Между Явью и Навью - Владимир Орестов Страница 56

– Еще бы! – участливо подтвердил десятник. – Ужинал бы сегодня болотный Нечистый твоей молодой печенкой.

На груди пыхнул холодом медальон. Со стороны берега раздались многочисленные вопли и шипение – оглянувшись через плечо, Лис увидел не менее десятка болотниц, схожих с убитой. Больше не пряча своего нечистого естества, они выли и рыдали над сраженной, скаля длинные рыбьи зубы, и сыпали рыгочущие, квакающие, но вполне различимые проклятия.

– Медальон! Пророчество! – слышалось вслед. – Рви-и!

– Лиса! Куси! В душу мать – ишь как припекло стервам!

Засвистели стрелы: рядом с первой легли еще трое, прежде чем остальные с громким плеском ушли в болотный туман, махнув на прощание мускулистыми сомьими хвостами.

Пологий склон вершины острова поднимался длинным языком над его частью – именно в эту естественную выбоину втерлась гридь, построившись для боя. В верхней точке, над ними, на косе горел яркий костер, у которого осталась лишь степнячка с несколькими колчанами стрел. Остальные, прикрытые естественными складками суши с флангов и тыла, выстроили стену щитов. Десятник силой втащил ослабевшего гридня внутрь строя.

– Кажись, всё? – предположил Барсук, прислушиваясь к отдаленным воплям болотниц. – Ушли? Ратка! Чуть не пропало бабино трепало?

– Пошел ты, – отмахнулся от гогочущего друга Ратмир. – Меня даже нечистые бабы любят, в отличие от иных.

– Что ты имеешь в виду? – насупился гридь.

– Сидит белка на суку, кажет дырку барсуку: «Накось-выкусь, барсучок, – хрен запрыгнешь на сучок!»

Глаза Бразда подернулись дурной кровью, а кулаки сжались, но десятник опередил расправу.

– А ну к такой-то матери, заткнись, придурь! Срамоту вспомнил? Нашел чем гордиться? Сколько говорить: Тьма всегда лжет?! Так какого рожна?

– Сам не понимаю.

– Не понимает он, – проворчал Ратмир, из мрачной темени впадины. – Срамота, да и только! С каких пор в Турове ратный пояс раздают таким глупым щенкам, как вы?

– Ну не все ж старикам службу ладить?

– Так-то ты ее ладишь? А потом бегай, десятский, спасай? Баба нужна дома, чтоб любила и ждала. Дома! Не блукать по блудницам. Оттого уд сохнет и душа чернит!

– Прости, старшой, – повинился молодой гридь. – Не знаю, как вышло, – захотел глянуть, а она возьми и покажи мне всякое.

– А ты и буркала в стыдобу влупил? – покачал головой десятник. – В следующий раз меня рядом может и не быть. Иди к костру, дурень. Бразд – с ним.

Могучий гридень коротко ткнул кулачищем Ратгою под дых, отчего того скрючило и он непременно б упал, но Барсук сам заботливо поддержал ослабевшего за плечи.

– Забыли? – осведомился молодой богатырь.

– Забыли, – откашлявшись, подтвердил Ратгой. – Прости, братка.

– Тихо! – Лис властно поднял руку, прислушиваясь.

В ночной тиши звенели комары, уже успевшие к весне проснуться и проголодаться по кровушке.

– Вроде тихо? – непонимающе пожал плечами Ратмир.

– А где твои? – Боярин окинул взглядом собравшихся – троих из компании Ратмира не было, лишь отрок робко жался, прикрывшись щитом. Ратмир пожал плечами:

– За хворостом ушли.

Медальон на груди Лисослава вновь мелодично и протяжно загудел, осветив полумрак впадины призрачным светом.

– Кажись, не все, – покачал головой десятник.

– Болотницы обиделись? – предположил Ратгой. – Они, конечно, нежить, но все ж бабы. Могут.

– Дурень! Много ты разбираешься? – Десятник досадливо скривился. – Лиса! Две с огнем – в кромку берега!

Две стрелы с подожженной паклей юркнули в сторону берега.

– Ох, мать! – просипел Лис. – Еще! Поджигай ветвь!

То, что он увидел, на мгновение заставило желудок по-недоброму ухнуть к ногам, а сердце подпрыгнуть к горлу. Подожженная ветвь, брошенная не по-женски сильной рукой, наконец осветила самую кромку берега на достаточное время, чтобы увидели все.

– Стена щитов! Быстро! – крикнул десятник.

Мгновение – и земляную выбоину перегородил правильный строй гридней, наставя копья во мрак. Словно страшный сон, словно дурное видение, словно выдумка больного разума, жуткие видом, странные существа медленно ковыляли от берега к ним. Их было сложно назвать людьми, хотя, без сомнений, судя по рванине одежды, когда-то они ими были. Они скорее походили на поломанных, неуклюжих кукол, разбухших и покалеченных, с изгрызенной плотью, без страха бредущих к стене щитов. Да они и не могли знать, что такое страх – поднятые чужой волей, они просто шли туда, куда указывал хозяин, готовые разорвать в клочья каждое живое существо, оказавшееся у них на пути. Яркий свет костра тварям тьмы не нравился – они хрипели и выли, закрываясь клешнями-отростками, но упрямо шли вперед.

– Дер-рьмо! – просипел Ратмир и глянул на Лисослава. – Надеюсь, успели помолиться? Потому что, видать, сегодня будем пить пиво на другом Свете. Со Святославом за одним столом.

Опытные воины, не раз и не два бывавшие в жарких сечах и сшибках, стушевались, неверяще уставившись на наползающее полчище. Даже десятник пришибленно замер: на глаз тварей было никак не меньше сотни.

– Осподи! Спаси и сохрани. Вручаю в руки Твои душу свою, а тело…

– Прекратить! – рыкнул очнувшийся Лис. – Никто не смеет умирать, пока не позволю! Лиса! Найди шептунью, что их подняла! Гридь – к бою! Не страшно! Второй ряд – бей! Первый ряд – бей!

В надвигающихся мертвяков сыпануло сулицами – тяжелые дротики сшибали с ног, опрокидывая пораженных на идущих следом. Мертвяки были бесхитростны – те, кому копье попало в голову, оставались лежать, извиваясь под топчущими их ногами в последней агонии, но уцелевшие не замечали потерь. Первые твари уже добрались до щитов воинов, царапая и грызя эту деревянную преграду на пути к такому вожделенному теплому мясу. И падали под короткими молниями ратной стали.

– С Богом, – отмолвил десятник, когда мертвяки волной накатили на щиты.

Мертвяки дружно взвыли – и последние шаги преодолели бегом, намереваясь сокрушить строй всею массой.

Тяжко. Тяжело даже гридням держать кромешную тяжесть разогнавшихся тараном мертвяков. Спасает, что в плотном строю ряда спинами упираются в земляную насыпь. Крепежный ремень большого щита скользит в потной руке под ударами, но упустить его – верная гибель, кольчуга не сможет спасать вечно – нежить все равно вгрызется в лицо, а там – поминай как звали! Твоя гибель – это брешь, шанс на прорыв строя и гибель побратимов, и потому даже смертельно раненные будут биться. Держишь щит с мрачной решимостью, закостеневшей от тупой боли шуйцей, чувствуя, как в спину давят щиты таких же, как ты, не давая ни упасть, ни увернуться. Рычащий, пускающий слюну от вожделения мертвяк так же напирает на своих передних, они стиснуты, как и ты, в монолитного, многорукого зверя, которому противостоит сейчас другой рычащий от натуги зверь под названием «строй». Здесь нет места одиночке – выскочившего из строя дурака порвут в куски