Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза Страница 54

— Я предупрежу — мой малый совет будет тебя слушать, — сказал Круз устало. — Больше хозяина не нужно. Пусть власть берет женсовет. Вы его хорошо придумали, надежно.

Аделина подошла, обняла мягкими руками. Оперлась щекой о плечо.

— Вы куда сейчас, Андрей Петрович?

— На запад. К Терскому берегу, Кандалакше, Апатитам. Отвезу Последыша. Проведаю своих.

— Вернешься?

— Если жив буду.

— Едь уж… но выжди неделю. Отдохни. А то ведь не вернешься. Покушай, соберись. Предупредишь кого надо. Людей подберешь. На поезде давай — и быстрей, и нам польза, пути проверить да разведать.

Вечером Круз велел принести гроб и мешки. Развернул клеенку, высыпал кости, морщась от вони. Перебирал, гладил черепа. Наконец выбрал. Уместил в гроб, положил кабар и автомат с рожком патронов. Немного, но на последнюю дорогу хватит. Да и не любил Последыш стрелять. Для него победа не победа была, если не лицом к лицу, кровью к железу. Гроб приказал заколотить, прочие кости — похоронить у изножья Данова кургана.

Двинулись через неделю изрядной силой — две настоящие бронеплощадки, одна с танком. Круз хотел меньше — ни к чему, на севере нет больше никого. Да и договорились по коротковолновику: люди из Апатитов вышлют навстречу, подождут в Маленьге. Но Аделина встала твердо — не хочешь своих, я бабью силу отправлю, из охраны.

В Маленьгу прибыли без проблем, хотя получилось небыстро. От Коноши еле ползли, проверяли путь, дважды пришлось ремонтировать полотно и менять рельсы под нудным промозглым дождем. Лето затерялось, застряло где-то среди леса, вернувшегося в старую Европу. И на крошеный бетон перрона Маленьга выбрались под дождем, неизбывной серой моросью, мертвящим потом ожирелого, засаленного неба. Капли дрожали на склизких ветвях.

Круз подошел к человеку, одиноко ждавшему у вокзала, обнял.

— Здорово, старшой, — сказал След.

— И ты здоров будь, След. Или как тебя теперь?

— Никанор.

— Поздравляю, волк Никанор. Кто родился-то: мальчик, девочка?

— Дочка, — ответил Никанор хмуро. — Как вы там? Я слыхал: Последыша привезли?

— Все, что осталось.

— Как он умер?

— Его предали, он дрался. Из его группы ушло только двое.

— Он крутой был, Последыш.

— Да. Лучший мой боец. Ты один?

— Напарник свалился, трясет его лихоманка, — След кивнул в сторону полуразваленного вокзала. — Там его уложил.

— Люся! — крикнул Круз, обернувшись. — Тут больной — срочно!

— Зря это вы, старшой, — заметил Никанор-След спокойно, — он не захочет, чтоб его таким видели, он…

— Что он? Веди к нему!

Круз сперва не узнал. Изможденное серое лицо, глаза ввалились, проседь на висках. Иссохшее тело в лохмотьях на вокзальной лавке. Но память услужливо составила целое, и Круз ахнул:

— Левый?!

— Старшой… — прохрипел тот, пытаясь улыбнуться.

— В поезд обоих, немедленно! — скомандовал Круз.

— Старшой, мы только по делу…

— След, закройся. Хочешь, чтоб мой Левый сдох у меня под носом? Эй, Семен, в поезд их!

Когда Левого раздели, обтерли и уложили, Круз скрипнул зубами. Тело, изъеденное вшами, исхудалое донельзя, в синяках, и — гноящаяся пулевая дыра под правой ключицей. Старая — недели две. И таким он отправился по глухомани под промозглым дождем? Со Следа чего взять — всегда был чуть дураковат, на вторых ролях, подголосок. Но Левый, вечный задира и зубоскал?

Говорить о делах Круз отказался наотрез — пока След не поест, а Левого хоть как залатают. След, должно быть, суток двое не ел, потому что чуть сдерживался, напихиваясь. И отключился прямо за столом. Круз вышел минут на пять, вернулся — тот уже сопит в дерматин, в руке ложка с прилипшей макарониной. Будить не стал. Позвал коридорную девку, велел стащить ботинки с гостя и укрыть потеплей. След даже и не взбрыкнул.

Круз уселся напротив, потягивая чай, глядя на подобревшее во сне, совсем детское лицо. В двери сунулась Люся, скривилась — и как вы в такой вони, у дикаря, поди, онучи на ногах сгнили! Круз, улыбнувшись, велел принести еще сухариков. Допил, пошел проверить Левого. Тот заснул тоже, но во сне боль и страх не ушли — вцепились, угнездились на скулах, под глазами, в уголках рта. Люся сказала виновато:

— Плох он. Совсем. Может, и не вытянет.

— Так вы помогите. Очень помогите, — посоветовал Круз.

Спал След-Никанор до следующего полудня. Круз приказал его не будить, а сам пошел к Левому. Тот сидел, опершись на подушки, глядел, как мерно каплет раствор из пластикового мешка.

— Здорово, старшой, — сказал хрипло. — А у тебя здорово — как в Давосе.

— Здравствуй. Ты как?

— Живой еще, спасибо твоим.

— Как тебя угораздило?

— А-а, — Левый чуть двинул рукой — синей, тонкой. — Нас всех угораздило. С тобой След уже говорил?

— Пытался, но не успел. Дрыхнет.

— Если заговорит — не слушай. Дурак он. Из-за него и таких, как он, мы в заднице. Ети его в кочерыжку, мать честная! Дятел!

— Как вы там? Как Правый?

— Василия нет больше. Уходила его лопь. Он в Красноселье за хабаром пошел, а лопство поднялось. Они тоже вымирают, паскудно им. Слово за слово — и за ножи. Порезали его.

— А Вера?

— Кто? А, жена его. Она двоих родила, на третьем померла — как раз когда западная чухна набежала.

— Жаль.

— Красивая была сука, — согласился Левый. — Я ее взять хотел после Правого. Теперь, видно, догоню ее там, за ночью. Уже скоро.

— Тебе еще жить да жить.

— Хорошо бы. Только я зимы не вытяну. Ест меня чахотка. А еще пулю словил на Мурмане. И это хорошо, старшой, что я откинусь. Хоть не увижу, как твои моих ломать станут.

— Откуда ты взял?

— Наши старшие не дураки. Слушают, видят. Знают, что ты с Москвой сделал, куда лезешь и чего хочешь. Ты много силы набрал. Говорят, зрячий наш зелье нашел, чтоб счастье вылечить. Правда?

— Правда.

— И ведь нам зелье не дашь. Не дашь, потому что у тебя народ, и твой народ скоро врежется в мой. Не думай, я тебя не обвиняю. Наши старшие такие же.

— Поедем со мной, — сказал Круз тихо. — Мне нужны воины. И надежные, верные люди.

— Куда мне? — Левый попробовал рассмеяться, но не вышло — зашелся кашлем. — Я уже труп. И лежать хочу под родными сопками. Да, старшой, ты бы Последыша к себе забрал. Похорони его сам. Боюсь, у нас некому о похоронах заботиться… Никого из выводка евонного не осталось, а твои хоть могилку досмотрят. Слышь, старшой, я тебе тайну выдам, важную и государственную. Дохнет волчье племя. Все как твой знахарь говорил — дохнем мы. И лопь дохнет — а ведь продолжаем мочить друг дружку. Поганое мы племя. Так нам и надо — передохнуть. Пусть крысы живут, а мы — сдохнем.

— Не надо так, тише. Капельницу оборвешь… ложись, ложись.

— Старшой, не напускай бойцов своих на нас. Ты ж знаешь — дешево не станет. Мы еще в силе. И мы для вас не угроза — из сил выбиваемся на месте усидеть. Нам велели передать тебе, чтоб не совался. Дурак След, когда проснется, скажет. Грозить будет. Но это вранье, ты ж знаешь. Старшой, дай нам загнуться спокойно. Лет десять-двадцать — и в Хибинах останутся только кости. Приходите тогда, берите что хотите!

Круз долго молчал, не решаясь солгать. Затем все же сказал правду.

— Волк ты мой, храбрый, сильный… обещаю — пока я жив, никто из котласского народа не ступит на твою землю. Но когда я умру… мертвые не властны над живыми.

— Спасибо, старшой, — сказал Левый и попытался улыбнуться. И снова у него не вышло.

Возвращались назад под тем же дождем — мерным, нудным. За окном — дряблая серость, мертвечина так и не родившегося лета. Хоть бы кто выстрелил, что ли? Но доехали ровно и спокойно. В Котласе встретили с хлебом-солью: как же, не иначе Андрей Петрович добра нового добыл — а то зачем ездил? Говорят, хоронить кого — но это повод. Андрей Петрович и шагу без надобности государственной не сделает, уж мыто знаем. Кремень-человек.

И навстречу ему новость-подарочек: Ринат, оказывается, нашел как с Москвой совладать. Ринат — он затейник. Буровую пригнал — какую на вездеходах монтируют, слабенькая, но для дела хватит — и принялся Москву колбасить. Нашел план города, подумал и работать начал: группу с буровой, прикрытую парой танков и «Шилкой», заведет до точки отмеченной, скважину — хоп, и баллонов пять «Лютика» закачает. Управятся минут за двадцать и назад, быстро и чисто. Если шмальнет кто — «Шилка» за секунды решето из дома сделает, откуда стреляли. Семнадцать скважин проделали, своих потерь всего семеро раненых, и то из настоящих один всего, остальные — тусклота бывшая. А как из нор-то полезли, мать честная! И какие страшные! У некоторых — не поверите — по семь пальцев на руках! Кривые, золотушные, горбатые — жуть, жуть! Но как вы велели, Андрей Петрович, — никого не рыспылять, всех собирать. Да сотни четыре поналезло, бабы с мелочью в основном, конечно, но и мужиков хватает. Чудики, право слово, — некоторые вовсе и слов не могут нормальных, лепечут тарабарщину.