Дмитрий Матяш - Изоляция Страница 54

Опустились сумерки. До дома ни много ни мало километра два. Нужно бы на хвост себя пробить.

Ускорив шаг, я сворачиваю за угол унылой пятиэтажки с разбитыми стеклами и спускаюсь в подвал. Двери заперты, но со второго толчка поддаются, распахнувшись внутрь. Не люблю подвалы, не люблю с того самого времени, как в юношестве приходилось там держать велосипед и каждый раз, беря его или ставя, перебарывать страх, но выбора особо нет. Нужно по срочняку проверить, не увязался ли кто.

Нагнув голову, прохожу вглубь длинного коридора. Подготавливаю автомат, но решаю, что пользовать его нужно в крайнем случае, когда стервятников окажется несколько. Сжимаю в руке подарочного «охотничка», кровь кажанская мешает лезвию блестеть.

Запах здесь, правда, — только сейчас заметил… Еп-тыть. Да и под ногами что-то путается. Шевелится… И пищит, чего сразу не расслышал.

Чиркаю зажигалкой, прикрывая тусклый огонек дрожащей от холода рукой.

Твою ж то мать! Ема, да здесь гребаное кладбище! Сука, сколько трупов… Скажи теперь, что юношеские страхи не материализуются. А я ведь всегда боялся в подвале именно на мертвяка нарваться!

Добрых полсотни человеческих тел валялись просто в проходе, небрежно закинутые сюда то ли халтурщиками-санитарами, то ли оставшимися после эвакуации людьми. Впрочем, и телами их назвать было сложно: после летнего кормления червей и насекомых, а теперь и мышей, накрывших их цельным, шевелящимся серым ковром, им больше подходило название «кости в клоках одежды». А еще я думаю, их тут было больше, раза в два больше. Света от прикрытой ладонью зажигалки было ничтожно мало, но и того хватило, дабы в полной мере ощутить себя гостем в преисподней. Видишь, даже мыши не разбегаются, они видят во мне свежую еду.

Как же не хотелось отпускать слабый огонек, теплящий ладонь, но пришлось. Пару минут, показавшихся едва ли не целым часом ожидания, я слышал мышиные восторги и недовольные фырканья, ощущал скреб когтистых лапок у себя на ботинках. Тут уже не до мнительности или психической стойкости, тут просто противно до сведения челюстей.

Но вот что меня в скорости утешило, так это то, что чутье волка еще не подводит. Говорю, чую хвост — знач, чую. Медленно так просовывается в подвал темная фигура, со стеной сливается. Умничек, поди, не из деревенских пнеголовых.

В левой руке у меня ПМ, в проход направленный, в правой — нож. Приоритет, разумеется, в тихом съеме. Но если у него вдруг фонарь есть, и он сейчас на меня посветит, то, конечно, придется, из ПМ угостить. Не думаю, что он фонарем воспользуется, скорее всего на звук пойдет, где-то ведь я должен перебирать свой взяток? Метра три между нами, а коридор тут всего один. Если не сдрейфит и не развернется, сам на меня выйдет.

Пошел, миленький, пошел. Тихо так, как привидение крадется. А фонарь-то, по ходу, имеется, потому как зашуршал по карманам, поклацал чем-то. Я двинулся на него в тот самый миг, когда крохотный диодовый фонарик выхватил из темноты шевелящиеся человеческие останки.

— Мессер…

Нож несколько раз вошел ему в подбрюшину, он сдавленно вскрикнул, не сопротивляясь повалился в мышиное море.

— Надо было тебя сразу валить, ведь знал, что пойдешь, — говорю, ища у него по рукам оружие. — У тебя это было в глазах написано. Чего, мало взятка показалось, а?

Подняв фонарик, я посветил ему в лицо. Плевок крови окрасил красным ему щеку, зубы, расширенные глаза дрожали внутри продавленных впадин.

— Я… — Он вытолкнул алый сгусток, попытался улыбнуться. — Мессер, вот ты… реально дурак, я же… к-коре-шиться тебе предложить хотел… Думал, на пару зас-с…сядем где-нибудь… А ты сразу… мне шутильник под ребра… Дур-рак, я же тебя спас т-тогда… — Он снова попытался улыбнуться. — А т-ты забыл. Сумка в семьдесят третьем дому, по Лерм… квартира пятьдесят два…

Он заглотнул воздух рывками, жадно, а выпустил медленно и обессиленно.

На этом для Фрайтера было все.

Благодарный друг Салман, по давнему знакомству, помог ему с эвакуацией.

Пистолета в руках я так и не обнаружил, оказалось, что он мирно торчал у него за поясом. Сзади. Доставать он его, по всей видимости, и не собирался.

Не знаю, как охарактеризовать то, что я сейчас чувствовал. Наверное, доминантным все же было желание выпить. Да чего там выпить — нажраться в свинью. Помогло ли бы, не знаю, но сейчас в бутылке финского «абсолюта», что валялась у меня дома, я видел некоторое свое избавление. Нажраться и вырубиться на сутки самое меньшее. Проснуться, снова нажраться и снова проспать сутки. Проделывать это до тех пор, пока, однажды проснувшись, не услышу снова голоса сотен прохожих за окном и шум машин. Пока снова не зазвонит телефон, а в розетке не появится электричество. Оно ведь так нам сейчас нужно… Заснуть и проснуться уже другим человеком, никогда не знавшим, что такое жизнь в изоляции… Хочется верить, что такое время когда-нибудь настанет.

Снова пошел снег. Я двигался по направлению к дому, мало заботясь о маяке, что оставался позади. Если кто надумает проведать меня, пойдя по моему следу, я буду готов его встретить. Каждого, кто поинтересуется, что я там наволок. Пусть даже не сомневаются. Уж коль я убиваю даже тех, кто идет ко мне безоружным, то что говорить о тех, кто направит на меня вилы?

До дома оставалось меньше пятисот метров, я практически уже вышел на условную прямую, когда услышал голоса. Откуда-то справа. Остановился, прислушался. Грубые мужские, настоятельно чего-то требующие, пацанячий просящий, женский звонкий.

Пользуясь прикрытием сгустившихся сумерек, я оставляю свою сумку за колесом армейского «ЗИЛа», усопшего вместе с черным, обгоревшим зданием, и перехожу улицу. Тихо, стараясь не скрипеть снегом, приближаюсь к углу детского магазина «Фея», откуда идут голоса.

Отсюда точнее не разобрать, но, думаю, картина у нас такая: эти две фигуры побольше — «доги», у них и железо в руках, если глаза не изменяют; напротив пацан с девчонкой, щуплые, ссутуленные. Между ними сумка, навроде моей, и черный прямоугольный предмет, типа коробок спичек, только раз в десять увеличенный.

— Пожалуйста, отпустите нас, итак наскребли, что могли. По Келецкой везде пусто, тягачи обнесли все квартиры в высотках…

— Тягачи… — захохотал первый «дог». — А ты типа хто, не тягач, шо ли? Типа свое манатье перевозишь, да? Эмигрант увидел мир?

— Короче, хорош тут лысого мучить, — рявкнул второй. — Сумки подняли — за нами пошли. И никакого базара, ясно? А то, ля, сейчас уложу тут обоих, на том и вся эта по*бень закончится. Усекли? Спрашиваю!

— Послушайте, — тонкий девичий голос, — нам кушать совсем нечего, а еще бабушка дома есть. Будьте людьми, пожалейте нас, оставьте хоть часть.

— Да оставлю я тебе часть, оставлю! Хватай сумку, говорю, и вперед топай. На базе разберемся что к чему.

— Мы же с голоду умрем, отпустите нас… Ну пожалуйста…

«Не вмешивайся, — говорю я себе. — Хватит на сегодня. Хорош. Довольно. Тут бы хоть свой взяток до дома донести без приключений».

Я уже развернулся, чтобы идти, когда услышал глухой удар, который не спутаешь ни с чем другим, и короткий женский взвизг. Девушка сидела на снегу, держалась рукой за челюсть. Над ней высился черный контур одного из «догов». Второй ударил парня сзади по ногам, и тот рухнул в снег.

— Хорош скулить, сука!

— Не, ну скажите, чо непонятного? Может, я неправильно выражаюсь, а? Повторяю последний раз — взяли свое барахло и шагаете впереди. И не мычать, сказал!

Мой ПМ уже направлен этому самому грозному в голову. Чуть подойти только надо. А выхожу я как революционер из толпы — уверенно, дерзко, будто за мной тысячи измученных, но не сломленных диктаторским «дожьим» порядком мстителей, — даже не знаю, откуда это во мне взялось. Кина голливудского когда-то пересмотрел, что ли?

«Доги», разумеется, на скрип снега отреагировали быстро. Обернулись, да не ожидали. Непуганые еще, чувствуют за собой силу стаи. Типа, кто б ты там ни был, лучше тебе пройти мимо. Дешевле обойдется.

А я не мимо, я как раз к вам.

Выстрел первый: «дог» клюнул головой, по инерции пули провернулся как сверло. Завизжала девушка. Выстрел второй: нет времени прицеливаться, а потому пуля влетает в грудь, по пути вжикнув по висящему на груди автомату и выкресав искру. Потом еще две, примерно туда же. Свалился второй, захрипел. Лежа весь утопленный в снегу, правую руку ко мне протянул. До глотки дотянуться пытался.

Парень к девушке — на четвереньках. Обнял, назад оттащил, на меня глаза вытаращил, дышит сбивчиво. Испугались.

— Бери, бери… — подняв руки, он кивнул на свой багаж. — Только не убивай. Пожалуйста, не убивай.

— Да хто ж убивать тя буде? — вспомнил я слова старого полицая из фильма «Свои», которого сыграл Ступка-старший.

«Коробок спичек», как я и думал, оказался металлической двадцатилитровой канистрой. Пошатал ею — заполненная примерно на три четверти.