Дмитрий Матяш - Изоляция Страница 57

— Аплодирую твоей храбрости, — без каких либо эмоций в голосе сказал командир. Ствол медленно, словно шлагбаум, поднялся и уперся мне чуть повыше кадыка. — Стойче, чем кажешься. Ладно. В порядке исключения, объясняю тебе, Глеб. Когда мы закончим «дело», будет все равно, что ты знаешь. Будь ты хоть трижды свидетелем-соучастником. Секешь? Нужны гарантии — мое слово и есть гарантия. Не веришь, упрашивать не стану. А вообще… — Он помолчал, заметно, что взвешивал весомое решение. — Можешь валить отсюда ко всем е*еням! Оставляешь все свое барахло здесь — и катись. Даже разбалаболишь если, то, сри черт те в душу, уже ничего не изменишь.

Он опустил ствол, и я, наконец, сквозь пузырящиеся перед глазами пятна, смог кое-как разглядеть его лицо. Суровое, с парой-тройкой шрамов, как и мое, в глубоко посаженных глазах мерцает холодный огонек, губы поджаты, крылатые брови в позиции сосредоточенности, на лбу взбугрилась толстая складка. Ему было под сорок, и он оказался ниже меня ростом. Зато с таким же лысым черепом, в отличие от чубатых подчиненных. Странно ли это, но в глазах его я прочел то же самое, что у Жеки в тот момент, когда впервые его увидел. Готовность совершить нечто такое, на что он не был запрограммирован. Что-то похожее на немой призыв к восстанию. Предупреждение о безвозвратности и масштабности грядущих действий и влекомых ими волнообразных последствий.

Значится, не в одиночках Жека диверсии проворачивал? Вояки с «конфетки», стало быть, огрызаться начали, свое вернуть хотят? Похвально, похвально. Только вот мне-то какая разница? Хотя подумать если… Армейцы — если речь, конечно, о людях вроде Жеки — народ, вызывающий у простолюдинов несравненно больше уважения, чем то отребье, что рулит делами на «конфетке» ныне. Особенно если в структуре поддерживается определенный режим, существуют четкие правила и вектор внешней политики не направлен на уничтожение всякого несогласного или непокорного. Например, как это успешно демонстрирует генерал Шушкин делами своего бастиона. И уважуха у него от тягача есть, и людей, желающих в ряды влиться, хватает. Если бы что-нибудь подобное случилось с «конфеткой», не проще ли бы нам всем тогда стало? Даже такой эгоист, как я, иногда способен думать об обществе — ведь внутрях иногда так же хочется перестать видеть в каждом случайном прохожем врага… А потому, пожалуй, не стоит так категорично насчет «разницы». Если чутье меня не обманывает, то она таки есть.

— Комба-ат… — растерянно протянул тот самый из подчиненных. В голосе бренчит образумление: мол, че делаешь, зачем маяка в живых оставляешь?

Но комбат никак не отреагировал. Он, как рентген, просвечивал в этот миг меня насквозь. И хоть ему пришлось смотреть на меня снизу вверх, сила его взгляда была таковой, что придавливала меня к земле подобно прессу.

«Вали, если надумал. Только не окажись бля*ью», — говорила за него образовавшаяся тишина.

— Может, уже хватит там любоваться друг другом?

Девушка, по жизни наверняка активная и энергичная, сдалась первой. Для нее эта затянувшаяся пауза, потеря драгоценного времени на такую ерунду, как убалтывание меня к содействию, казалась сущей пыткой. Возможно, она на месте кэпа не стала бы рассусоливать. Бах! — и готово. Или наоборот — послала бы к чертям, едва у нее оказался бы ключ. Или…

Свет был слишком ярким, но я увидел ее темный силуэт. Чертыхнувшись, она двинулась к черному ходу, дерзко взмахнув на прощание своим конским хвостом. Черт бы меня! Я ведь не пацанчик со скамьи школьной, чтоб за цыпами да на корточках. А сама мысль, что эта девушка сейчас раз и навсегда исчезнет с моего радара, — словно игла в задницу!

Кто такая? Зачем ей этот ключ? И вообще — что, твою мать, со мной такое???

— Я подниму? — спрашиваю, вопросительно поглядев на комбата. — Чего ему валяться?

Командир отступил на шаг назад.

— Только не забывай, Глеб, доверие на дороге не валяется. А поможешь ежели, в долгу не останемся. За это ручаюсь.

Нож вернули. Осмотрительными, недоверчивыми взглядами подчиненные угостили. Но в состав диверсионной группы все ж приняли. Комбат пропустил меня вперед, как и обещал — держа мой затылок под контролем.

Все это было бы терпимо — мы часто друг за другом приглядываем, когда соображаем дело на двоих или троих. Если бы только в этом заключались наши проблемы…

С улицы донесся приглушенный женский крик. Повернулись мы на звук как один. Комбат поднял согнутую в локте руку, кулак сжал.

— Тихо, не двигаться! — шепнул своим. — Трофим.

Боец обернулся на свое имя, комбат жестом указал ему в коридор. Другой рукой меня — рванувшего было за ним к выходу — за рукав поймал. Палец приложил к губам, в глазах — предельная настороженность.

— Подожди.

Названный Трофимом солдат выскользнул в проход, второй встал в дверном проеме, готовясь прикрывать сослуживца. Комбат меня за рукав вниз тянет, пригнись, мол, окна. Я послушался, но удержать себя на месте мне стоило больших усилий. Вся эта спецурская тактика мне показалась медлительной и излишне перестраховочной. Я бы так точно не делал бы. Тем временем комбат беззвучно переметнулся к стене, в окно украдкой выглянул.

Вернулся Трофим.

— Комбат… — В его глазах было нарисовано нечто неоднозначное между «у нас серьезная проблема» и «я же вам говорил!». — Она у них…

Чиста-пацанский говор снаружи выдал принадлежность «гостей» к казенным стенам:

— Э-э, петушочки на курятничке! Шо вы там, в очко гуляете? Хорош говномесить. Ну-ка, выходим по одному и пушонки свои ржавые на землю складываем. Цыпа ваша ствол мой жует. Посчитаю до трех: не выйдете — спущу ей в ротик. Дыра на затылке будет, прическа попортится.

Остальные засмеялись хором, поддержали оратора.

— Сколько их там? — шепотом спросил комбат.

— Десяток, — ответил Трофим. — Можно попробовать, — утвердительно кивнул на предполагающийся вопрос о возможности вступить в бой. — Но девка в зоне риска.

Комбат потратил всего несколько мгновений на обдумывание и принятие решения.

— Мы выходим, — громко сказал он, проигнорировав вопросительные взгляды подчиненных. Трофим громко выпустил пар ноздрями. — Не вздумайте чудить там чего. Слышите?

Полукругом рыл десять стояло, что называется на расстреле, прямо на площадке летнего кафе. Комбатовские, ясное дело, без фонарей, зато нас засветили, как медведей в цирке.

Вот что значит пожлобиться выставить караульного. Хотя если в отряде всего три человека…

Думается, что мы бы могли затеять с ними другой разговор, чай, комбат не призывник, шрамы не от бритья получил. Да и оружие мы исправно у плеча держим. Но… у них был козырь, который сразу бросался в глаза. Девушку с позывным Руно держали перед импровизированным строем: один — заломив ей руки за спину, второй — всунув ей в рот пистолет. Она не казалась испуганной, но уверенности нам это никак не прибавляло. Скорее злости.

Попалась, блин?! А не надо было фордыбениться, доказывать, что бабские нервы прочней капроновой нити. Вот и получилось!

— Назовись, кто говорит, — сказал комбат.

— Типа понятия чтешь? Шпыра говорит. Только в базар не уводи, исполняй шо сказано. Скажи шоб петушата стволы приземлили, если мозг курицы в цене.

— Послушай меня, Шпыра. — Комбат держался достаточно хладнокровно. — Ты прежде, чем пасть разевать, узнал бы на кого наехал? Может, с «конфетки» по казематам твоим с миномета шарахнуть, чтоб вежливости научился? Что скажешь? Или пусть сам Вертун на чифирок заглянет? Девушку отпусти, поговорим как мужчины.

— Да чо ты мне мажешь, служивый? — Судя по тону, не пробило Шпыру на измену. И это реально уже плохо. — За кого принимаешь? Этого вона, в «пятнах», — он кивнул на меня, имея в виду, наверное, камуфляж, — за ким лёвом хомутал? Я не подслухивал, но и ты не особо шептал, верно? Мутишь ты, мутишь чой-то, а? Вертуном прикрываешься? А пахан-то твой как, в нюхах, шо ты тут движуешь? Сдается мне, шо ни хрена. Так шо давай, не чепушись, ствол на землю, и отошел назад. И петушки твои за тобой.

— Выполняй, — тихим голосом сказал комбат и первым положил «калаш» на асфальт.

Эх, родные казематики. Всегда вы меня в гости звали, и я вот пришел. Уныло у вас здесь как-то, правда, скучно. Всех так встречали аль только меня?

Все же три часа отсиживания в холодной камере не прошли даром. Старлей Трофимов — тот самый, что забирал у меня нож, — несмотря на изначальное недоверие, многое прояснил. Даром что шепотом и при обилии отборного мата. Зато доходчиво.

Оказалось, комбата звали Юрий Коробов, раньше служил в учебном корпусе, в Десне, носил звание капитана и, соответственно, командовал отдельным специальным батальоном. Короб готовил салабонов для миротворческих миссий, в которых участвовала Украина. А когда потянул «африканец» и начались массовые беспорядки, его, как одного из немногих оставшихся на службе офицеров, прикомандировали в Винницу. С целью проведения отбора среди добровольцев из числа гражданских и их последующего обучения (стало быть, есть кого винить за набор в ряды «догов» черни беспризорной и зэчья, не пожелавшего под крышу к Каталову идти). Во что это все потом вылилось, хорошо известно.