Виктор Точинов - Аутодафе Страница 54

Стрельба стихла – замолк один автомат, второй, третий… Тишина. Звенящая, пронзительная. Голос Дианы:

– На катер, за грузом, быстро! Ничего еще не закончилось!

На ее насквозь мокром комбинезоне пятна крови. Чужой, наверное. Неважно.

Здание зарылось в землю – с реки виден невысокий холм, поросший травой. Лишь вблизи можно разглядеть замаскированные амбразуры. Сектора обстрела во все стороны. Настоящий дот. Вдалеке еще пара небольших бетонных строений.

Ступени ведут вниз. Намокший брезент выскальзывает из пальцев. Скалли матерится. Под ногами куча тряпья, недавно бывшая человеком. Рядом оружие. Я выпускаю груз, поднимаю автомат, перебрасываю через плечо. Он странно легковесен – словно муляж, фальшивка, имитация… Так и должно быть. Вся моя жизнь – фальшивка. Имитация.

Скалли матерится еще громче – в мой адрес. Я не слушаю, я сдираю с трупа подсумок с запасными магазинами. Жду резких возражений Дианы. Она молчит. И молча подхватывает выпущенный мною край огромного свертка…

Внизу полумрак. И снова мертвецы. Агент Диана хвастать не любит – на берегу остались еще шестеро.

Генка изучает трофеи, вновь к нам вернувшиеся. Они самые – груда бумаг, безжалостно выдранные из компьютеров диски. Я рассматриваю убитых. Сапсана среди них нет. Значит, действительно ничего не закончилось.

Именно так, подтверждает Диана. Здесь стоит передатчик, большой, дальнобойный, и она уже успела послать сигнал о помощи. Но мертвецы успели сделать то же самое раньше. Надо продержаться…

Зачем я здесь?

В углу огромное кресло с привязными ремнями. Мое место – там. А рядом стол с разложенными железками хищного вида – это для меня. На стене зеркало – точь-в-точь как в подвале «Чуда». Для чего? Неважно…

Мартынов деловито собирает оружие и боеприпасы, подтаскивает к амбразурам. Герой-панфиловец… Умрем за родную Контору, но не сдадимся! Умрем, Гена, умрем…

– Вертолеты, – говорит Диана без всякого выражения. Я давно слышу рокот, но молчу. Мне всё равно.

– Наши? – спрашивает Генка с тоскливой надеждой. Она молча качает головой. И берется за штурвал броневой двери.

Для начала нам отключили электропитание. Экраны кругового обзора погасли, автономные аккумуляторы поддерживали лишь освещение, вентиляцию и связь. Но связью пользоваться тоже не придется – вторым пунктом программы мы лишились наружной антенны.

Что будет дальше, понятно. Измором нас брать не будут. Подберутся поближе, вынесут бронедверь зарядом направленного действия – и всё. А чтобы нам не пришло в голову помешать установке заряда, выбросив наружу пару ручных гранат через крохотный лючок на двери, как раз для этого предназначенный, – для начала закачают в систему вентиляции усыпляющий газ. Если подходящего заряда нет – пустят в ход ацетиленовые резаки. Вариантов мною, результат один.

Диану этот результат не устраивает. Она быстро отдает команды – и в итоге обнаженное тело Зинаиды Макаровны располагается на столе, над ним хлопочет Скалли – готовится к экстренному вскрытию в режиме цейтнота. Генка и наша начальница занимают оборону у ближайших к двери амбразур, остальные закрыты бронезаглушками. А я цифровой камерой торопливо переснимаю документы: щелк! – следующий лист – щелк! – следующий лист…

Я догадываюсь, что задумала Диана. В одиночку она, пожалуй, сможет прорваться. Судя по результатам ее разборки с гарнизоном дота, наверняка сможет. И результаты рейда не пропадут для Конторы. А мы с Генкой и Скалли станем неизбежным производственным расходом.

Но мне всё равно… Щелк! – следующий лист – щелк! – следующий лист… Интересно, какой она была, моя мать?

Пальба начинается неожиданно. Стреляет Генка, стреляет Диана. Сапсан начал действовать, у него тоже цейтнот, и он это понимает.

Скалли тянет за рукав – ему нужна моя помощь. Откладываю камеру, бумаги, иду к столу… Длинным зажимом с защелкой оттягиваю в сторону край рассеченной брюшины завхоза. Вниз стараюсь не смотреть. Но иногда опускаю взгляд… Странно – никаких эмоций и омерзения, ничего. Доктор бубнит что-то в диктофон, я не вслушиваюсь, но потом смысл сказанного неожиданно доходит до сознания.

И я внимательно вглядываюсь в разверстое чрево морфанта. Вот он – странный, ни на что не похожий орган – бесформенный, словно скомканный, с губчатой ноздреватой поверхностью… Длинные отростки тянутся от него вниз, к паху. В брюшной полости человека нет ничего подобного.

Очереди гремят всё чаще, Скалли не обращает внимания, с увлечением орудует скальпелем, что-то подсекая, отрезая… Наконец с торжеством извлекает неведомый орган. Тот лежит на окровавленной ладони доктора – и лишь тогда мне становится по-настоящему мерзко…

Доктор машет рукой: мол, возвращайся к своему делу… Я отхожу, всё так же сжимая в руке хирургический зажим, но не к бумагам и камере. К зеркалу. Мне опять – как когда-то в подвале «Чуда» – кажется, что в нем разгадки и ответы. Разгадки чего, я и сам не понимаю.

Резкий запах заставляет обернуться. До меня доходит, что аромат мускуса давно уже пробивался через кислую вонь сгоревшего пороха. А сейчас внезапно усилился… Оказывается, Скалли рассек пополам свой трофей и изучает внутреннее строение с радостной улыбкой на лице.

Я возвращаюсь к зеркалу. И тоже улыбаюсь. Вернее, просто приподнимаю верхнюю губу. Так и есть: вместо обломков – ровненькие, целенькие передние зубы… Первая ласточка. Что дальше? И неожиданно осознаю – что. Пальцы ощупывают опухоль на животе – увеличившуюся, уплотнившуюся. Кулак богатыря не стал ее причиной… Просто угодил по зреющему органу. По такому же, какой сейчас рассек Скалли… Я вглядываюсь в отражение своего лица, совершенно человеческого лица, и вдруг понимаю: оно не моё, очень похожее, но не мое. Да это вовсе и не отражение – старая черно-белая фотография, покрытая мельчайшей сеточкой трещин, и я догадываюсь, кто изображен на ней, здравствуй, отец, говорю я, но он молчит, он мертв, и я, наверное, мертв тоже, просто мы умираем долго, не сразу, мы еще долго ходим, и говорим, и считаем себя живыми… Ты прав, внучок, подтверждает мертвая Зинаида, а еще мертвым бывает больно, как мне сейчас, жаль, что так получилось, что я тогда не догнала тебя и не объяснила всё… Ты лжешь, лжешь, лжешь, самозваная бабушка, – зачем тебе такие большие зубы? – ты не хотела ничего объяснять, ты хотела меня сожрать, ты выбрала свое знамя – окровавленную грязную тряпку – и убивала всех, кто стоял на твоем пути. Зачем? Зачем? Зачем? Потому что я человек, другой, но человек, и хотела жить как люди, а люди всегда убивают друг друга, даже чаще, чем нас… Ты лжешь, они не люди, они такие, как ты, только шерсть растет внутрь, хочу сказать я, но понимаю, что она не слышит и не отвечает, что она наконец умерла, и я остался один, совсем один, никого вокруг, лишь тишина и темнота… Потом в темноте что-то сверкает – металлическое и опасное. Я вижу его – оскаленного монстра, стоящего над растерзанным трупом. В лапах окровавленная железка, направленная в мою сторону…

Дела минувших дней – VIII

Кукушонок.

Нос лодки мягко ткнулся в береговой песок. Причалила она поодаль от поселка временных – в километре выше по течению Хантер снял карабин с предохранителя, опустил на глаза прибор ночного видения. Шагнул на берег.

– С Богом! – напутствовал его Василий Севастьянович. – Не геройствуй там дуриком…

– Да какой из меня герой… – улыбнулся Хантер. Улыбка была хорошая, мальчишеская. – Услышите пальбу – не ждите, отплывайте. Обернется дело плохо – к лодке прорываться не буду, попробую уйти вплавь.

– Смотри, Серега, даром что июнь – вода ледяная. Хватанет судорога – мигом сыграешь в Чапая.

– Ничего, приходилось и зимой плавать… – ответил Хантер. И пошагал в сторону поселка временных.

Старик недолгое время сидел, тревожно прислушиваясь… Потом не выдержал: подхватил чудовищных размеров ружьё, вылез из лодки, до половины втянул ее на берег. И пошагал следом за Хантером – бесшумной походкой таежного охотника. Ущербная луна давала мало света, но разглядеть дорогу позволяла.

Поселок временных казался необитаемым – в окнах ни огонечка. И не слышалось звуков, привычных для ночной деревни, – ни гавканья потревоженных чем-либо собак, ни мычания скотины в стайках, ни хлопанья крыльев курицы, увидевшей на насесте кошмарный сон про острый нож и раскаленную сковородку…

И тем не менее за молчаливыми фасадами низких домов чудилась какая-то жизнь – скрытая, неявная, безгласная.

Хантер терпеливо выжидал. И дождался – тихонько скрипнула входная дверь, смутно видимый силуэт скользнул в сторону. Человек? Не похоже… Слишком низкий контур. И слишком массивный.

Движения любителя ночных прогулок различались с трудом – лишь тени, отбрасываемые в лунном свете кустами, становились гуще, непрозрачнее… НЕЧТО медленно и бесшумно скользило в сторону дальней от реки окраины поселка. Хантер двинулся следом, постаравшись как можно точнее запомнить расположение логова в ряду безликих домов.