? Я сказал: главный колдун этой земли. Кто же ещё ходит по небу со своей хижиной? Так я говорю, ори?

Охотники вокруг кивают. Розита потрясённо глядит на них. Этот жест согласия, которого до сих пор не видели мы у аборигенов планеты Рита, удивил её больше остального.

— Ори сказали, — продолжает Тан: — Если колдун полюбил тебя, пусть полюбит и нас. Нам теперь здесь жить. И выбрали вождём. Так я говорю, ори?

И снова кивки. И выкрики:

— Хак! Хак! Мари хак!

— Что такое «хак»? — спрашиваю я.

— Колдун, — отвечает Тан. — Большой колдун!

— А нового колдуна племя выбрало? — интересуюсь я.

— Нет, — отвечает Тан. — Мы ещё не знаем, кто тут у нас самый мудрый. Наши мудрые ушли к предкам. Колдун должен лечить. Как ты. Как твоя жена. У нас так никто не умеет.

— Выберите юношу, — прощу я. — Такого, как Тат. Я увезу его в другое племя, научу лечить и верну к вам. Он будет лечить не хуже нас.

— Сейчас увезёшь?

— Нет. За ним я приду позже. Опять привезу вам инструменты, мясо, посуду. А вы пока выберите юношу. Такого, который сам захочет. Насильно колдуном никого не сделаешь.

Розита снимает с моего пояса мыслеприёмник, поворачивается к Тани и жестами просит её надеть. Тани слушается, и у них возникает свой, особый, чисто женский разговор. А я предупреждаю Тана о людоедах, о том, чтобы женщин и детей он не отпускал в лес без охотников, а на противоположный берег реки вообще не отпускал никого, кроме охотников. Там должны ходить только вооружённые ори.

Попозже я предложу ему собак. Но нужду в них вызывает опасность реальная. А людоеды для ори — пока опасность гипотетическая.

По-видимому, Розита попросила, чтобы Тани показала семейный шалаш. Потому что женщины двинулись к берегу Аки. Пришлось и мне двинуться за ними. Тан, опираясь на суковатую палку, заковылял за мной. Мужчины племени, постепенно разворачиваясь из круга в шеренгу, потопали за нами. Тат держался возле меня, а сёстры его побежали за матерью.

По пути я увидел куст, увешанный кхетами, поразился, что их не обобрали, сорвал один и спросил Тана:

— Ты знаешь, как это едят?

— Разве это едят? — Он удивлённо поглядел на меня.

— Принеси три ложки, — попросил я Тата и поднял вверх три пальца.

Он понял, помчался к вертолёту и принёс связку ложек. Я снял с его шеи перочинный нож, срезал верхушку фрукта, зачерпнул ложкой сладковатую кашицу и дал Тату попробовать. Он понюхал, лизнул, глотнул и облизнулся от удовольствия. Совсем как наша кошка Мурка, когда ей предлагали незнакомую еду.

Этот кхет я отдал ему на растерзание, сорвал ещё один, срезал верхушку, воткнул внутрь ложку и протянул Тану. Ему тоже понравилось. Видимо, в тех местах, где племя жило раньше, кхеты не водились.

Теперь оставалось подряд срывать кхеты и угощать охотников. Ложек, понятно, не хватило. Тат бегом принёс ещё связку. Розита и Тани тем временем ушли далеко и были еле видны. Жаль, что сцену угощения Розита не сняла!

Я вернул нож Тату и бросился бегом за женщинами. Тат побежал за мной. И никто больше! Остальные наслаждались кхетами.

— Почему ты отстал? — спросила Розита, когда я догнал её.

— Решал продовольственную проблему, — объяснил я. — Они ходили мимо кхетов и не знали, что это съедобно. Теперь уж точно с голоду не помрут!

Мы улетали через час, и нас провожала толпа. Розита снимала её из дверцы.

— Хак! Хаки! — кричали из толпы. — Мари хак! Мари хаки!

«Хаки», видимо, означало «колдунья», если судить по аналогии с именами.

— Теперь хватит материала? — спросил я, когда дверка вертолёта захлопнулась.

— Хорошо бы ещё поснимать озеро, — ответила Розита. — Где ты нашёл эту семью. Далеко оно?

— Минут двадцать. Если не медлить…

— Не медли! — Розита усмехнулась, сняла с шеи колье-магнитофон, отстегнула браслеты, удерживающие на руке съёмочную камеру, и пристегнула страховочный ремень.

…Посадил я вертолёт на тот же узенький мыс-полуостров, с которого увёз Тана и его семью, заглушил мотор, и полная тишина охватила нас. Тишина безлюдья.

— Отсюда я наблюдал за детьми. Вот так же, из кабины, — объяснил я Розите. — Они вылезли из тех кустов, слева. Успокаивал я их твоими шопеновскими вальсами. Очень хорошо действуют! А по прямой тлел костёр. В кустах за ним прятались Тан и Тани. Сейчас выйдем — я тебе всё покажу. Наверняка и кострище сохранилось.

— Потом, — вдруг произнесла Розита почти шёпотом. — Всё потом… А сейчас…

Холодок пробежал по моей спине от этого привычного когда-то «потом… а сейчас…»

Она раскрыла сумку, выплеснула из неё гибкий свёрток, и он упруго расстелился по полу салона точно таким же пёстрым надувным матрасиком, на каком провёл я первую ночь в селении купов.

Нажатием ноги Розита включила насос, и матрасик вздулся.

Скинув ботинки, молча и не поднимая глаз, Розита раздевалась — вроде бы совсем неторопливо.

Я ошалело смотрел на неё из пилотского кресла. И вдруг заметил, что её бьёт мелкая дрожь. Ещё секунда, и такая же дрожь охватила меня — сладкая дрожь страха и нетерпения.

Почему-то вспомнилось, как однажды за ужином, по какому-то намертво забытому поводу, мама шутливо сказала Тушину:

— Ты, Миша, долго ещё будешь в том счастливом возрасте, когда мужчина просто не умеет говорить «нет». Это я тебе как медик объясняю…

Заодно и мне объяснила…

— Так и будешь сидеть и думать? — тихо спросила Розита, по-прежнему не поднимая глаз.

…Всё повторилось. Всё снова было, как в Нефти. Мы не могли насытиться друг другом и чувствовали себя преступниками. Мы явно были созданы Богом, чтобы быть вместе. Но пропасть между нами казалась теперь бездонной и безбрежной.

И всё же срабатывала какая-то защитная реакция: вся остальная жизнь, все заботы и проблемы отъехали в немыслимую даль и съёжились — будто смотришь на них в перевёрнутый бинокль. И невольно казалось: стоит ли сходить с ума из-за таких крошечных проблем?

— Не страшно тебе? — вырвалось у меня.

— Нет. — Розита помотала головой. — У меня только одна жизнь, и в ней только одна радость — ты.

— А Паоло?

Паоло — её сын. Мама моя зовёт его Павликом. Вебер, говорят, зовёт Паулем. А как записан в метрике — понятия не имею.

— Когда смотрю на Паоло, — тихо ответила Розита, — сердце заходится от боли. Он ведь твой сын.

— Мой?!

— Твой. — Розита печально кивнула, — Женщина всегда это знает. Подумай на досуге, посчитай… Недавно я перебирала у Лиды твои младенческие фото. А Паоло играл рядом. Лида присела ко мне, обняла и заплакала. Она одна всё понимает.

— Ну и намотала ты клубочек!

— Я хотела всем сделать лучше.

— И забыла, чем вымощена дорога в ад…

— Каждому кажется: его минует чаша сия… Просто мне не повезло. Без благих намерений жить тоже невозможно.

— Что же нам делать?

— А ничего! — Розита махнула рукой, — Мы в таком глухом и тёмном тупике, что ничего не придумаешь и ничего оттуда не увидишь. Нормального выхода нет. И потому — будь что будет! Куда-нибудь вынесет…

Мы немного поостыли, успокоились, оделись, и Розита вышла из вертолёта, поснимала прекрасное безмолвное и гладкое голубое озеро среди зелёных холмов, и нависшие над прозрачной водой скалы, и чёрное кострище, возле которого недавно грелась семья Тана, и неподвижные кусты, в которых прятались его дети.

— Обратно пойдёшь тем же путём? — спросила Розита.

— Хотел показать тебе ещё и селение айкупов. Хотя бы с воздуха.

— Покажи, — согласилась она. — Бруно и Нат его упоминали. Сниму, что удастся…

Когда вертолёт развернулся на восток, я спросил:

— Хочешь, спою тебе старинный романс? Он ходил только в моём родном городе. Из поколения в поколение! Я слышал его от отца. Отец разучил его в школе. Ну, и так далее… А написан был для какого-то спектакля.

— Что-нибудь про нас? — сразу догадалась Розита.

— Не совсем. Но…

— Спой, — согласилась она. — Интересно! Не думала, что ты поёшь романсы…

— Тогда слушай:

В этом паркеПустом,Где с тобойДо рассвета бродили,Я хожу и ищуОт меня ускользающийСлед.Я деревьям шепчу:«Где вы нашу любовьСхоронили?»А деревья молчат,Не решаясь открыть мнеСекрет.

В пилотском зеркале я ловлю глаза Розиты — тёмные, напряжённые и нежные одновременно. Она как бы пытается понять: что сулит ей эта песенка? Какой секрет в ней?

Между мнойИ тобойОпустиласьГлухая завеса.Нам теперьНе найтиЧеловечных и искреннихСлов,За деревьями мыВторопяхНе увидели леса.Из-за малых проблемПрогляделиБольшую любовь.

Слегка, чуть-чуть, я редактирую текст. В романсе было: «Из-за малых обид». Но какие у нас обиды? Не было обид. Шли проблемы. На самом деле малые. Но мы их не разрешили…